пошел вперед, пролагая им путь.
Арамис, провожая их, вместе с ними спустился по лестнице, но тотчас
поднялся к д'Артаньяну, который все еще был в каком-то полусне.
Оставшись одни, друзья несколько минут хранили неловкое молчание; од-
нако кому-нибудь надо было прервать его, и, так как д'Артаньян, видимо,
решил предоставить эту честь Арамису, тот заговорил первым.
- Как видите, - сказал он, - я вернулся к своим заветным мыслям.
- Да, благодать оказала на вас свое действие, как только что сказал
этот господин.
- О, намерение удалиться от мира возникло у меня уже давно, и вы не
раз слышали о нем от меня, не так ли, друг мой?
- Конечно, но, признаться, я думал, что вы шутите.
- Шутить такими вещами! Что вы, д'Артаньян!
- Черт возьми! Шутим же мы со смертью.
- И напрасно, д'Артаньян, ибо смерть - это врата, ведущие к погибели
или к спасению.
- Согласен, но, ради бога, не будем вести богословские споры, Арамис.
Я думаю, что полученной вами порции вам вполне хватит на сегодня. Что до
меня, то я почти забыл ту малость латыни, которой, впрочем, никогда и не
знал, и, кроме того, признаюсь вам, я ничего не ел с десяти часов утра и
дьявольски голоден.
- Сейчас мы будем обедать, любезный друг; только не забудьте, что се-
годня пятница, а в такие дни я не только не ем мяса, но не смею даже
глядеть на него. Если вы согласны довольствоваться моим обедом, то он
будет состоять из вареных тетрагонов и плодов.
- Что вы подразумеваете под тетрагонами? - с беспокойством спросил
д'Артаньян.
- Я подразумеваю шпинат, - ответил Арамис. - Но для вас я добавлю к
обеду яйца, что составляет существенное нарушение правил, ибо яйца по-
рождают цыпленка и, следовательно, являются мясом.
- Не слишком роскошное пиршество, но ради вашего общества я пойду на
это.
- Благодарю вас за жертву, - сказал Арамис, - и если она не принесет
пользы вашему телу, то, без сомнения, будет полезна вашей душе.
- Итак, Арамис, вы решительно принимаете духовный сан? Что скажут на-
ши друзья, что скажет господин де Тревиль? Они сочтут вас за дезертира,
предупреждаю вас об этом.
- Я не принимаю духовный сан, а возвращаюсь к нему. Если я и дезер-
тир, то как раз по отношению к церкви, брошенной мною ради мира. Вы ведь
знаете, что я совершил рад собой насилие, когда надел плащ мушкетера.
- Нет, я ничего об этом не знаю.
- Вам неизвестно, каким образом случилось, что я бросил семинарию?
- Совершенно неизвестно.
- Вот моя история. Даже и в Писании сказано: "Исповедуйтесь друг дру-
гу". Вот я и исповедуюсь вам, д'Артаньян.
- А я заранее отпускаю вам грехи. Видите, какое у меня доброе сердце!
- Не шутите святыми вещами, друг мой.
- Ну, ну, говорите, я слушаю вас.
- Я воспитывался в семинарии с девяти лет. Через три дня мне должно
было исполниться двадцать, я стал бы аббатом, и все было бы кончено. И
вот однажды вечером, когда я, по своему обыкновению, находился в одном
доме, где охотно проводил время, - что поделаешь, я был молод, подвержен
слабостям! - некий офицер, всегда ревниво наблюдавший, как я читаю жития
святых хозяйке дома, вошел в комнату неожиданно и без доклада. Как раз в
этот вечер я перевел эпизод из истории Юдифи и только что прочитал стихи
моей даме, которая не скупилась на похвалы и, склонив голову ко мне на
плечо, перечитывала эти стихи вместе со мной. Эта поза... признаюсь,
несколько вольная... не понравилась офицеру. Офицер ничего не сказал,
но, когда я вышел, он вышел вслед за мной.
"Господин аббат, - сказал он, догнав меня, - нравится ли вам, когда
вас бьют палкой? "
"Не могу ответить вам на этот вопрос, сударь, - возразил я, - так как
до сих пор никто никогда не смел меня бить".
"Так вот, выслушайте меня, господин аббат: если вы еще раз придете в
тот дом, где я встретился с вами сегодня, я посмею сделать это".
Кажется, я испугался. Я сильно побледнел, я почувствовал, что у меня
подкашиваются ноги, я искал ответа, но не нашел его и промолчал.
Офицер ждал этого ответа и, видя, что я молчу, расхохотался, повер-
нулся ко мне спиной и вошел обратно в дом. Я вернулся в семинарию.
Я настоящий дворянин, и кровь у меня горячая, как вы могли заметить,
милый д'Артаньян; оскорбление было ужасно, и, несмотря на то что о нем
никто не знал, я чувствовал, что оно живет в глубине моего сердца и жжет
его. Я объявил святым отцам, что чувствую себя недостаточно подготовлен-
ным к принятию сана, и по моей просьбе обряд рукоположения был отложен
на год.
Я отправился к лучшему учителю фехтования в Париже, условился ежед-
невно брать у него уроки - и брал их ежедневно в течение года. Затем в
годовщину того дня, когда мне было нанесено оскорбление, я повесил на
гвоздь свою сутану, оделся, как надлежит дворянину, и отправился на бал,
который давала одна знакомая дама и где должен был быть и мой противник.
Это было на улице ФранБуржуа, недалеко от тюрьмы Форс.
Офицер действительно был там. Я подошел к нему в ту минуту, когда он,
нежно глядя на одну из женщин, напевал ей любовную песню, и прервал его
на середине второго куплета.
"Сударь, - сказал я ему, - скажите, вы все еще будете возражать, если
я приду в известный вам дом на улице Пайен? Вы все еще намерены угостить
меня ударами палкой, если мне вздумается ослушаться вас? "
Офицер посмотрел на меня с удивлением и сказал:
"Что вам нужно от меня, сударь? Я вас не знаю".
"Я тот молоденький аббат, - ответил я, - который читает жития святых
и переводит "Юдифь" стихами".
"Ах да! Припоминаю, - сказал офицер, насмешливо улыбаясь. - Что же
вам угодно? "
"Мне угодно, чтобы вы удосужились пойти прогуляться со мной".
"Завтра утром, если вы непременно этого хотите, и притом с величайшим
удовольствием".
"Нет, не завтра утром, а сейчас же".
"Если вы непременно требуете... "
"Да, требую".
"В таком случае - пойдемте... Сударыни, - обратился он к дамам, - не
беспокойтесь: я только убью этого господина, вернусь и спою вам послед-
ний куплет".
Мы вышли. Я привел его на улицу Пайен, на то самое место, где ровно
год назад, в этот самый час, он сказал мне любезные слова, о которых я
говорил вам. Была прекрасная лунная ночь. Мы обнажили шпаги, и при пер-
вом же выпаде я убил его на месте...
- Черт возьми! - произнес д'Артаньян.
- Так как дамы не дождались возвращения своего певца, - продолжал
Арамис, - и так как он был найден на улице Пайен проткнутый ударом шпа-
ги, все поняли, что это дело моих рук, и происшествие наделало много шу-
му. Вследствие этого я вынужден был на некоторое время отказаться от су-
таны. Атос, с которым я познакомился в ту пору, и Портос, научивший ме-
ня, в дополнение к урокам фехтования, кое-каким славным приемам, угово-
рили меня обратиться с просьбой о мушкетерском плаще. Король очень любил
моего отца, убитого при осаде Арраса, и мне был пожалован этот плащ...
Вы сами понимаете, что сейчас для меня наступило время вернуться в лоно
церкви.
- А почему именно сейчас, а не раньше и но позже? Что произошло с ва-
ми и что внушает вам такие недобрые мысли?
- Эта рана, милый д'Артаньян, явилась для меня предостережением свы-
ше.
- Эта рана? Что за вздор! Она почти зажила, и я убежден, что сейчас
вы больше страдаете не от этой раны.
- От какой же? - спросил, краснея, Арамис.
- У вас сердечная рана, Арамис, более мучительная, более кровавая ра-
на - рана, которую нанесла женщина.
Взгляд Арамиса невольно заблистал.
- Полноте, - сказал он, скрывая волнение под маской небрежности, -
стоит ли говорить об этих вещах! Чтобы я стал страдать от любовных огор-
чений? Vanitas vanitatum! [13] Что же я, по-вашему, сошел с ума? И из-за
кого же? Из-за какой-нибудь гризетки или горничной, за которой я воло-
чился, когда был в гарнизоне... Какая гадость!
- Простите, милый Арамис, но мне казалось, что вы метили выше.
- Выше! А кто я такой, чтобы иметь подобное честолюбие? Бедный мушке-
тер, нищий и незаметный, человек, который ненавидит зависимость и
чувствует себя в свете не на своем месте!
- Арамис, Арамис! - вскричал д'Артаньян, недоверчиво глядя на друга.
- Прах есмь и возвращаюсь в прах. Жизнь полна унижений и горестей, -
продолжал Арамис, мрачнея. - Все нити, привязывающие ее к счастью, одна
за другой рвутся в руке человека, и прежде всего нити золотые. О милый
д'Артаньян, - сказал Арамис с легкой горечью в голосе, - послушайте ме-
ня: скрывайте свои раны, когда они у вас будут! Молчание - это последняя
радость несчастных; не выдавайте никому своей скорби. Любопытные пьют
наши слезы, как мухи пьют кровь раненой лани.
- Увы, милый Арамис, - сказал д'Артаньян, в свою очередь испуская
глубокий вздох, - ведь вы рассказываете мне мою собственную историю...
- Как!
- Да! У меня только что похитили женщину, которую я любил, которую
обожал. Я не знаю, где она, куда ее увезли: быть может - она в тюрьме,
быть может - она мертва.
- Но у вас есть хоть то утешение, что она покинула вас против воли,
вы знаете, что если от нее нет известий, то это потому, что ей запрещена
связь с вами, тогда как...
- Тогда как?..
- Нет, ничего, - сказал Арамис. - Ничего...
- Итак, вы навсегда отказываетесь от мира, это решено окончательно и
бесповоротно?
- Навсегда. Сегодня вы еще мой друг, завтра вы будете лишь призраком
или совсем перестанете существовать для меня. Мир - это склеп, и ничего
больше.
- Черт возьми! Как грустно все, что вы говорите!
- Что делать! Мое призвание влечет меня, оно уносит меня ввысь.
Д'Артаньян улыбнулся и ничего не ответил.
- И тем не менее, - продолжал Арамис, - пока я еще на земле, мне хо-
телось бы поговорить с вами о вас, о наших друзьях.
- А мне, - ответил д'Артаньян, - хотелось бы поговорить с вами о вас
самих, но вы уже так далеки от всего. Любовь вызывает у вас презрение,
друзья для вас призраки, мир - склеп...
- Увы! В этом вы убедитесь сами, - сказал со вздохом Арамис.
- Итак, оставим этот разговор и давайте сожжем письмо, которое, по
всей вероятности, сообщает вам о новой измене вашей гризетки или горнич-
ной.
- Какое письмо? - с живостью спросил Арамис.
- Письмо, которое пришло к вам в ваше отсутствие и которое мне пере-
дали для вас.
- От кого же оно?
- Не знаю. От какой-нибудь заплаканной служанки или безутешной гри-
зетки... быть может, от горничной госпожи де Шеврез, которой пришлось
вернуться в Тур вместе со своей госпожой и которая для пущей важности
взяла надушенную бумагу и запечатала свое письмо печатью с герцогской
короной.
- Что такое вы говорите?
- Подумать только! Кажется, я потерял его... - лукаво сказал молодой
человек, делая вид, что ищет письмо. - Счастье еще, что мир - это склеп,
что люди, а следовательно, и женщины - призраки и что любовь - чувство,
о котором вы говорите: "Какая гадость!"
- Ах, д'Артаньян, д'Артаньян, - вскричал Арамис, - ты убиваешь меня!
- Наконец-то, вот оно! - сказал д'Артаньян.
И он вынул из кармана письмо.
Арамис вскочил, схватил письмо, прочитал или, вернее, проглотил его;
его лицо сияло.
- По-видимому, у служанки прекрасный слог, - небрежно произнес посла-
нец.
- Благодарю, д'Артаньян! - вскричал Арамис в полном исступлении. - Ей
пришлось вернуться в Тур. Она не изменила мне, она по-прежнему меня лю-
бит! Иди сюда, друг мой, иди сюда, дай мне обнять тебя, я задыхаюсь от
счастья!
И оба друга пустились плясать вокруг почтенного Иоанна Златоуста,
храбро топча рассыпавшиеся по полу листы диссертации.
В эту минуту вошел Базен, неся шпинат и яичницу.
- Беги, несчастный! - вскричал Арамис, швыряя ему в лицо свою скуфей-
ку. - Ступай туда, откуда пришел, унеси эти отвратительные овощи и гнус-
ную яичницу! Спроси шпигованного зайца, жирного каплуна, жаркое из бара-
