- Эдуард, - сказала она, - посмотри на этого достойного слугу; он
очень храбрый, он рисковал своей жизнью, чтобы остановить наших взбесив-
шихся лошадей и готовую разбиться коляску. Поблагодари его: если бы не
он, нас обоих, вероятно, сейчас уже не было бы в живых.
Мальчик надул губы и презрительно отвернулся.
- Какой урод! - сказал он.
Граф улыбнулся, как будто ребенок поступил именно так, как он того
ожидал; г-жа де Вильфор пожурила сына, но так мягко, что это вряд ли
пришлось бы по вкусу Жан-Жаку Руссо, если бы маленького Эдуарда звали
Эмилем.
- Видишь, - сказал граф по-арабски Али, - эта дама просит сына побла-
годарить тебя за то, что ты спас им жизнь, а ребенок говорит, что ты
слишком уродлив.
Али повернул свое умное лицо и посмотрел на ребенка, не меняя выраже-
ния; но по дрожанию его ноздрей МонтеКристо понял, что араб обижен до
глубины души.
- Граф, - сказала г-жа де Вильфор, вставая и собираясь идти, - вы
всегда живете в этом доме?
- Нет, сударыня, - отвечал граф, - сюда я наезжаю только по временам;
я живу на Елисейских Полях, номер тридцать. Но я вижу, что вы совершенно
оправились и собираетесь идти. Я уже распорядился, чтобы этих самых ло-
шадей запрягли в мою карету, и Али, этот урод, - сказал он, улыбаясь
мальчику, - отвезет вас домой, а ваш кучер останется здесь, чтобы прис-
мотреть за починкой коляски. Как только это будет сделано, одна из моих
запряжек доставит ее прямо к госпоже Данглар.
- Но я ни за что не решусь ехать на этих лошадях, - сказала г-жа де
Вильфор.
- Вы увидите, - отвечал Монте-Кристо, - что в руках Али они станут
кроткими, как овечки.
Между тем Али подошел к лошадям, которых с большим трудом подняли на
ноги. В руках он держал маленькую губку, пропитанную ароматическим уксу-
сом; он потер ею ноздри и виски покрытых пеной и потом лошадей; они тот-
час же стали громко фыркать и несколько секунд дрожали всем телом.
Потом, на глазах у собравшейся перед домом густой толпы, привлеченной
зрелищем разбитой коляски и слухами о случившемся, Али велел впрячь ло-
шадей в карету графа, взял в руки вожжи и взобрался на козлы. К великому
изумлению всех, кто видел, как эти лошади только что неслись вихрем, ему
пришлось усиленно стегать их кнутом, чтобы заставить тронуться с места,
и то от этих хваленых серых, совершенно остолбеневших, окаменевших, по-
мертвелых лошадей, ему удалось добиться только самой неуверенной и вялой
рыси; г-же де Вильфор потребовалось около двух часов, чтобы добраться до
предместья Сент-Оноре, где она жила.
Как только она вернулась домой и первое волнение в семье утихло, она
написала г-же Данглар следующее письмо:
"Дорогая Эрмина!
Меня и моего сына только что чудесным образом спас от смерти тот са-
мый граф Монте-Кристо, о котором мы Столько говорили вчера вечером и ко-
торого я никак не ожидала встретить сегодня. Вчера вы говорили мне о нем
с восхищением, над которым я смеялась со всем доступным мне остроумием,
но сегодня я нахожу, что ваше восхищение еще слишком мало для оценки че-
ловека, внушившего его вам. В Ранелаге ваши лошади понесли, и мы, несом-
ненно, разбились бы насмерть о первое встречное дерево или первую тумбу
в деревне, если бы вдруг какойто араб, негр, нубиец - словом, какой-то
чернокожий, слуга графа, кажется, по его приказу, не остановил мчавшихся
лошадей, рискуя собственной жизнью; и поистине чудо, что он уцелел. Тут
подоспел граф, отнес нас к себе и вернул моего Эдуарда к жизни. Домой
нас доставили в собственной карете графа; вашу коляску вернут вам завт-
ра. Ваши лошади очень ослабели после этого несчастного случая, они точно
одурели; можно подумать, будто они не могут себе простить, что дали че-
ловеку усмирить их. Граф поручил мне передать вам, что если они проведут
спокойно два дня в конюшне, питаясь только ячменем, то они снова будут в
таком же цветущем, то есть устрашающем состоянии, как вчера.
До свидания! Я не благодарю вас за прогулку; но всетаки с моей сторо-
ны было бы неблагодарностью сердиться на вас за капризы вашей пары, по-
тому что такому капризу я обязана знакомством с графом Монте-Кристо, а
этот знатный иностранец представляется мне, даже если забыть о его мил-
лионах, столь любопытной загадкой, что я постараюсь разгадать ее, даже
если бы мне для этого пришлось снова прокатиться по Булонскому лесу на
ваших лошадях.
Эдуард перенес все случившееся с поразительным мужеством. Он, правда,
потерял сознание, но до этого ни разу не вскрикнул, а после не пролил ни
слезинки. Вы мне снова скажете, что меня ослепляет материнская любовь,
но в этом хрупком и нежном теле живет железный дух.
Валентина шлет сердечный привет вашей милой Эжени, а я от всего серд-
ца целую вас.
Элоиза де Вильфор.
Р.S. Дайте мне возможность каким-нибудь образом встретиться у вас с
этим графом Монте-Кристо, я непременно хочу его снова увидеть. Между
прочим, мне удалось убедить г-на де Вильфор отдать ему визит; я надеюсь,
что он сделает это".
Вечером отейльское происшествие было у всех на устах; Альбер расска-
зывал о нем своей матери, Шато-Рено - в Жокей-клубе, Дебрэ - в салоне
министра; даже Бошан оказал графу внимание, посвятив ему в своей газете
двадцать строчек в отделе происшествий, что сделало благородного чужест-
ранца героем в глазах всех женщин высшего света. Очень многие оставляли
свои карточки у г-жи де Вильфор, чтобы иметь возможность при случае пов-
торить свой визит и услышать из ее уст подлинный рассказ об этом необы-
чайном событии.
Что касается г-на де Вильфор, то, как писала Элоиза, он надел черный
фрак, белые перчатки, нарядил лакеев в самые лучшие ливреи и, сев в свой
парадный экипаж, в тот же вечер отправился в дом N 30 на Елисейских По-
лях.
X. ФИЛОСОФИЯ
Если бы граф Монте-Кристо дольше вращался в парижском свете, он по
достоинству оценил бы поступок г-на де Вильфор. Хорошо принятый при дво-
ре - безразлично, был ли на троне король из старшей линии или из млад-
шей, был ли первый министр доктринером, либералом или консерватором, -
почитаемый всеми за человека искусного, как то обычно бывает с людьми,
никогда не терпевшими политических неудач, ненавидимый многими, но горя-
чо защищаемый некоторыми, хоть и не любимый никем, - Вильфор занимал вы-
сокое положение в судебном ведомстве и держался на этой высоте, как ка-
кой-нибудь Арлэ или Моле [40]. Его салон, хоть и оживленный присутствием
молодой жены и восемнадцатилетней дочери от первого брака, был одним из
тех строгих парижских салонов, где царят культ традиций и религия этике-
та. Холодная учтивость, абсолютная верность принципам правительства,
глубокое презрение к теориям и теоретикам, глубокая ненависть ко всяким
философствованиям - вот что составляло видимую сущность частной и об-
щественной жизни г-на де Вильфор. Вильфор был не только судебным деяте-
лем, но почти дипломатом. Его отношения к прежнему двору, о которых он
всегда упоминал почтительно и с достоинством, заставляли и нынешний от-
носиться к нему с уважением, и он столько знал, что с ним не только
всегда считались, но даже иногда прибегали к его советам. Может быть,
все было бы иначе, если бы нашлась возможность избавиться от Вильфора;
но он, подобно непокорным своему сюзерену феодальным властителям, запер-
ся в неприступной крепости. Этой крепостью было его положение королевс-
кого прокурора, преимуществами которого он отлично умел пользоваться и с
которым он расстался бы лишь для депутатского кресла, что позволило бы
ему сменить нейтралитет на оппозицию.
Обычно Вильфор мало кому делал или отдавал визиты. Это делала за него
его жена; в свете уже привыкли к этому и приписывали многочисленным и
важным занятиям судьи то, что в действительности делалось из расчетливою
высокомерия, из подчеркнутого аристократизма, применительно к аксиоме:
"Показывай, что уважаешь себя, - и тебя будут уважать"; эта аксиома куда
более полезна в нашем мире, чем греческое: "Познай самого себя", ныне
замененное гораздо менее трудным и более выгодным искусством познавать
других. Для своих друзей Вильфор был могущественным покровителем; для
недругов - тайным, но непримиримым противником; для равнодушных - скорее
изваянием, изображающим закон, чем живым человеком; высокомерный вид,
бесстрастное лицо, бесцветный, тусклый или дерзко пронизывающий и испы-
тующий взор - таков был этот человек, чей пьедестал сначала соорудили, а
затем укрепили четыре удачно нагроможденных друг на друга революции.
Вильфор пользовался репутацией наименее любопытного и наименее ба-
нального человека во Франции; он ежегодно давал бал, где появлялся
только на четверть часа, то есть на сорок пять минут меньше, чем король
на придворных балах; его никогда не видели ни в театрах, ни в концертах
- словом, ни в одном общественном месте; изредка он играл партию в вист,
и в этом случае ему старались подобрать достойных партнеров: какого-ни-
будь посланника, архиепископа, князя, какого-нибудь президента или, на-
конец, вдовствующую герцогиню.
Вот каков был человек, экипаж которого остановился у дверей графа
Монте-Кристо.
Камердинер доложил о г-не де Вильфор в ту минуту, когда граф, накло-
нившись над большим столом, изучал на карте путь из Санкт-Петербурга в
Китай.
Королевский прокурор вошел в комнату тем же степенным, размеренным
шагом, каким входил в залу суда; это был тот же человек, или, вернее,
продолжение того самого человека, которого мы некогда знали в Марселе
как помощника прокурора. Природа, всегда последовательная, ничего не из-
менила и для него в своем течении. Из тонкого он стал тощим, из бледного
- желтым; его глубоко сидящие глаза ввалились, так что его очки в золо-
той оправе, сливаясь с глазными впадинами, казались частью его лица; за
исключением белого галстука, весь его костюм был черный, и этот траурный
цвет нарушала лишь едва заметная красная ленточка в петлице, напоминав-
шая нанесенный кистью кровяной мазок.
Как не владел собою Монте-Кристо, все же, отвечая на поклон, он с яв-
ным любопытством взглянул на прокурора. Вильфор, со своей стороны, недо-
верчивый по привычке и не имевший обыкновения слепо восхищаться чудесами
светской жизни, был более склонен смотреть па благородного чужестранца,
- так уже прозвали МонтеКристо, - как на авантюриста, избравшего новую
арену деятельности, или как на сбежавшего преступника, чем как на князя
папского престола или султана из "Тысячи и одной ночи".
- Милостивый государь, - сказал Вильфор тем визгливым голосом, к ко-
торому прибегают прокуроры в своих ораторских выступлениях и от которого
они не могут или не хотят отрешиться и в разговорной речи, - милостивый
государь, исключительная услуга, оказанная вами вчера всей жене и моему
сыну, налагает на меня в отношении вас долг, который я и явился испол-
нить. Позвольте выразить вам мою признательность.
И при этих словах суровый взгляд Вильфора был полон всегдашнего высо-
комерия. Он произнес их обычным своим тоном главного прокурора, с той
окоченелостью шеи и плеч, которая заставляла его льстецов утверждать,
что живая статуя закона.
- Милостивый государь, - отвечал с такой же ледяной холодностью граф,
- я счастлив, что мог сохранить матери ее ребенка, потому что материнс-
кая любовь, как говорят, самое святое из чувств; и это счастье, выпавшее
на мою долю, избавляло вас от необходимости выполнять то, что вы называ-
ете долгом - и что для меня является честью, которою я, разумеется,
очень дорожу, так как знаю, что господин де Вильфор редко кого ею доста-
ивает, но которая, сколь высоко я ее ни ставлю, более ценна в моих гла-
зах, чем внутреннее удовлетворение.
Вильфор, изумленный этим неожиданным для него выпадом, вздрогнул, как
воин, чувствующий сквозь броню нанесенный ему удар, и около его губ поя-
