Александр Дюма
Черный тюльпан
Изд. ГосДетЛит, Ленинград, 1955 г.
OCR Палек, 1998 г.
I
Благодарный народ
20 августа 1672 года город Гаага, такой оживленный, сияющий и наряд-
ный, словно в нем царит вечный праздник, - город Гаага со своим тенистым
парком, огромными деревьями, склоненными над готическими зданиями, с
зеркальной поверхностью широких каналов, в которых отражаются почти вос-
точные по стилю купола его колоколен, - 20 августа 1672 года, город Гаа-
га - столица семи Соединенных провинций, был заполнен высыпавшими на
улицу возбужденными толпами граждан. Они, торопясь и волнуясь, с ножами
за поясом, с мушкетами на плечах или с дубинами в руках, пестрым потоком
стекались со всех сторон к грозной тюрьме Бюйтенгоф. Там в то время то-
мился по доносу врача Тикелара, за покушение на убийство, Корнель де
Витт, брат Яна де Витта, бывшего великого пенсионария Голландии.
Если бы история этой эпохи и в особенности того года, с середины ко-
торого начинается наш рассказ, не была неразрывно связана с двумя вышеу-
помянутыми именами, то несколько последующих пояснительных строк могли
бы показаться излишними. Но мы предупреждаем нашего старого друга-чита-
теля, которому на первых страницах всегда обещаем, что он получит удо-
вольствие, по мере наших сил выполняя это обещание, - мы предупреждаем
его, что это введение так же необходимо для ясности нашего повествова-
ния, как и для понимания того великого политического события, с которым
связана эта повесть.
Корнелю, или Корнелиусу де Витту, главному инспектору плотин области,
бывшему бургомистру своего родного города Дордрехта и депутату гене-
ральных штатов Голландии, было сорок девять лет, когда голландский на-
род, разочаровавшись в республиканском образе правления, как его понимал
великий пенсионарий Голландии Ян де Витт, проникся страстной любовью к
идее штатгальтерства, которое в свое время было особым эдиктом навсегда
упразднено в Голландии по настоянию Яна де Витта.
Так как очень редко бывает, чтобы общественное мнение в своей каприз-
ной изменчивости не связывало определенного принципа с какой-нибудь лич-
ностью, то и в данном случае народ связывал республику с двумя суровыми
братьями де Витт, этими римлянами Голландии, непоколебимыми сторонниками
умеренной свободы и благосостояния без излишеств. А за идеей штат-
гальтерства, казалось народу, стоит, склонив свое суровое, осененное
мыслью чело, молодой Вильгельм Оранский, которому современники дали
прозвище Молчаливый.
Оба брата де Витт проявляли величайшую осторожность в отношениях с
Людовиком XIV, так как они видели рост его влияния на всю Европу, силу
же его они почувствовали на самой Голландии, когда столь блестящим успе-
хом закончилась его Рейнская кампания, в три месяца сломившая могущество
Соединенных провинций.
Людовик XIV с давних пор был врагом голландцев, и они оскорбляли его
или насмехались над ним всеми способами, правда - почти всегда устами
находившихся в Голландии французских эмигрантов. Национальное самолюбие
голландцев видело в нем современного Митридата, угрожающего их республи-
ке.
Народ питал к де Виттам двойную неприязнь. Вызывалась она, с одной
стороны, упорной борьбой этих представителей государственной власти с
устремлениями всей нации, с другой - естественным разочарованием побеж-
денного народа, надеющегося, что другой вождь сможет спасти его от разо-
рения и позора.
Этим другим вождем, готовым появиться, чтобы дерзновенно начать
борьбу с Людовиком XIV, и был Вильгельм, принц Оранский, сын Вильгельма
II, внук (через Генриету Стюарт) Карла I - короля английского, тот мол-
чаливый юноша, тень которого, как мы уже говорили, вырисовывалась за
идеей штатгальтерства. В 1672 году ему было 22 года. Его воспитателем
был Ян де Витт, стремившийся сделать из бывшего принца хорошего гражда-
нина. Он-то и лишил его надежды на получение власти своим эдиктом об уп-
разднении штатгальтерства на вечные времена. Но страх перед Людовиком
XIV заставил голландцев отказаться от политики великого пенсионария, от-
менить этот эдикт и восстановить штатгальтерство для Вильгельма Оранско-
го.
Великий пенсионарий преклонился перед волей сограждан; но Корнель де
Витт проявил больше упорства и, несмотря на угрозы смертью со стороны
оранжистских толп, осаждавших его дома в Дордрехте, отказался подписать
восстанавливавший штатгальтерство акт. Только мольбы и рыдания жены зас-
тавили его, наконец, поставить свою подпись под этим актом, но к подписи
он прибавил две буквы: V.С. - то есть vi coactus - "вынужденный силой".
И только чудом он спасся в этот день от своих врагов.
Что касается Яна де Витта, то и он ничего не выиграл от того, что
быстрее и легче склонился перед волей сограждан. Спустя несколько дней
после этого события на него было произведено покушение, - пронзенный
несколькими ударами кинжала, он все же не умер от ран.
Эго не удовлетворило оранжистов. Жизнь обоих братьев была постоянной
преградой их замыслам. Они изменили свою тактику и пытались достичь кле-
ветой того, чего не могли выполнить при помощи кинжала, рассчитывая в
любой момент, когда будет нужно, вернуться к первой своей тактике.
Не всегда случается, чтобы для выполнения великого исторического дела
появлялся столь же великий деятель. Когда же такое совпадение происхо-
дит, история тотчас же отмечает имя такого деятеля, чтобы им могли вос-
хищаться потомки.
Но когда сам черт вмешивается в людские дела, чтобы погубить како-
го-нибудь человека или целое государство, редко бывает, чтобы у него под
рукой не оказалось подлеца, которому достаточно шепнуть на ухо одно сло-
во - и он тотчас же примется за работу.
Таким подлецом, в данных обстоятельствах оказавшимся весьма подходя-
щей для черта личностью, явился, как мы уже, кажется, говорили, Тикелар,
по профессии врач.
Он заявил, что Корнель де Витт, возмущенный отменой эдикта о штат-
гальтерстве, что он, впрочем, доказал припиской к своей подписи, и восп-
ламененный ненавистью к Вильгельму Оранскому, подговорил убийцу освобо-
дить республику от нового штатгальтера и что этим убийцей является он,
Тикелар. Однако при одной лишь мысли о данном ему поручении он по-
чувствовал такое угрызение совести, что предпочел лучше разоблачить пре-
ступление, чем его совершить.
Можно себе представить, какое возмущение охватило оранжистов при из-
вестии о заговоре. 16 августа 1672 года Корнель был арестован в своем
доме, и его подвергли в Бюйтенгофской тюрьме пытке, чтобы вырвать у него
признание в заговоре против Вильгельма.
Но Корнель был не только выдающимся умом, - он был также человеком
великого мужества. Он принадлежал к той породе людей, которые преданы
своим политическим убеждениям так, как их деды преданы были вере, кото-
рые улыбаются под пыткой; и в то время, как его терзали, он декламировал
твердым голосом, скандируя размер, первую строфу оды Горация Yustum et
tenacem, - ни в чем не признался и не только измотал палачей, но и поко-
лебал их фанатическую уверенность в своей правоте.
Тем не менее судьи не предъявили Тикелару никакого обвинения, а Кор-
неля де Витта лишили всех должностей и званий и приговорили к вечному
изгнанию из пределов республики.
При первых же слухах о возведенных на брата обвинениях Ян де Витт от-
казался от своей должности великого пенсионария. А Вильгельм Оранский,
стараясь, впрочем, несколько ускорить события, поджидал, чтобы народ,
идолом которого он являлся в то время, сложил ему из трупов обоих
братьев две ступеньки, необходимые ему для того, чтобы взойти к месту
штатгальтера.
Итак, 20 августа 1672 года, как мы уже сказали в начале этой главы,
все население города стекалось к Бюйтенгофу, чтобы присутствовать при
выходе из тюрьмы Корнеля де Витта, отправлявшегося в изгнание. Всем хо-
телось увидеть, какие следы оставила пытка на благородном теле этого че-
ловека, который так хорошо знал Горация.
Поспешим добавить, что не вся масса, стекавшаяся к Бюйтенгофу, стре-
милась туда с безобидной целью присутствовать на необычном зрелище; мно-
гие из толпы хотели сыграть при этом активную роль или, вернее, высту-
пить в роли, которая, по их мнению, была раньше плохо сыграна.
Мы имеем в виду роль палача.
Правда, в толпе были также люди, спешившие к зданию тюрьмы с менее
враждебными намерениями. Их главным образом интересовало зрелище, столь
привлекательное для толпы и льстящее ее самолюбию, зрелище повергнутого
в прах человека, который долго и гордо стоял во весь свой рост.
Ведь Корнель де Витт - этот бесстрашный человек - сидел в заключении
и был измучен пыткой. Не увидят ли они его бледным, окровавленным, уни-
женным? Разве это не блестящий триумф для буржуазии, еще более завистли-
вой, чем простой народ, триумф, в котором каждый порядочный горожанин
Гааги должен был принять участие?
- И к тому же, - говорили оранжистские подстрекатели, ловко рассеяв-
шиеся в толпе, с расчетом превратить ее одновременно в острое и тупое
орудие, - не подвернется ли случай по пути от Бюйтенгофа до заставы
швырнуть грязью, а может быть, даже и камнем в этого гордеца, главного
инспектора плотин, который не только дал принцу Оранскому штат-
гальтерство vi coactus, но еще хотел его убить?
А более ярые враги Франции говорили, что надо бы действовать с тол-
ком, и если б нашлись в Гааге смелые люди, - они никогда бы не допустили
Корнеля де Витта отправиться в изгнание. Ведь он, как только очутится за
пределами Голландии, сейчас же снова начнет вместе с Францией плести
свои интриги и будет жить со своим негодяем-братом Яном на золото марки-
за Лувуа.
Понятно, что при таком настроении люди, жаждущие зрелища, обычно не
идут шагом, а бегут. Вот почему жители Гааги стремительно бежали по нап-
равлению к Бюйтенгофу.
Среди наиболее торопившихся бежал и Тикелар, полный озлобления и не
знающий, что же ему теперь предпринять. У оранжистов он считался олицет-
ворением честности, национальной гордости и христианского милосердия.
Этот благородный негодяй изощрял все свое остроумие и пускал в ход
всю силу своего воображения, рассказывая, как Корнель де Витт пытался
купить его совесть, какие суммы денег он сулил ему и какие адские махи-
нации строил заблаговременно, чтобы устранить для него, Тикелара, все
затруднения при покушении на убийство.
И каждая его фраза жадно воспринималась толпой, вызывала бурные возг-
ласы восторженной любви к Вильгельму Оранскому и слепой ненависти к
братьям де Виттам.
Толпа готова была проклинать неправедных судей, которые своим приго-
вором давали возможность скрыться живым и невредимым такому ужасному
преступнику, каким был этот негодяй Корнель де Витт.
А подстрекатели тем временем шептали исподтишка:
- Он ускользнет от нас. Он уедет.
Другие добавляли:
- В Схвенингене его поджидает корабль, французский корабль. Тикелар
видел его.
- Доблестный Тикелар! Честный Тикелар! - хором кричала толпа.
- А вы не думаете о том, - произнес кто-то, - что вместе с Корнелем
сбежит и Ян, такой же предатель, как и его брат?
- И эти два мерзавца будут проедать во Франции наши деньги, деньги за
наши корабли, наши арсеналы, наши верфи, проданные Людовику XIV!
- Не дадим им уехать! - воскликнул некий патриот, более ярый, чем
прочие.
- К тюрьме! К тюрьме! - завопила толпа.
И под эти возгласы ускорялись шаги горожан, заряжались мушкеты, свер-
кали бердыши и загорались глаза.
Однако никакого насилия пока еще не было совершено, и кавалерийская
цепь, охранявшая доступ к Бюйтенгофу, стояла суровая, непроницаемая,
молчаливая и более грозная в своей неподвижности, чем эти возбужденные
толпы гаагских буржуа с их криками и угрозами. Отряд стоял неподвижно
