испуганная Лавальер, - но я не понимаю, почему могут заниматься мной.
- Так я сейчас расскажу. Господину де Гишу пришлось защищать вас.
- Меня?
- Да, вас. Он поступил по-рыцарски, а красивые искательницы приключе-
ний любят, чтобы рыцари ломали ради них копья. Но я ненавижу поединки и
особенно ненавижу такого рода приключения... сделайте отсюда вывод.
Лавальер упала к ногам королевы, но та повернулась к ней спиной. Она
протянула руку к принцессе, которая засмеялась ей в глаза. Гордость зас-
тавила Лавальер подняться.
- Ваше величество, - попросила она, - скажите мне, в чем я провини-
лась? Я вижу, что ваше величество осуждаете меня, не давая возможности
оправдаться.
- Вот как! - вскричала Анна Австрийская. - Слышите, какие красивые
фразы, принцесса! Какие высокие чувства! Ни дать ни взять - инфанта, на-
реченная великого Кира, кладезь нежности и героических чувств! Видно,
моя красавица, что вы общаетесь с коронованными особами.
Лавальер почувствовала, что ее ранили в самое сердце, она не то что
побледнела, но стала белой, как лилия, и силы покинули ее.
- Я хотела вам сказать, - презрительно говорила королева, - что, если
вы по-прежнему будете питать подобные чувства, вы так унизите нас, жен-
щин, что нам будет стыдно стоять рядом с вами. Опомнитесь, мадемуазель.
Кстати, я слышала, что вы невеста. Это правда?
Лавальер прижала руку к сердцу, которому нанесена была новая рана.
- Отвечайте же, когда с вами говорят!
- Да, ваше величество.
- Кто же ваш жених?
- Виконт де Бражелон.
- Вы знаете, что это для вас большое счастье, мадемуазель, и что вы,
девушка без состояния, без положения в обществе... без особых личных
достоинств, должны благословлять небо, дарующее вам такое будущее.
Лавальер молчала.
- Где находится виконт де Бражелон? - спросила королева.
- В Англии, - отвечала принцесса, - куда, конечно, вскоре дойдут слу-
хи об успехах мадемуазель.
- Боже мой! - прошептала в отчаянии Лавальер.
- Итак, мадемуазель, - сказала Анна Австрийская, - этого молодого че-
ловека вернут, и вы с ним куда-нибудь уедете. Если у вас другие намере-
ния, - у девушек иногда бывают странные желания, - поверьте, я направлю
вас на хороший путь: и не таких, как вы, я уже излечивала.
Лавальер больше ничего не слышала. Безжалостная королева продолжала:
- Я пошлю вас одну в такое место, где у вас будет возможность зрело
подумать обо всем. Размышление охлаждает жар крови и рассеивает иллюзии
молодости. Мне кажется, что вы поняли меня.
- Ваше величество!
- Ни слова больше!
- Ваше величество, я не виновата в том, что вам угодно было предполо-
жить. Взгляните на мое отчаяние. Я так люблю, так почитаю ваше величест-
во.
- Лучше было бы, если бы вы не почитали меня, - усмехнулась королева.
- Лучше было бы, если бы вы не были невинной. Уж не воображаете ли вы,
что я посмотрела бы сквозь пальцы, если бы вы были виноваты?
- Ваше величество, вы меня убиваете!
- Пожалуйста, без комедий, не то я устрою вам такую развязку, что вы
будете не рады. Ступайте к себе, и пусть урок послужит вам на пользу.
- Ваше высочество, - проговорила Лавальер, обращаясь к герцогине Ор-
леанской и хватая ее за руку, - вы так добры, попросите за меня!
- Я? - расхохоталась принцесса. - Я добра?.. Вы совсем не верите то-
му, что говорите, мадемуазель!
И она резко отдернула руку.
Вместо того чтобы испить до дна чашу унижения, Лавальер внезапно ус-
покоилась и овладела собой; она сделала глубокий реверанс и ушла.
- Ну, как, по-вашему, - спросила Анна Австрийская, - она будет про-
должать?
- Я не доверяю кротким и терпеливым характерам, - отвечала принцесса.
- Терпеливое сердце необыкновенно мужественно; кроткий дух уверен в се-
бе.
- Ручаюсь вам, что она очень и очень подумает, прежде чем снова
взглянуть на бога Марса.
- Если только не вооружится его щитом, - возразила принцесса.
Гордый взгляд королевы-матери был ответом на это не лишенное тонкости
замечание. И обе дамы, почти уверенные в победе, отправились к Марии-Те-
резии, которая с притворным равнодушием ждала их.
Было около половины седьмого. Король только что кончил дела и поужи-
нал. Не теряя времени, он взял де СентЭньяна под руку и приказал ему
проводить себя в комнату Лавальер. Придворный выразил крайнее изумление.
- Что же тут странного? - сказал король. - Мне нужно освоить этот
маршрут и сделать его привычным.
- Но, государь, здешнее помещение фрейлин - настоящий фонарь: все ви-
дят, кто туда входит, кто выходит. Мне кажется, нужен какой-нибудь пред-
лог... Вот, например...
- Ну, какой?
- Неугодна ли будет вашему величеству подождать, пока принцесса вер-
нется к себе?
- Никаких предлогов! Никаких ожиданий! Довольно играть в прятки, до-
вольно тайн! Не вижу никакого бесчестия для короля Франции в том, что он
будет разговаривать с умной девушкой. Пусть будет стыдно тому, кто дурно
подумает об этом!
- Простите меня, ваше величество, за избыток усердия...
- Говори.
- А королева?
- Да, это правда, это правда! Я хочу, чтобы королева всегда была ок-
ружена почтением. Ну хорошо, сегодня вечером я нанесу визит мадемуазель
де Лавальер, а потом придумаю какие тебе будет угодно предлоги. Завтра
мы займемся этим, сегодня же у меня нет времени.
Де Сент-Эньян ничего не ответил. Он пошел вперед, спустился с лестни-
цы и пересек двор, чувствуя стыд, которого не могла подавить величайшая
честь оказывать услугу королю. Дело в том, что де Сент-Эньян хотел сох-
ранить свою репутацию в глазах принцессы и обеих королев. В то же время
ему хотелось угодить мадемуазель де Лавальер, а сочетать то и другое бы-
ло довольно сложно.
Нужно заметить, что окна комнат королев и принцессы выходили во двор.
У видя, как он провожает короля, эти три дамы порвали бы с ним всякие
отношения, а авторитет этих высокопоставленных особ не мог быть уравно-
вешен мимолетным влиянием фаворитки. Несчастный де Сент-Эньян, так му-
жественно оказывавший покровительство Лавальер в парке Фонтенбло, поте-
рял всю свою уверенность, находясь в Париже на виду у всех. Он находил у
этой девушки тысячу недостатков, и ему не терпелось сообщить о них коро-
лю.
Но вот пытка кончилась; двор был пройден. Ни одна занавеска не подня-
лась, ни одно окно не открылось. Король шел быстро: его торопили нетер-
пение и длинные ноги де Сент-Эньяна, показывавшего ему дорогу. У дверей
де Сент-Эньян хотел скрыться; король удержал его. Это была любезность,
без которой придворный отлично обошелся бы. Ему пришлось войти вместе с
Людовиком к Лавальер.
При появлении короля молодая девушка вытерла глаза; король заметил
это. Он стал ее расспрашивать с настойчивостью влюбленного.
- Пустяки, государь, - улыбнулась она.
- Но вы все же плакали?
- Нет, государь.
- Взгляните, де Сент-Эньян, разве я ошибаюсь?
Де Сент-Эньяну необходимо было ответить, но он был в большом замеша-
тельстве.
- Однако у вас красные глаза, - настаивал король.
- Это от пыли, государь.
- Нет, нет, у вас на лице нет того выражения довольства, которое так
красит вас и делает такой привлекательной. Вы на меня не смотрите.
- Государь!
- Да что я говорю: вы избегаете моих взглядов!
Она действительно отворачивалась.
- Но, ради бога, что случилось? - спросил Людовик, охваченный лихора-
дочным волнением.
- Повторяю, государь, пустяки; и я готова доказать вашему величеству,
что я совершенно спокойна.
- Вы говорите, что вы спокойны, а я вижу, что вы в замешательстве.
Может быть, вас обидели, рассердили?
- Нет, нет, государь!
- Вы должны сказать мне об этом! - воскликнул король, сверкая глаза-
ми.
- Никто, государь, не обижал меня, никто.
- Так пусть же к вам вернется то мечтательно-веселое выражение лица,
которым я любовался сегодня утром; сделайте мне одолжение!
- Извольте, государь, извольте!
Король топнул ногой.
- Какая необъяснимая перемена! - воскликнул он.
И Людовик взглянул на Сент-Эньяна, который тотчас заметил подавленный
вид Лавальер. Но напрасно просил Людовик, напрасны были его попытки рас-
сеять ее печаль, вывести ее из оцепенения. Эта скрытность показалась ко-
ролю оскорбительной; он стал подозрительно осматриваться.
В комнате Лавальер висел миниатюрный портрет Атоса. Король заметил
этот портрет, черты лица Атоса очень напоминали Бражелона, потому что
изображение было сделано в молодые годы графа. И он не спускал с миниа-
тюры грозного взора.
Лавальер была так угнетена и так далека от мысли об этом портрете,
что не могла догадаться о причине озабоченности короля. А король не-
вольно вспомнил, что Лавальер и Бражелон были близки с раннего детства.
Он вспомнил о помолвке, которая была следствием этой близости. Он вспом-
нил, как Атос просил у него руки Лавальер для Рауля.
И Людовик вообразил, что по возвращении в Париж Лавальер получила из
Лондона известия, затмившие его образ, образ короля. Тотчас же его ужа-
лил овод, который называется ревностью. Снова он принялся с горечью доп-
рашивать ее. Лавальер не могла отвечать: ей пришлось бы сказать все, об-
винить королеву, обвинить принцессу. А это значило бы начать открытую
борьбу с двумя высокопоставленными и могущественными женщинами.
Ей казалось сперва, что раз она не скрывала от короля ничего происхо-
дившего в ней, то король должен был прочитать правду в ее сердце, нес-
мотря на ее молчание. Ей казалось, что если он действительно любит ее,
то должен все понять, обо всем догадаться. Разве взаимное влечение не
есть божественное пламя, освещающее все, что творится в сердце, и избав-
ляющее действительно любящих от необходимости говорить?
Поэтому она замолчала, закрыв лицо руками и ограничиваясь только
вздохами да слезами. Эти слезы и вздохи, которые сначала растрогали, а
потом испугали Людовика XIV, теперь стали раздражать его.
Король не выносил сопротивления, хотя бы даже это сопротивление выра-
жалось вздохами и слезами. Его слова стали колючими, требовательными,
резкими. Это усилило страдания молодой девушки, но она мужественно пере-
носила и новое испытание. Король перешел к прямому обвинению. Лавальер
даже не пыталась защищаться; в ответ она только отрицательно качала го-
ловой, повторяя лишь два слова, всегда вырывающиеся из погруженных в
глубокую печаль сердец:
- Боже мой, боже мой!
Однако этот крик боли не только не успокаивал, но еще увеличивал
раздражение короля... Это был призыв к силе, стоявшей выше него, к су-
ществу, которое могло защитить от него Лавальер.
К тому же он находил поддержку в де Сент-Эньяне.
Де Сент-Эньян, как мы видели, чувствовал, что собирается гроза; он не
знал, какой степени может достигнуть любовь Людовика XIV. Зато он ясно
предугадывал, что на бедную Лавальер скоро обрушатся удары королев и
принцессы, и был не настолько рыцарем, чтобы не бояться водоворота, ко-
торый мог увлечь и его.
Поэтому де Сент-Эньян на все обращения короля отвечал только словами,
произносимыми вполголоса, или отрывистыми жестами стараясь подлить масла
в огонь и привести размолвку к открытой ссоре, после которой ему не при-
дется больше компрометировать себя, сопровождая своего высокого покрови-
теля к Лавальер. Король раздражался все больше и больше. Скрестив руки,
он остановился перед Луизой.
- В последний раз спрашиваю вас, мадемуазель, угодно вам отвечать?
Угодно вам объяснить причину этой перемены, своего непостоянства, капри-
зов?
- Чего вы от меня хотите, боже мой? - прошептала Лавальер. - Вы види-
те, государь, что сейчас я душевно разбита. Вы видите, что у меня нет ни
воли, ни мыслей, ни слов!
- Неужели так трудно сказать правду? Вам понадобилось бы для этого
меньше слов, чем вы только что произнесли!
