окаменели на своих местах. Господин Бахчеев тяжело поднялся со стула.
- Ну, началась история! - прошептал подле меня Мизинчиков.
В эту минуту послышались отдаленные раскаты грома: начиналась гроза.
IV
ИЗГНАНИЕ
- Вы, кажется, спрашиваете, полковник: "что это значит?" - торжест-
венно проговорил Фома, как бы наслаждаясь всеобщим смущением. - Удивля-
юсь вопросу! Разъясните же мне, с своей стороны, каким образом вы в сос-
тоянии смотреть теперь мне прямо в глаза? разъясните мне эту последнюю
психологическую задачу из человеческого бесстыдства, и тогда я уйду, по
крайней мере обогащенный новым познанием об испорченности человеческого
рода.
Но дядя не в состоянии был отвечать: он смотрел на Фому испуганный и
уничтоженный, раскрыв рот, с выкатившимися глазами.
- Господи! какие страсти-с! - простонала девица Перепелицына.
- Понимаете ли, полковник, - продолжал Фома, - что вы должны отпус-
тить меня теперь, просто и без расспросов? В вашем доме даже я, человек
пожилой и мыслящий, начинаю уже серьезно опасаться за чистоту моей
нравственности. Поверьте, что ни к чему не поведут расспросы, кроме ва-
шего же посрамления.
- Фома! Фома!.. - вскричал дядя, и холодный пот показался на лбу его.
- И потому позвольте без объяснений сказать вам только несколько про-
щальных и напутственных слов, последних слов моих в вашем, Егор Ильич,
доме. Дело сделано, и его не воротишь! Я надеюсь, что вы понимаете, про
какое дело я говорю. Но умоляю вас на коленях: если в сердце вашем оста-
лось хотя искра нравственности, обуздайте стремление страстей своих! И
если тлетворный яд еще не охватил всего здания, то, по возможности, по-
тушите пожар!
- Фома! уверяю тебя, что ты в заблуждении! - вскричал дядя, мало-по-
малу приходя в себя и с ужасом предчувствуя развязку.
- Умерьте страсти, - продолжал Фома тем же торжественным тоном, как
будто и не слыхав восклицания дяди, - побеждайте себя. "Если хочешь по-
бедить весь мир - победи себя!" Вот мое всегдашнее правило. Вы помещик;
вы должны бы сиять, как бриллиант, в своих поместьях, и какой же гнусный
пример необузданности подаете вы здесь своим низшим! Я молился за вас
целые ночи и трепетал, стараясь отыскать ваше счастье. Я не нашел его,
ибо счастье заключается в добродетели...
- Но это невозможно же, Фома! - снова прервал его дядя, - ты не так
понял и не то совсем говоришь...
- Итак, вспомните, что вы помещик, - продолжал Фома, опять не слыхав
восклицания дяди. - Не думайте, чтоб отдых и сладострастие были предназ-
начением помещичьего звания. Пагубная мысль! Не отдых, а забота, и забо-
та перед богом, царем и отечеством! Трудиться, трудиться обязан помещик,
и трудиться, как последний из крестьян его!
- Что ж, я пахать за мужика, что ли, стану? - проворчал Бахчеев, -
ведь и я помещик...
- К вам теперь обращаюсь, домашние, - продолжал Фома, - обращаясь к
Гавриле и Фалалею, появившемуся у дверей, - любите господ ваших и испол-
няйте волю их подобострастно и с кротостью. За это возлюбят вас и госпо-
да ваши. А вы, полковник, будьте к ним справедливы и сострадательны. Тот
же человек - образ божий, так сказать, малолетний, врученный вам, как
дитя, царем и отечеством. Велик долг, но велика и заслуга ваша!
- Фома Фомич! голубчик! что ты это задумал? - в отчаянии прокричала
генеральша, готовая упасть в обморок от ужаса.
- Ну, довольно, кажется? - закричал Фома, не обращая внимания даже и
на генеральшу. - Теперь о подробностях; положим, они мелки, но необходи-
мы, Егор Ильич! В Харинской пустоши у вас до сих пор сено не скошено. Не
опоздайте: скосите и скосите скорей. Таков совет мой...
- Но, Фома...
- Вы хотели, - я знаю это, рубить зыряновский участок лесу; не рубите
- другой совет мой. Сохраните леса: ибо леса сохраняют влажность на по-
верхности земли... Жаль, что вы слишком поздно посеяли яровое; удиви-
тельно, как поздно сеяли вы яровое!..
- Но, Фома...
- Но, однако ж, довольно! Всего не передашь, да и не время! Я пришлю
к вам наставление письменное, в особой тетрадке. Ну, прощайте, прощайте
все. Бог с вами, и да благословит вас господь! Благословляю и тебя, дитя
мое, - продолжал он, обращаясь к Илюше, - и да сохранит тебя бог от
тлетворного яда будущих страстей твоих! Благословляю и тебя, Фалалей;
забудь комаринского!.. И вас, и всех... Помните Фому... Ну, пойдем, Гав-
рила! Посади меня, старичок.
И Фома направился к дверям. Генеральша взвизгнула и бросилась за ним.
- Нет, Фома! я не пущу тебя так! - вскричал дядя и, догнав его, схва-
тил его за руку.
- Значит, вы хотите действовать насилием? - надменно спросил Фома.
- Да, Фома... и насилием! - отвечал дядя, дрожа от волнения. - Ты
слишком много сказал и должен разъяснить! Ты не так прочел мое письмо,
Фома!..
- Ваше письмо! - взвизгнул Фома, мгновенно воспламеняясь, как будто
именно ждал этой минуты для взрыва, - ваше письмо! Вот оно, ваше письмо!
вот оно! Я рву это письмо, я плюю на это письмо! я топчу ногами своими
ваше письмо и исполняю тем священнейший долг человечества! Вот что я де-
лаю, если вы силой принуждаете меня к объяснениям! Видите! видите! види-
те!..
И клочки бумаги разлетелись по комнате.
- Повторяю, Фома, ты не понял! - кричал дядя, бледнея все более и бо-
лее, - я предлагаю руку, Фома, я ищу своего счастья...
- Руку! Вы обольстили эту девицу и надуваете меня, предлагая ей руку;
ибо я видел вас вчера с ней ночью в саду, под кустами!
Генеральша вскрикнула и в изнеможении упала в кресло. Поднялась ужас-
ная суматоха. Бедная Настенька сидела бледная, точно мертвая. Испуганная
Сашенька, обхватив Илюшу, дрожала как в лихорадке.
- Фома! - вскричал дядя в исступлении. Если ты распространишь эту
тайну, то ты сделаешь самый подлейший поступок в мире!
- Я распространю эту тайну, - визжал Фома, - и сделаю наиблагородней-
ший из поступков! Я на то послан самим богом, чтоб изобличить весь мир в
его пакостях! Я готов взобраться на мужичью соломенную крышу и кричать
оттуда о вашем гнусном поступке всем окрестным помещикам и всем проезжа-
ющим!.. Да, знайте все, все, что вчера, ночью, я застал его с этой деви-
цей, имеющей наиневиннейший вид, в саду, под кустами!..
- Ах, какой срам-с! - пропищала девица Перепелицына.
- Фома! не губи себя! - кричал дядя, сжимая кулаки и сверкая глазами.
- ...А он, - визжал Фома, - он, испугавшись, что я его увидел, осме-
лился завлекать меня лживым письмом, меня, честного и прямодушного, в
потворство своему преступлению - да, преступлению!.. ибо из наиневинней-
шей доселе девицы вы сделали...
- Еще одно оскорбительное для нее слово, и - я убью тебя, Фома, кля-
нусь тебе в этом!..
- Я говорю это слово, ибо из наиневиннейшей доселе девицы вы успели
сделать развратнейшую из девиц!
Едва только произнес Фома последнее слово, как дядя схватил его за
плечи, повернул, как соломинку, и с силою бросил его на стеклянную
дверь, ведшую из кабинета во двор дома. Удар был так силен, что притво-
ренные двери растворились настежь, и Фома, слетев кубарем по семи камен-
ным ступенькам, растянулся на дворе. Разбитые стекла с дребезгом разле-
телись по ступеням крыльца.
- Гаврила, подбери его! - вскричал дядя, бледный как мертвец, - поса-
ди его на телегу, и чтоб через две минуты духу его не было в Степанчико-
ве!
Что бы не замышлял Фома Фомич, но уж, верно, не ожидал подобной раз-
вязки.
Не берусь описывать то, что было в первые минуты после такого пасса-
жа. Раздирающий душу вопль генеральши, покатившейся в кресле; столбняк
девицы Перепелицыной перед неожиданным поступком до сих пор всегда по-
корного дяди; ахи и охи приживалок; испуганная до обморока Настенька,
около которой увивался отец; обезумевшая от страха Сашенька; дядя, в не-
выразимом волнении шагавший по комнате и дожидавшийся, когда очнется
мать; наконец, громкий плач Фалалея, оплакивавшего господ своих, - все
это составляло картину неизобразимую. Прибавлю еще, что в эту минуту
разразилась сильная гроза; удары грома слышались чаще и чаще, и крупный
дождь застучал в окна.
- Вот-те и праздничек! - пробормотал господин Бахчеев, нагнув голову
и растопырив руки.
- Дело худо! - шепнул я ему, тоже вне себя от волнения, - но, по
крайней мере, прогнали Фомича и уж не воротят.
- Маменька! опомнились ли вы? легче ли вам? можете ли вы наконец меня
выслушать? - спросил дядя, остановясь перед креслом старухи.
Та подняла голову, сложила руки и с умоляющим видом смотрела на сына,
которого еще никогда в жизни не видала в таком гневе.
- Маменька! - продолжал он, - чаша переполнена, вы сами видели. Не
так хотел я изложить это дело, но час пробил, и откладывать нечего! Вы
слышали клевету, выслушайте же и оправдание. Маменька, я люблю эту бла-
городнейшую и возвышеннейшую девицу, люблю давно и не разлюблю никогда.
Она осчастливит детей моих и будет для вас самой почтительной дочерью, и
потому теперь, при вас, в присутствии родных и друзей моих, я торжест-
венно повергаю мою просьбу к стопам ее и умоляю ее сделать мне бесконеч-
ную честь, согласившись быть моею женою!
Настенька вздрогнула, потом вся вспыхнула и вскочила с кресла. Гене-
ральша некоторое время смотрела на сына, как будто не понимая, что такое
он ей говорит, и вдруг с пронзительным воплем бросилась перед ним на ко-
лени.
- Егорушка, голубчик ты мой, вороти Фому Фомича! - закричала она, -
сейчас вороти! не то я к вечеру же помру без него!
Дядя остолбенел, видя старуху мать, своевольную и капризную, перед
собой на коленях. Болезненное ощущение отразилось в лице его; наконец
опомнившись, бросился он подымать ее и усаживать опять в кресло.
- Вороти Фому Фомича, Егорушка! - продолжала вопить старуха, - вороти
его, голубчика! Жить без него не могу!
- Маменька! - горестно вскричал дядя, - или вы ничего не слышали из
того, что я вам сейчас говорил? Я не могу воротить Фому - поймите это!
не могу и не вправе, после его низкой и подлейшей клеветы на этого анге-
ла чести и добродетели. Понимаете ли вы, маменька, что я обязан, что
честь моя повелевает мне теперь восстановить добродетель! Вы слышали: я
ищу руки этой девицы и умоляю вас, чтоб вы благословили союз наш.
Генеральша опять сорвалась с своего места и бросилась на колени перед
Настенькой.
- Матушка моя! родная ты моя! - завизжала она, - не выходи за него
замуж! не выходи за него, а упроси его, матушка, чтоб воротил Фому Фоми-
ча! Голубушка ты моя, Настасья Евграфовна! все тебе отдам, всем тебе по-
жертвую, коли за него не выйдешь. Я еще не все, старуха, прожила, у меня
еще остались крохи после моего покойничка. Все твое, матушка, всем тебя
одарю, да и Егорушка тебя одарит, только не клади меня живую во гроб,
упроси Фому Фомича воротить!..
И долго бы еще выла и завиралась старуха, если б Перепелицына и все
приживалки с визгами и стенаниями не бросились ее подымать, негодуя, что
она на коленях перед нанятой гувернанткой. Настенька едва устояла на
месте от испуга, а Перепелицына даже заплакала от злости.
- Смертью уморите вы маменьку-с, - кричала она дяде, - смертью умо-
рят-с! А вам, Настасья Евграфовна, не следовало бы ссорить маменьку-с с
ихним сыном-с; это и господь бог запрещает-с...
- Анна Ниловна, удержите язык! - вскричал дядя. - Я довольно тер-
пел!..
- Да и я довольно от вас натерпелась-с. Что вы сиротством моим меня
попрекаете-с? Долго ли обидеть сироту? Я еще не ваша раба-с! Я сама под-
полковничья дочь-с! Ноги моей не будет-с в вашем доме, не будет-с... се-
годня же-с!..
Но дядя не слушал: он подошел к Настеньке и с благоговением взял ее
