- Да, Корнель.
- Так вот что я сейчас слышал, - произнес Корнель, как бы говоря сам
с собой. Потом он опять обратился к брату: - Вокруг Бюйтенгофа толпится
народ?
- Да, брат.
- Как же тебе удалось?
- Что?
- Как тебя сюда пропустили?
- Ты хорошо знаешь, Корнель, что народ нас не особенно любит, - заме-
тил с горечью великий пенсионарий. - Я пробирался боковыми уличками.
- Ты прятался, Ян?
- Мне надо было попасть к тебе, не теряя времени Я поступил так, как
поступают в политике и на море при встречном ветре: я лавировал.
В этот момент в тюрьму донеслись с площади еще более яростные крики.
Тилли вел переговоры с гражданской милицией.
- О, ты - великий кормчий, Ян, - заметил Корнель, - но я не уверен,
удастся ли тебе сквозь бурный прибой толпы вывести своего брата из Бюй-
тенгофа так же благополучно, как ты провел между мелей Шельды до Антвер-
пена флот Тромпа.
- Мы все же с божьей помощью попытаемся, Корнель, - ответил Ян, - но
сначала я должен тебе кое-что сказать.
- Говори.
С площади снова донеслись крики.
- О, о, - заметил Корнель, - как разъярены эти люди! Против тебя? Или
против меня?
- Я думаю, что против нас обоих, Корнель. Я хотел сказать тебе, брат,
что оранжисты, распуская про нас гнусную клевету, ставят нам в вину пе-
реговоры с Францией.
- Глупцы!..
- Да, но они все же упрекают нас в этом.
- Но ведь если бы наши переговоры успешно закончились, они избавили
бы их от поражений при Орсэ, Везеле и Рейнберге. Они избавили бы их от
перехода французов через Рейн, и Голландия все еще могла бы считать се-
бя, среди своих каналов и болот, непобедимой.
- Все это верно, брат, но еще вернее то, что если бы сейчас нашли на-
шу переписку с господином де Лувуа, то хоть я и опытный лоцман, но не
смог бы спасти даже и тот хрупкий челнок, который должен увезти за пре-
делы Голландии де Виттов, вынужденных теперь искать счастья на чужбине.
Эта переписка, которая честным людям доказала бы, как сильно я люблю
свою страну и какие личные жертвы я готов был принести во имя ее свобо-
ды, во имя ее славы, - эта переписка погубила бы нас в глазах оранжис-
тов, наших победителей. И я надеюсь, дорогой Корнель, что ты ее сжег пе-
ред отъездом из Дордрехта, когда ты направлялся ко мне в Гаагу.
- Брат, - ответил Корнель, - твоя переписка с господином де Лувуа до-
казывает, что в последнее время ты был самым великим, самым великодушным
и самым мудрым гражданином Семи Соединенных провинций. Я дорожу славой
своей родины, особенно я дорожу твоей славой, брат, и я, конечно, не
сжег этой переписки.
- Тогда мы погибли для этой земной жизни, - спокойно сказал бывший
великий пенсионарий, подходя к окну.
- Нет, Ян, наоборот, мы спасем нашу жизнь и одновременно вернем былую
популярность.
- Что же ты сделал с этими письмами?
- Я поручил их в Дордрехте моему крестнику, известному тебе Корнелиу-
су ван Берле.
- О бедняга! Этот милый, наивный мальчик, этот ученый, который, что
так редко встречается, знает столько вещей, а думает только о своих цве-
тах. И ты дал ему на хранение этот смертоносный пакет! Да, брат, этот
славный бедняга Корнелиус погиб.
- Погиб?
- Да. Он проявит либо душевную силу, либо слабость. Если он окажется
сильным (ведь, несмотря на то, что он живет вне всякой политики, что он
похоронил себя в Дордрехте, что он страшно рассеян, он все же рано или
поздно узнает о нашей судьбе), если он окажется сильным, он будет гор-
диться нами; если окажется слабым, он испугается своей близости к нам.
Сильный, он громко заговорит о нашей тайне, слабый, он ее так или иначе
выдаст. В том и другом случае, Корнель, он погиб и мы тоже. Итак, брат,
бежим скорее, если еще не поздно.
Корнель приподнялся на своем ложе и взял за руку брата, который
вздрогнул от прикосновения повязки.
- Разве я не знаю своего крестника? - сказал Корнель. - Разве я не
научился читать каждую мысль в голове ван Берле, каждое чувство в его
душе? Ты спрашиваешь меня, - силен ли он? Ты спрашиваешь меня, - слаб ли
он? Ни то ни другое. Но не все ли равно, каков он сам. Ведь в данном
случае важно лишь, чтоб он не выдал тайны, но он и не может ее выдать,
так как он ее даже не знает.
Ян с удивлением повернулся к брату.
- О, - продолжал с кроткой улыбкой Корнель, - главный инспектор пло-
тин ведь тоже политик, воспитанный в школе Яна. Я тебе повторяю, что ван
Берле не знает ни содержания, ни значения доверенного ему пакета.
- Тогда поспешим, - воскликнул Ян: - пока еще не поздно, дадим ему
распоряжение сжечь пакет.
- С кем же мы пошлем это распоряжение?
- С моим слугой Кракэ, который должен был сопровождать нас верхом на
лошади. Он вместе со мной пришел в тюрьму, чтобы помочь тебе сойти с
лестницы.
- Подумай хорошенько, прежде чем сжечь эти славные документы.
- Я думаю, что раньше всего, мой славный Корнель, необходимо братьям
де Витт спасти свою жизнь для того, чтобы спасти затем свою репутацию.
Если мы умрем, кто защитит нас, Корнель? Кто сможет хотя бы понять нас?
- Так ты думаешь, что они убьют пас, если найдут эти бумаги?
Не отвечая брату, Ян протянул руку по направлению к площади Бюйтенго-
фа, откуда до них донеслись яростные крики.
- Да, да, - сказал Корнель, - я хорошо слышу эти крики, но что они
значат?
Ян распахнул окно.
- Смерть предателям! - вопила толпа.
- Теперь ты слышишь, Корнель?
- И это мы - предатели? - сказал заключенный, подняв глаза к небу и
пожимая плечами.
- Да, это мы, - повторил Ян де Витт.
- Где Кракэ?
- Вероятно, за дверью камеры.
- Так позови его.
Ян открыл дверь и позвал верного слугу:
- Войдите, Кракэ, и запомните хорошенько, что вам скажет мой брат.
- О нет, Ян, словесного распоряжения недостаточно, к несчастью, мне
необходимо написать его.
- Почему же?
- Потому что ван Берле никому не отдаст и не сожжет пакета без моего
точного приказа.
- Но сможешь ли ты, дорогой друг, писать? - спросил Ян, взглянув на
опаленные и изувеченные руки несчастного.
- О, были бы только чернила и перо!
- Вот, по крайней мере, карандаш.
- Нет ли у тебя бумаги? Мне ничего не оставили.
- А вот библия, оторви первую страницу.
- Хорошо.
- Но твой почерк сейчас будет неразборчив.
- Пустяки, - сказал Корнель, взглянув на брата, - эти пальцы, вынес-
шие огонь палача, и эта воля, победившая боль, объединятся в одном общем
усилии, и не бойся, брат, строчки будут безукоризненно ровные.
И действительно, Корнель взял карандаш и стал писать.
Тогда стало заметно, как, от давления израненных пальцев на карандаш,
на повязке выступили капли крови.
На висках великого пенсионария выступил пот.
Корнель писал:
"Дорогой крестник! Сожги пакет, который я тебе вручил, сожги его, не
рассматривая, не открывая, чтобы содержание его осталось тебе неизвест-
ным. Тайны такого рода, какие он содержит, убивают его владельцев; сож-
ги, и ты спасешь Яна и Корнеля. Прощай и люби меня. Корнель де Витт. 20
августа 1672 года".
Ян со слезами на глазах вытер каплю крови, просочившуюся на бумагу, и
передал письмо Кракэ с последними напутствиями. Затем он вернулся к Кор-
нелю, который от испытанных страданий еще больше побледнел и был близок
к обмороку.
- Теперь, - сказал он, - когда до нас донесется свисток нашего храб-
рого слуги Кракэ, это будет означать, что он уже за пределами толпы, по
ту сторону пруда. Тогда и мы тронемся в путь.
Не прошло и пяти минут, как продолжительный и сильный свист прорезал
вершину черных вязов и заглушил вопли толпы у Бюйтенгофа.
В знак благодарности Ян простер руки к небу.
- Теперь, - сказал он, - двинемся в путь, Корнель...
III
Воспитанник Яна де Витта
В то время как доносившиеся к братьям все более и более яростные кри-
ки собравшейся у Бюйтенгофа толпы заставили Яна де Витта торопить отъезд
Корнеля, - в это самое время, как мы уже упоминали, депутация от горожан
направилась в городскую ратушу, чтобы потребовать отозвания кавалерийс-
кого отряда Тилли.
От Бюйтенгофа до Хогстрета совсем недалеко. В толпе можно было заме-
тить незнакомца, который с самого начала с любопытством следил за дета-
лями разыгравшейся сцены. Вместе с делегацией или, вернее, - вслед за
делегацией, он направился к городской ратуше, чтобы узнать, что там про-
изойдет.
Это был молодой человек, не старше двадцати двух - двадцати трех лет,
не отличавшийся, судя по внешнему виду, большой силой. Он старался
скрыть свое бледное длинное лицо под тонким платком из фрисландского по-
лотна, которым беспрестанно вытирал покрытый потом лоб и пылающие губы.
По всей вероятности, у него были веские основания не желать, чтобы его
узнали. У него был зоркий, словно у хищной птицы, взгляд, и длинный ор-
линый нос, тонкий прямой рот, походивший на открытые края раны. Если бы
Лафатер жил в ту эпоху, этот человек мог бы служить ему прекрасным
объектом для его физиогномических наблюдений, которые с самого начала
привели бы к неблагоприятным для объекта выводам.
"Какая разница существует между внешностью завоевателя и морского
разбойника? - спрашивали древние. И отвечали: - Та же разница, что между
орлом и коршуном".
Уверенность или тревога?
Мертвенно-бледное лицо, хрупкое болезненное сложение, беспокойная по-
ходка человека, следовавшего от Бюйтенгофа к Хогстрету за рычащей тол-
пой, могли быть признаками, характерными или для недоверчивого хозяина,
или для встревоженного вора. И полицейский, конечно, увидел бы в нем
последнее, благодаря старанию, с каким человек, интересующий нас в дан-
ный момент, пытался скрыть свое лицо.
К тому же он был одет очень просто и, по-видимому, не имел при себе
никакого оружия. Его худая, но довольно жилистая рука, с сухими, но бе-
лыми тонкими, аристократическими пальцами опиралась не на руку, а на
плечо офицера, который до того момента, как его спутник пошел за толпой,
увлекая его за собой, стоял, держась за эфес шпаги, и с вполне понятным
интересом следил за происходившими событиями.
Дойдя до площади Хогстрета, человек с бледным лицом стал вместе со
своим сотоварищем у окна одного дома за открытой, выступающей наружу
ставней и устремил свой взор на балкон городской ратуши.
Па неистовые крики толпы окно ратуши распахнулось, и на балкон вышел
человек.
- Кто это вышел на балкон? - спросил офицера молодой человек, только
взглядом указывая на заговорившего, который казался очень взволнованным
и скорее держался за перила, чем опирался на них.
- Это депутат Бовельт, - ответил офицер.
- Что за человек этот депутат Бовельт? Знаете вы его?
- Порядочный человек, как мне кажется, монсеньер.
При этой характеристике Бовельта, данной офицером, молодой человек
сделал движение, в котором выразилось и странное разочарование, и явная
досада. Офицер заметил это и поспешил добавить:
- По крайней мере, так говорят, монсеньер. Что касается меня, то я
этого утверждать не могу, так как лично не знаю Бовельта.
- Порядочный человек, - повторил тот, кого называли монсеньером, - но
что вы хотите этим сказать? Честный? Смелый?
- О, пусть монсеньер извинит меня, но я не осмелился бы дать точную
характеристику лица, которое, повторяю вашему высочеству, я знаю только
по наружности.
- Впрочем, - сказал молодой человек, - подождем, и мы увидим.
Офицер наклонил голову в знак согласия и замолчал.
- Если этот Бовельт порядочный человек, - продолжал принц, - то он не
особенно благосклонно примет требование этих одержимых.
Нервное подергивание руки принца, помимо его воли судорожно вздраги-
вавшей на плече спутника, выдавало жгучее нетерпение, которое он порою,
а особенно в настоящий момент, так плохо скрывал под ледяным и мрачным
выражением лица.
