вилась презрительная складка, указывающая, что он никогда и не причислял
графа Монте-Кристо к отменно учтивым людям. Он окинул взглядом комнату,
ища другой темы, чтобы возобновить разговор, казалось, безнадежно погиб-
ший. Он увидел карту, которую Монте-Кристо изучал в ту минуту, когда он
вошел, и заметил:
- Вы интересуетесь географией? Это обширная область, особенно для
вас, который, как уверяют, посетил несколько стран, сколько их изображе-
но в этом атласе.
- Да, - отвечал граф, - я задался целью произвести над человечестве в
целом то, что вы ежедневно проделываете на исключениях, - то есть психо-
логическое исследование. Я считал, что впоследствии мне будет легче пе-
рейти от целого к части, чем от части к целому. Алгебраическая аксиома
требует, чтобы из известного выводили неизвестное, а не из неизвестного
известное... Но садитесь же, прошу вас.
И Монте-Кристо жестом указал королевскому прокурору на кресло, кото-
рое тот был вынужден собственноручно придвинуть к столу, а сам просто
опустился в то, па которое) опирался коленом, когда вошел Вильфор; таким
образом, храф теперь сидел вполоборота к своему гостю, спиною к окну и
опираясь локтями на географическую карту, о которой шла речь. Разговор
принимал характер, совершенно аналогичный той беседе, которая велась у
Морсера и у Данглара; разница была лишь в обстановке.
- Да вы философствуете, - начал Вильфор после паузы, во время которой
он собирался с силами, как атлет, встретивший опасного противника. -
Честное слово, если бы мне, как вам, нечего было делать, я выбрал бы се-
бе менее унылое занятие.
- Вы правы, - ответил Монте-Кристо, - когда при солнечном свете изу-
чаешь человеческую натуру, она выглядит довольно мерзко. Но вы, кажется,
изволили сказать, что мне нечего делать? А скажите, кстати, вы-то сами,
по-вашему, что-нибудь делаете? Проще говоря, считаете ли вы, что то, что
вы делаете, достойно называться делом?
Изумление Вильфора удвоилось при этом новом резком выпаде странного
противника; давно уже прокурор не слышал такого смелого парадокса, -
вернее, он слышал его в первый раз.
Королевский прокурор решил ответить.
- Вы иностранец, - сказал он, - и вы, кажется, сами говорили, что
часть вашей жизни протекла на Востоке; вы, следовательно, не можете
знать, насколько человеческое правосудие, стремительное в варварских
странах, действует у нас осторожно и методически.
- Как же, как же: это pede claudo [41] древних. Я все это знаю, пото-
му что в каждой стране я больше всего интересовался именно правосудием и
сравнивал уголовное судопроизводство каждой нации с естественным право-
судием; и я должен сказать, что закон первобытных народов, закон возмез-
дия, по-моему, всего угоднее богу.
- Если бы этот закон был введен, - сказал королевский прокурор, - он
бы весьма упростил наши уложения о наказаниях, и в этом случае нашим
судьям, как вы сказали, действительно нечего было бы делать.
К этому, может быть, мы еще придем, - отвечал Монте-Кристо. - Вы ведь
знаете, что людские изобретения от сложного переходят к простому; а
простое всегда совершенно.
- Но пока, - сказал прокурор, - существуют наши законы с их противо-
речивыми статьями, почерпнутыми из галльских обычаев, из римского права,
из франкских традиций; и вы должны согласиться, что знание всех этих за-
конов приобретается не так легко и требуется долгий труд, чтобы приоб-
рести это знание, и немалые умственные способности, чтобы, изучив эту
науку, не забыть ее.
- Я того же мнения, но все, что вы знаете о французских законах, я
знаю о законах всех наций: законы английские, турецкие, японские, ин-
дусские мне так же хорошо известны, как и французские; поэтому я был
прав, говоря, что, по сравнению с тем, что я проделал, вы мало что дела-
ете, и по сравнению с тем, что я изучил, вы знаете мало, вам еще многому
надо поучиться.
- Но для чего вы изучали все это? - спросил удивленный Вильфор.
Монте-Кристо улыбнулся.
- Знаете, - сказал он, - я вижу, что, несмотря на вашу репутацию нео-
быкновенного человека, вы смотрите на вещи с общественной точки зрения,
материальной и обыденной, начинающейся и кончающейся человеком, то есть
самой ограниченной и узкой точки зрения, возможной у человеческого разу-
ма.
- Что вы хотите этим сказать? - возразил, все более изумляясь,
Вильфор. - Я вас... не совсем понимаю.
- Я хочу сказать, что взором, направленным на социальную организацию
народов, вы видите лишь механизм машины, а не того совершенного мастера,
который приводит ее в движение; вы замечаете вокруг себя только чиновни-
ков, назначенных на свои должности министрами или королем, а люди, кото-
рых бог поставил выше чиновников, министров и королей, поручив им выпол-
нение миссии, а не исполнение должности, - эти люди ускользают от ваших
близоруких взоров. Это свойство человеческого ничтожества с его несовер-
шенными и слабыми органами. Товия принял ангела, явившегося возвратить
ему зрение, за обыкновенного юношу. Народы считали Атилла явившегося
уничтожить их, таким же завоевателем, как и все остальные. Им обоим
пришлось открыть свое божественное назначение, чтобы быть узнанными; од-
ному пришлось сказать: "Я ангел господень", а другому: "Я божий молот",
чтобы их божественная сущность открылась.
- И вы, - сказал Вильфор, удивленный, думая, что он говорит с фанати-
ком или безумцем, - вы считаете себя одним из этих необыкновенных су-
ществ, о которых вы только что говорили?
- А почему бы нет? - холодно спросил МонтеКристо.
- Прошу извинить меня, - возразил сбитый с толку Вильфор, - но, явля-
ясь к вам, я не знал, что знакомлюсь с человеком, чьи познания и ум нас-
только превышают обыкновенные познания и обычный разум человека. У нас,
несчастных людей, испорченных цивилизацией, не принято, чтобы подобные
вам знатные обладатели огромных состояний - так по крайней мере уверяют:
вы видите, я ни о чем не спрашиваю, а только повторяю молву, - так вот,
у нас не принято, чтобы эти баловни фортуны теряли время на социальные
проблемы, на философские мечтания, созданные разве что для утешения тех,
кому судьба отказала в земных благах.
- Скажите, - отвечал граф, - неужели вы достигли занимаемого вами вы-
сокого положения, ни разу не подумав и не увидев, что возможны исключе-
ния; и неужели вы своим взором, которому следовало бы быть таким верным
и острым, никогда не пытались проникнуть в самую сущность человека, на
которого он упал? Разве судья не должен быть не только лучшим примените-
лем закона, не только самым хитроумным истолкователем темных статей, но
стальным зондом, исследующим людские сердца, пробным камнем для того зо-
лота, из которого сделана всякая душа, с большей или меньшей примесью
лигатуры?
- Вы, право, ставите меня в тупик, - сказал Вильфор, - я никогда не
слышал, чтобы кто-нибудь говорил так, как вы.
- Это потому, что вы никогда не выходили из круга обычных жизненных
условий и никогда не осмеливались вознестись в высшие сферы, которые бог
населил невидимыми и исключительными созданьями.
- И вы допускаете, что эти сферы существуют, что исключительные и не-
видимые созданья окружают нас?
- А почему бы нет? Разве вы видите воздух, которым дышите и без кото-
рого не могли бы существовать?
- Но в таком случае мы не видим тех, о которых вы говорите?
- Нет, вы их видите, когда богу угодно, чтобы они материализовались;
вы их касаетесь, сталкиваетесь с ними, разговариваете с ними, и они вам
отвечают.
- Признаюсь, - сказал, улыбаясь, Вильфор, - очень бы хотел, чтобы ме-
ня предупредили, когда одно из таких созданий столкнется со мной.
- Ваше желание исполнилось: вас уже предупредили, и я еще раз предуп-
реждаю вас.
- Так что, вы сами...
- Да, я одно из этих исключительных созданий, и думаю, что до сих пор
ни один человек в мире не был в таком положении, как я. Державы царей
ограничены - либо горами, либо реками, либо чуждыми нравами и обычаями,
либо иноязычьем. Мое же царство необъятно, как мир, ибо я ни итальянец,
ни француз, ни индус, ни американец, ни испанец - я космополит. Ни одно
государство не может считать себя моей родиной, и только богу известно,
в какой стране я умру. Я принимаю все обычаи, я говорю на всех языках.
Вам кажется, что я француз, не правда ли, потому что я говорю по-фран-
цузски так же свободно и так же чисто, как вы? А вот Али, мой нубиец,
принимает меня за араба; Бертуччо, мой управляющий, - за уроженца Рима;
Гайде, моя невольница, считает меня греком. Я не принадлежу ни к одной
стране, не ищу защиты ни у одного правительства, ни одного человека не
считаю своим братом, - и потому ни одно из тех сомнений, которые связы-
вают могущественных, и ни одно из тех препятствий, которые останавливают
слабых, меня не останавливает и не связывает. У меня только два против-
ника, я не скажу - победителя, потому что своей настойчивостью я покоряю
их, - это время и расстояние. Третий, и самый страшный, - это мое поло-
жение смертного. Смерть одна может остановить меня на своем пути, и
раньше, чем я достигну намеченной цели; все остальное я рассчитал. То,
что люди называют превратностями судьбы, - разорение, перемены, случай-
ности, - все это я предвидел; некоторые из них могут задеть меня, но ни
одно не может меня свалить. Пока я не умру, я всегда останусь тем же,
что теперь; вот почему я говорю вам такие вещи, которых вы никогда не
слышали, даже из королевских уст, потому что короли в вас нуждаются, а
остальные люди боятся вас.
Ведь кто не говорит себе в нашем, так смешно устроенном обществе:
"Может быть, и мне когда-нибудь придется иметь дело с королевским проку-
рором!"
- А разве к вам самим это но относится? Ведь раз вы живете во Фран-
ции, вы, естественно, подчинены французским законам.
- Я это знаю, - отвечал Монте-Кристо. - Но когда я собираюсь в ка-
кую-нибудь страну, я начинаю с того, что известными мне путями стараюсь
изучить всех тех людей, которые могут быть мне чем-нибудь полезны или
опасны, и в конце концов я знаю их так же хорошо, а может быть, даже и
лучше, чем они сами себя знают. Это приводит к тому, что какой бы то ни
было королевский прокурор, с которым мне придется иметь дело, несомнен-
но, окажется в более затруднительном положении, чем я.
- Вы хотите сказать, - возразил с некоторым колебанием Вильфор, - что
так как человеческая природа слаба, то всякий человек, по-вашему, совер-
шал в жизни... ошибки?
- Ошибки... или преступления, - небрежно отвечал Монте-Кристо.
- И что вы единственный из всех людей, которых вы, по вашим же сло-
вам, не признаете братьями, - продолжал слегка изменившимся голосом
Вильфор, - вы единственный совершенны?
- Не то чтобы совершенен, - отвечал граф, - непроницаем, только и
всего. Но прекратим этот разговор, если он вам не по душе; мне не более
угрожает ваше правосудие, чем вам моя прозорливость.
- Нет, нет, - с живостью сказал Вильфор, явно опасавшийся, что графу
покажется, будто он желает оставить эту тему, - зачем же! Вашей блестя-
щей и почти вдохновенной беседой вы вознесли меня над обычным уровнем;
мы уже не разговариваем, - мы рассуждаем. А богословы с сорбоннской ка-
федры или философы в своих спорах, вы сами знаете, иногда говорят друг
другу жестокие истины; предположим, что мы занимаемся социальным богос-
ловием или богословской философией; и я вам скажу следующую истину, ка-
кой бы горькой она ни была: "Брат мой, вас обуяла гордыня; вы превыше
других, но превыше вас бог".
- Превыше всех, - проговорил Монте-Кристо так проникновенно, что
Вильфор невольно вздрогнул, - моя гордость - для людей, этих гадов,
всегда готовых подняться против того, кто выше их и кто не попирает их
ногами. Но я повергаю свою гордость перед богом, который вывел меня из
