нины с чесноком и четыре бутылки старого бургундского!
Базен, смотревший на своего господина и ничего не понимавший в этой
перемене, меланхолически уронил яичницу в шпинат, а шпинат на паркет.
- Вот подходящая минута, чтобы посвятить вашу жизнь царю царей, -
сказал д'Артаньян, - если вы желаете сделать ему приятное: "Non inutile
desiderium in oblatione".
- Убирайтесь вы к черту с вашей латынью! Давайте пить, милый д'Ар-
таньян, давайте пить, черт подери, давайте пить много, и расскажите мне
обо всем, что делается там!
XXVII
ЖЕНА АТОСА
- Теперь остается только узнать, что с Атосом, - сказал д'Артаньян
развеселившемуся Арамису после того, как он посвятил его во все новости,
случившиеся в столице со дня их отъезда, и когда превосходный обед зас-
тавил одного из них забыть свою диссертацию, а другого - усталость.
- Неужели вы думаете, что с ним могло случиться несчастье? - спросил
Арамис. - Атос так хладнокровен, так храбр и так искусно владеет шпагой.
- Да, без сомнения, и я больше чем кто-либо воздаю должное храбрости
и ловкости Атоса, но, на мой взгляд, лучше скрестить свою шпагу с
копьем, нежели с палкой, а я боюсь, что Атоса могла избить челядь: этот
народ дерется крепко и не скоро прекращает драку. Вот почему, признаюсь
вам, мне хотелось бы отправиться в путь как можно скорее.
- Я попытаюсь поехать с вами, - сказал Арамис, - хотя чувствую, что
вряд ли буду в состоянии сесть на лошадь. Вчера я пробовал пустить в ход
бич, который вы видите здесь на стене, но боль помешала мне продлить это
благочестивое упражнение.
- Это потому, милый друг, что никто еще не пытался лечить огнест-
рельную рану плеткой, но вы были больны, а болезнь ослабляет умственные
способности, и потому я извиняю вас.
- Когда же вы едете?
- Завтра на рассвете. Постарайтесь хорошенько выспаться за ночь, и
завтра, если вы сможете, поедем вместе.
- В таком случае - до завтра, - сказал Арамис. - Хоть вы и железный,
но ведь должны же и вы ощущать потребность в сне.
Наутро, когда д'Артаньян вошел к Арамису, тот стоял у окна своей ком-
наты.
- Что вы там рассматриваете? - спросил д'Артаньян.
- Да вот любуюсь этими тремя превосходными скакунами, которых конюхи
держат на поводу. Право, удовольствие ездить на таких лошадях доступно
только принцам.
- Если так, милый Арамис, то вы получите это удовольствие, ибо одна
из этих лошадей ваша.
- Не может быть! Которая же?
- Та, которая вам больше понравится. Я готов взять любую.
- И богатое седло на ней также мое?
- Да.
- Вы смеетесь надо мной, д'Артаньян?
- С тех пор как вы стали говорить по-французски, я больше не смеюсь.
- Эти золоченые кобуры, бархатный чепрак, шитое серебром седло - все
это мое?
- Ваше. А вон та лошадь, которая бьет копытом, моя, а та, другая, что
гарцует, - Атоса.
- Черт побери, да все три просто великолепны!
- Я польщен тем, что они вам по вкусу.
- Это, должно быть, король сделал вам такой подарок?
- Во всяком случае, не кардинал. Впрочем, не заботьтесь о том, откуда
взялись эти лошади, и помните только, что одна из них ваша.
- Я беру ту, которую держит рыжий слуга.
- Отлично!
- Клянусь богом, - вскричал Арамис, - кажется, у меня от этого прошла
вся боль! На такого коня я сел бы даже с тридцатью пулями в теле. О, ка-
кие чудесные стремена!.. Эй, Базен, подите сюда, да поживее!
Базен появился на пороге, унылый и сонный.
- Отполируйте мою шпагу, - сказал Арамис, - приведите в порядок шля-
пу, вычистите плащ и зарядите пистолеты...
- Последнее приказание излишне, - прервал его д'Артаньян, - у вас в
кобурах имеются заряженные пистолеты.
Базен вздохнул.
- Полноте, мэтр Базен, успокойтесь, - сказал д'Артаньян, - царство
небесное можно заслужить во всех званиях.
- Господин мой был уже таким хорошим богословом! - сказал Базен, чуть
не плача. - Он мог бы сделаться епископом, а может статься, и кардина-
лом.
- Послушай, мой милый Базен, поразмысли хорошенько и скажи сам: к че-
му быть духовным лицом? Ведь это не избавляет от необходимости воевать.
Вот увидишь - кардинал примет участие в первом же походе со шлемом на
голове и с протазаном в руке. А господин де Ногаре де Лавалет? Он тоже
кардинал, а спроси у его лакея, сколько раз он щипал ему корпию.
- Да... - вздохнул Базен. - Я знаю, сударь, что все в мире переверну-
лось сейчас вверх дном.
Разговаривая, оба молодых человека и бедный лакей спустились вниз.
- Подержи мне стремя, Базен, - сказал Арамис.
И он вскочил в седло с присущим ему изяществом и легкостью. Однако
после нескольких вольтов и курбетов благородного животного наездник по-
чувствовал такую невыносимую боль, что побледнел и покачнулся. Д'Ар-
таньян, который, предвидя это, не спускал с него глаз, бросился к нему,
подхватил и отвел его в комнату.
- Вот что, любезный Арамис, - сказал он, - полечитесь, я поеду на по-
иски Атоса один.
- Вы просто вылиты из бронзы! - ответил Арамис.
- Нет, мне везет, вот и все!.. Но скажите, как вы будете жить тут без
меня? Никаких рассуждений о перстах и благословениях, а?
Арамис улыбнулся.
- Я буду писать стихи, - сказал он.
- Да, да, стихи, надушенные такими же духами, как записка служанки
госпожи де Шеврез. Научите Базена правилам стихосложения, это утешит
его. Что касается лошади, то ездите на ней понемногу каждый день - это
снова приучит вас к седлу.
- О, на этот счет не беспокойтесь! - сказал Арамис. - К вашему приез-
ду я буду готов сопровождать вас.
Они простились, и десять минут спустя д'Артаньян уже ехал рысью по
дороге в Амьен, предварительно поручив Арамиса заботам Базена и хозяйки.
В каком состоянии он найдет Атоса, да и вообще найдет ли он его?
Положение, в котором Д'Артаньян его оставил, было критическим; вполне
могло случиться, что Атос погиб. Эта мысль опечалила д'Артаньяна; он
несколько раз вздохнул и дал себе клятву мстить.
Из всех друзей д'Артаньяна Атос был самым старшим, а потому должен
был быть наименее близким ему по своим вкусам и склонностям. И тем не
менее Д'Артаньян отдавал ему явное предпочтение перед остальными. Благо-
родная, изысканная внешность Атоса, вспышки душевного величия, порой ос-
вещавшие тень, в которой он обычно держался, неизменно ровное расположе-
ние духа, делавшее его общество приятнейшим в мире, его язвительная ве-
селость, его храбрость, которую можно было бы назвать слепой, если бы
она не являлась следствием редчайшего хладнокровия, - все эти качества
вызывали у д'Артаньяна больше чем уважение, больше чем дружеское распо-
ложение: они вызывали у него восхищение.
В самом деле, даже находясь рядом с г-ном де Тревилем, изящным и бла-
городным придворным, Атос, когда был в ударе, мог с успехом выдержать
это сравнение; он был среднего роста, но так строен и так хорошо сложен,
что не раз, борясь с Портосом, побеждал этого гиганта, физическая сила
которого успела войти в пословицу среди мушкетеров; лицо его, с проница-
тельным взглядом, прямым носом, подбородком, как у Брута, носило неуло-
вимый отпечаток властности и приветливости, а руки, на которые сам он не
обращал никакого внимания, приводили в отчаяние Арамиса, постоянно уха-
живавшего за своими с помощью большого количества миндального мыла и
благовонного масла; звук его голоса был глубокий и в то же время мело-
дичный. Но что в Атосе, который всегда старался быть незаметным и незна-
чительным, казалось совершенно непостижимым - это его знание света и
обычаев самого блестящего общества, те следы хорошего воспитания, кото-
рые невольно сквозили в каждом его поступке.
Шла ли речь об обеде, Атос устраивал его лучше любого светского чело-
века, сажая каждого гостя на подобающее ему место в соответствии с поло-
жением, созданным ему его предками или им самим. Шла ли речь о геральди-
ке, Атос знал все дворянские фамилии королевства, их генеалогию, их се-
мейные связи, их гербы и происхождение их гербов. В этикете не было та-
кой мелочи, которая была бы ему незнакома; он знал, какими правами
пользуются крупные землевладельцы, он был чрезвычайно сведущ в псовой и
соколиной охоте и однажды в разговоре об этом великом искусстве удивил
самого короля Людовика XIII, который, однако, слыл знатоком его.
Как все знатные вельможи того времени он превосходно фехтовал и ездил
верхом. Мало того, его образование было столь разносторонне, даже и в
области схоластических наук, редко изучавшихся дворянами в ту эпоху, что
он только улыбался, слыша латинские выражения, которыми щеголял Арамис и
которые якобы понимал Портос; два или три раза, когда Арамис допускал
какую-нибудь грамматическую ошибку, ему случалось даже, к величайшему
удивлению друзей, поставить глагол в нужное время, а существительное в
нужный падеж. Наконец, честность его была безукоризненна, и это в тот
век, когда военные так легко входили в сделку с верой и совестью, любов-
ники - с суровой щепетильностью, свойственной нашему времени, а бедняки
- с седьмой заповедью господней. Словом, Атос был человек весьма необык-
новенный.
И между тем можно было заметить, что эта утонченная натура, это прек-
расное существо, этот изысканный ум постепенно оказывался во власти обы-
денности, подобно тому как старики незаметно впадают в физическое и
нравственное бессилие. В дурные часы Атоса - а эти часы случались неред-
ко - все светлое, что было в нем, потухало, и его блестящие черты скры-
вались, словно окутанные глубоким мраком.
Полубог исчезал, едва оставался человек. Опустив голову, с трудом вы-
говаривая отдельные фразы, Атос долгими часами смотрел угасшим взором то
на бутылку и стакан, то на Гримо, который привык повиноваться каждому
его знаку и, читая в безжизненном взгляде своего господина малейшие его
желания, немедленно исполнял их. Если сборище четырех друзей происходило
в одну из таких минут, то два-три слова, произнесенные с величайшим уси-
лием, - такова была доля Атоса в общей беседе. Зато он один пил за чет-
верых, и это никак не отражалось на нем, - разве только он хмурил брови
да становился еще грустнее, чем обычно.
Д'Артаньяну, чей пытливый и приницательный ум нам хорошо известен, не
удавалось пока, несмотря на все желание, удовлетворить свое любопытство:
найти какую-либо причину этой глубокой апатии или подметить сопутствую-
щие ей обстоятельства. Атос никогда не получал писем, Атос никогда не
совершал ни одного поступка, который бы не был известен всем его
друзьям.
Нельзя было сказать, чтобы эту грусть вызывало в нем вино, ибо, нап-
ротив, он и пил лишь для того, чтобы побороть свою грусть, хотя это ле-
карство делало ее, как мы уже говорили, еще более глубокой. Нельзя было
также приписать эти приступы тоски игре, ибо, в отличие от Портоса, ко-
торый песней или руганью сопровождал любую превратность судьбы, Атос,
выигрывая, оставался столь же бесстрастным, как и тогда, когда проигры-
вал. Однажды, сидя в кругу мушкетеров, он выиграл в один вечер тысячу
пистолей, проиграл их вместе с шитой золотом праздничной перевязью,
отыграл все это и еще сто луидоров, - и его красивые черные брови ни ра-
зу не дрогнули, руки не потеряли своего перламутрового оттенка, беседа,
бывшая приятной в тот вечер, не перестала быть спокойной и столь же при-
ятной.
Тень на его лице не объяснялась также и влиянием атмосферных осадков,
как это бывает у наших соседей - англичан, ибо эта грусть становилась
обычно еще сильнее в лучшее время года: июнь и июль были самыми тяжелыми
месяцами для Атоса.
В настоящем у него не было горестей, и он пожимал плечами, когда с
ним говорили о будущем; следовательно, причина его грусти скрывалась в
прошлом, судя по неясным слухам, дошедшим до д'Артаньяна.
Оттенок таинственности, окутывавшей Атоса, делал еще более интересным
