ничтожества и сделал тем, что я теперь.
- В таком случае, граф, я восхищаюсь вами, - сказал Вильфор, впервые
в продолжение этого странного разговора назвав своего собеседника этим
титулом. - Да, если вы на самом деле обладаете силой, если вы высшее су-
щество, если вы святой или непроницаемый человек, - вы правы, что это в
сущности почти одно и то же, - тогда ваша гордость понятна: на этом зиж-
дется власть. Однако есть же чтонибудь, чего вы домогаетесь?
- Да, было.
- Что именно?
- И я так же, как это случается раз в жизни со всяким человеком, был
вознесен сатаною на самую высокую гору мира; оттуда он показал мне на
мир и, как некогда Христу, сказал: "Скажи мне, сын человеческий, чего ты
просишь, чтобы поклониться мне?" Тогда я впал в долгое раздумье, потому
что уже долгое время душу мою снедала страшная мечта. Потом я ответил
ему: "Послушай, я всегда слышал о провидении, а между тем я никогда не
видел - ни его, ни чего-либо похожего на него, и стал думать, что его не
существует; я хочу стать провидением, потому что не знаю в мире ничего
выше, прекраснее и совершеннее, чем награждать и карать". Но сатана
склонил голову и вздохнул. "Ты ошибаешься, - сказал он, - провидение су-
ществует, только ты не видишь его, ибо, дитя господне, оно так же неви-
димо, как и его отец. Ты не видел ничего похожего на него, ибо и оно
движет тайными пружинами и шествует по темным путям; все, что я могу
сделать для тебя, - это обратить тебя в одно из орудий провидения". Наш
договор был заключен; быть может, я погубил свою душу. Но все равно, -
продолжал Монте-Кристо, - если бы пришлось снова заключать договор, я
заключил бы его снова.
Вильфор смотрел на Монте-Кристо, полный бесконечного изумления.
- Граф, - спросил он, - у вас есть родные?
- Нет, я один на свете.
- Тем хуже!
- Почему? - спросил Монте-Кристо.
- Потому что вам, может быть, пришлось бы стать свидетелем зрелища,
которое разбило бы вашу гордость. Вы говорите, что вас страшит только
смерть?
- Я не говорю, что она меня страшит; я говорю, что только она может
мне помешать.
- А старость?
- Моя миссия будет закончена до того, как наступит моя старость.
- А сумасшествие?
- Я уже был на пороге безумия, а вы знаете правило: non bis idem;
[42] это правило уголовного права, и следовательно, относится к вашей
компетенции.
- Страшны не только смерть, старость или безумие, - сказал Вильфор, -
существует, например, апоплексия - это громовой удар, он поражает вас,
но не уничтожает, и, однако, после него все кончено. Это все еще вы и
уже не вы; вы, который, словно Ариель, был почти ангелом, становитесь
недвижной массой, которая, подобно Калибану, уже почти животное; на че-
ловеческом языке это называется, как я уже сказал, попросту апоплексией.
Прошу вас заехать когда-нибудь ко мне, граф, чтобы продолжить эту бесе-
ду, если у вас явится желание встретиться с противником, способным вас
понять и жаждущим вас опровергнуть, и я покажу вам моего отца, господина
Нуартье де Вильфор, одного из самых ярых якобинцев времен первой револю-
ции, сочетание самой блестящей отваги с самым крепким телосложением;
этот человек если и не видел, подобно вам, все государства мира, то
участвовал в ниспровержении одного из самых могущественных; он, как и
вы, считал себя одним из посланцев если не бога, то верховного существа,
если не провидения, то судьбы; и что же - разрыв кровеносного сосуда в
мозгу уничтожил все это, и не в день, не в час, а в одну секунду. Еще
накануне Нуартье, якобинец, сенатор, карбонарий, которому нипочем ни
гильотина, ни пушка, ни кинжал, Нуартье, играющий революциями, Нуартье,
для которого Франция была лишь огромной шахматной доской, где должны бы-
ли исчезнуть и пешки, и туры, и кони, и королева, лишь бы королю был
сделан мат, - этот грозный Нуартье на следующий день обратился в "нес-
частного Нуартье", неподвижного старца, попавшего под власть самого сла-
бого члена семьи, своей внучки Валентины, в немой и застывший труп, ко-
торый живет без страданий, только чтобы дать время материи дойти понем-
ногу до окончательного разложения.
- К сожалению, - сказал Монте-Кристо, - в этом зрелище не будет ниче-
го нового ни для моих глаз, ни для моего ума; я немного врач, и я так
же, как и мои собратья, не раз искал душу в живой материи или в материи
мертвой; но, подобно провидению, она осталась невидимой для моих глаз,
хотя сердце ее и чувствовало. Сотни авторов вслед за Сократом, за Сене-
кой, за святым Августином или Галлем приводили в стихах и прозе то же
сравнение, что и вы, но я понимаю, что страдания отца могут сильно изме-
нить образ мыслей сына Поскольку вы делаете мне честь, приглашая меня, я
приеду к вам поучиться смирению на том тягостном зрелище, которое должно
так печалить вашу семью.
- Это, несомненно, так бы и было, если бы господь не даровал мне щед-
рого возмещения Рядом с этим старцем, который медленными шагами сходит в
могилу, у порога жизни стоят двое детей Валентина, моя дочь от первого
брака с мадемуазель Рене де Сен-Меран, и Эдуард, мой сын, которого вы
спасли от смерти.
- Какой же вы делаете вывод из этого возмещения? - спросил Мон-
те-Кристо.
- Тот вывод, - отвечал Вильфор, - что мой отец, обуреваемый страстя-
ми, совершил одну из тех ошибок, которые ускользают от людского правосу-
дия, но не уходят от божьего суда! И что бог, желая покарать только од-
ного человека, поразил лишь его одного.
Монте-Кристо, продолжая улыбаться, издал в глубине сердца такое рыча-
ние, что если бы Вильфор мог его слышать, он бежал бы без оглядки.
- До свидания, сударь, - продолжал королевский прокурор, уже нес-
колько времени перед тем вставший с кресла и разговаривавший стоя, - я
покидаю вас с чувством глубокого уважения, которое, надеюсь, будет вам
приятно, когда вы поближе познакомитесь со мною, потому что я во всяком
случае не банальный человек. К тому же в госпоже де Вильфор вы приобрели
друга на всю жизнь.
Граф поклонился и проводил Вильфора только до двери кабинета, коро-
левский прокурор спустился к своей карете, предшествуемый двумя лакеями,
которые, по его знаку, поспешили распахнуть дверцу.
Когда королевский прокурор исчез из виду, МонтеКристо с усилием пере-
вел дыхание и улыбнулся.
- Нет, - сказал он, - нет, довольно яда, и раз мое сердце им перепол-
нено, поищем противоядия.
Он ударил один раз в гулкий гонг.
- Я буду у госпожи, - сказал он вошедшему Али, - и через полчаса
пусть подадут карету.
XI. ГАЙДЕ
Читатель помнит, кто были новые или, вернее, старые знакомые графа
Монте-Кристо, жившие на улице Меле, - это были Максимилиан, Жюли и Эмма-
нюель.
Ожидание этой милой встречи, этих нескольких счастливых минут, этого
райского луча, озаряющего ад, куда он добровольно вверг себя, наложило,
чуть только уехал Вильфор, чудесную ясность на лицо Монте-Кристо. Прибе-
жавший на звонок Али, увидя это лицо, сияющее такой необычайной ра-
достью, удалился на цыпочках и затаив дыхание, словно боясь спугнуть
приятные мысли, которые, казалось ему, витали вокруг его господина.
Был уже полдень; граф оставил себе свободный час, чтобы провести его
с Гайде; радость не сразу овладевала этой истерзанной душой, которой
нужно было как бы подготовиться к сладостным ощущениям, подобно тому как
другим душам необходимо подготовиться к ощущениям сильным.
Молодая гречанка, как мы уже сказали, занимала комнаты, совершенно
отделенные от комнат графа. Все они были обставлены на восточный лад:
паркет был устлан толстыми турецкими коврами, стены завешаны парчой, и в
каждой комнате вдоль стен тянулся широкий диван с грудами в беспорядке
раскиданных подушек.
У Гайде были три служанки француженки и одна гречанка. Все три фран-
цуженки находились в первой комнате, готовые прибежать по первому звуку
золотого колокольчика и выполнить приказания невольницы гречанки, доста-
точно хорошо владевшей французским языком, чтобы передавать желания сво-
ей госпожи ее трем камеристкам, которым Монте-Кристо предписал отно-
ситься к Гайде столь же почтительно, как к королеве.
Молодая девушка находилась в самой дальней из своих комнат, то есть в
круглом будуаре, куда дневной свет проникал только сверху, сквозь розо-
вые стекла. Она лежала на полу, на подушках из голубого атласа, заткан-
ных серебром, легко прислонившись спиной к дивану; закинув за голову
мягким изгибом правую руку, левой она подносила к губам коралловый
мундштук с прикрепленной к нему гибкой трубкой кальяна, чтобы табачный
дым попадал в ее рот только пропитанный бензоевой водой, через которую
его заставляло проходить ее нежное дыхание.
Ее поза, вполне естественная для восточной женщины, показалась бы аф-
фектированно-кокетливой, будь на ее месте француженка.
На ней был обычный костюм эпирских женщин: белые атласные затканные
розовыми цветами шаровары, доходившие до крошечных детских ступней, ко-
торые показались бы изваянными из паросского мрамора, если бы они не
подкидывали двух маленьких, вышитых золотом и жемчугом сандалий с загну-
тыми носками; рубашка с продольными белыми и голубыми полосами, с широ-
кими откидными рукавами, оставлявшими руки свободными, с серебряными
петлями и жемчужными пуговицами; и, наконец, нечто вроде корсажа, зас-
тегнутого на три бриллиантовые пуговицы, треугольный вырез которого поз-
волял видеть шею и верхнюю часть груди. Ее талию охватывал яркий пояс с
длинной шелковой бахромой - предмет мечтаний наших парижских модниц.
На ее голове была золотая, вышитая жемчугом шапочка, слегка сдвинутая
набок, и в иссиня-черные волосы была воткнута чудесная живая пурпурная
роза.
Что касается красоты этого лица, то это была греческая красота во
всем ее совершенстве; большие черные бархатные глаза, прямой нос, корал-
ловый рот и жемчужные зубы.
И все это очарование было озарено весною молодости, во всем ее блеске
и благоухании: Гайде было не больше девятнадцати или двадцати лет.
Монте-Кристо вызвал прислужницу гречанку и велел спросить у Гайде
разрешения посетить ее.
Вместо ответа Гайде знаком велела служанке приподнять портьеру, зак-
рывавшую дверь, и в ее четырехугольной раме, словно прелестная картина,
возникла лежащая молодая девушка.
Монте-Кристо вошел в комнату.
Гайде приподнялась на локте, не выпуская кальян, и с улыбкой протяну-
ла графу свободную руку.
- Почему, - сказала она на звучном языке женщин Спарты и Афин, - по-
чему ты спрашиваешь у меня позволения войти ко мне? Разве ты больше не
господин мой, разве я больше не раба твоя?
Монте-Кристо тоже улыбнулся.
- Гайде, - сказал он, - вы знаете...
- Почему ты не говоришь мне "ты", как всегда? - прервала его молодая
гречанка. - Разве я чем-нибудь провинилась? В таком случае меня следует
наказать, по не говорить мне "вы".
- Гайде, - продолжал граф, - ты знаешь, что мы находимся во Франции и
что, следовательно, ты свободна.
- Свободна в чем? - спросила молодая девушка.
- Свободна покинуть меня.
- Покинуть тебя!.. А зачем мне покидать тебя?
- Как знать? Мы будем встречаться с людьми...
- Я никого не хочу видеть.
- А если среди тех красивых молодых людей, с которыми тебе придется
встретиться, кто-нибудь поправится тебе, я не буду так жесток...
- Я никого не встречала красивее тебя и никого не любила, кроме моего
отца и тебя.
- Бедное дитя, - сказал Монте-Кристо, - ведь ты никогда ни с кем и не
говорила, кроме твоего отца и меня.
- Так что ж! Я больше ни с кем и не хочу говорить. Мой отец называл
меня "моя радость", ты называешь меня "моя любовь", и оба вы зовете меня
"мое дитя".
- Ты еще помнишь твоего отца, Гайде?
