вам торжественно, что я решительно ничего не нахожу дурного в этом пред-
положении. Напротив, вы бы ей счастье сделали, если уж так ее любите, и
- дай бог этого! дай вам бог любовь и совет!
- Но, помилуй, что ты говоришь! - вскричал дядя почти с ужасом. -
Удивляюсь, как ты можешь это говорить хладнокровно... и... вообще ты,
брат, все куда-то торопишься, - я замечаю в тебе эту черту! Ну, не бесс-
мысленно ли, что ты сказал? Как, скажи, я женюсь на ней, когда я смотрю
на нее как на дочь, а не иначе? Да мне даже стыдно было бы на нее смот-
реть иначе, даже грешно! Даже Фома это мне объяснил именно в таких выра-
жениях. У меня отеческой любовью к ней сердце горит, а ты тут с супру-
жеством! Она, пожалуй, из благодарности и не отказала бы, да ведь она
презирать меня потом будет за то, что ее благодарностью воспользовался.
Я загублю ее, привязанность ее потеряю! Да я бы душу мою ей отдал, де-
точка она моя! Все равно как Сашу люблю, даже больше, признаюсь тебе.
Саша мне дочь по праву, по закону, а эту я любовью моею себе дочерью
сделал. Я ее из бедности взял, воспитал. Ее Катя, мой ангел покойный,
любила; она мне ее как дочь завещала. Я образование ей дал: и по-фран-
цузски говорить, и на фортепьяно, и книги, и все... Улыбочка какая у
ней! заметил ты, Сережа? как будто смеется над тобой, а меж тем вовсе не
смеется, а, напротив, любит... Я вот и думал, что ты приедешь, сделаешь
предложение; они и уверятся, что я не имею видов на нее, и перестанут
все эти пакости распускать. Она и осталась бы тогда с нами в тишине, в
покое, и как бы мы тогда были счастливы! Вы оба дети мои, почти оба си-
ротки, оба на моем попечении выросли... я бы вас так любил, так любил!
жизнь бы вам отдал, не расстался бы с вами; всюду за вами! Ах, как бы мы
могли быть счастливы! И зачем это люди все злятся, все сердятся, ненави-
дят друг друга? Так бы, так бы взял да и растолковал бы им все! Так бы и
выложил перед ними всю сердечную правду! Ах ты, боже мой!
- Да, дядюшка, да, это все так, а только она вот отказала мне...
- Отказала! Гм!.. А знаешь, я как будто предчувствовал, что она отка-
жет тебе, - сказал он в задумчивости. - Но нет! - вскрикнул он, - я не
верю! это невозможно! Но ведь в таком случае все расстроится! Да ты,
верно, как-нибудь неосторожно с ней начал, оскорбил еще, может быть; по-
жалуй, еще комплименты пустился отмачивать... Расскажи мне еще раз, как
это было, Сергей!
Я повторил еще раз все в совершенной подробности. Когда дошло до то-
го, что Настенька удалением своим надеялась спасти дядю от Татьяны Ива-
новны, тот горько улыбнулся.
- Спасти! - сказал он, - спасти до завтрашнего утра!
- Но вы не хотите сказать, дядюшка, что женитесь на Татьяне Ивановне?
- вскричал я в испуге.
- А чем же я и купил, чтоб Настю не выгнали завтра? Завтра же делаю
предложение; формально обещался.
- И вы решились, дядюшка?
- Что ж делать, братец, что ж делать! Это раздирает мне сердце, но я
решился. Завтра предложение; свадьбу положили сыграть тихо, по-домашне-
му; оно, брат, и лучше по-домашнему-то. Ты, пожалуй, шафером. Я уж на-
мекнул о тебе, так они до времени никак тебя не прогонят. Что ж делать,
братец? Они говорят: "для детей богатство!" Конечно, для детей чего не
сделаешь? Вверх ногами вертеться пойдешь, тем более что в сущности оно,
пожалуй, и справедливо. Ведь должен же я хоть что-нибудь сделать для се-
мейства. Не все же тунеядцем сидеть!
- Но, дядюшка, ведь она сумасшедшая! - вскричал я, забывшись, и серд-
це мое болезненно сжалось.
- Ну, уж и сумасшедшая! Вовсе не сумасшедшая, а так, испытала, зна-
ешь, несчастия... Что ж делать, братец, и рад бы с умом... А впрочем, и
с умом-то какие бывают! А какая она добрая, если б ты знал, благородная
какая!
- Но, боже мой! он уж и мирится с этою мыслью! - сказал я в отчаянии.
- А что ж и делать-то, как не так? Ведь для моего же блага стараются,
да и, наконец, уже я предчувствовал, что, рано ли, поздно ли, а не от-
вертишься: заставят жениться. Так уж лучше теперь, чем еще ссору из-за
этого затевать. Я тебе, брат Сережа, все откровенно скажу: я даже отчас-
ти и рад. Решился, так уж решился, по крайней мере, с плеч долой, - спо-
койнее как-то. Я вот и шел сюда почти совсем уж спокойный. Такова уж,
видно, звезда моя! А главное, в выигрыше то, что Настя при нас остается.
Я ведь и согласился с этим условием. А тут она сама бежать хочет! Да не
будет же этого! - вскрикнул дядя, топнув ногою. - Послушай, Сергей, -
прибавил он с решительным видом, - подожди меня здесь, никуда не ходи; я
мигом к тебе ворочусь.
- Куда вы, дядюшка?
- Может быть, я ее увижу, Сергей: все объяснится, поверь, что все
объяснится, и... и... и женишься же ты на ней - даю тебе честное слово!
Дядя быстро вышел из комнаты и поворотил в сад, а не к дому. Я следил
за ним из окна.
XII
КАТАСТРОФА
Я остался один. Положение мое было нестерпимое: мне отказали, а дядя
хотел женить меня чуть не насильно. Я сбивался и путался в мыслях. Ми-
зинчиков и его предложение не выходили у меня из головы. Во что бы ни
стало дядю надо было спасти! Я даже думал пойти сыскать Мизинчикова и
рассказать ему все. Но куда, однако ж, пошел дядя? Он сам сказал, что
идет отыскивать Настеньку, а между тем поворотил в сад. Мысль о тайных
свиданиях промелькнула в моей голове, и пренеприятное чувство ущемило
мое сердце. Я вспомнил слова Мизинчикова про тайную связь... Подумав с
минуту, я с негодованием отбросил все мои подозрения. Дядя не мог обма-
нывать: это очевидно. Беспокойство мое возрастало каждую минуту. Бессоз-
нательно вышел я на крыльцо и пошел в глубину сада, по той самой аллее,
в которой исчез дядя. Месяц начинал всходить. Я знал этот сад вдоль и
поперек и не боялся заблудиться. Дойдя до старой беседки, уединенно сто-
явшей на берегу одряхлевшего, покрытого тиной пруда, я вдруг остановился
как вкопанный: мне послышались в беседке голоса. Не могу выразить, какое
странное чувство досады овладело мною! Я был уверен, что это дядя и Нас-
тенька, и продолжал подходить, успокаивая на всякий случай свою совесть
тем, что иду прежним шагом и не стараюсь подкрадываться. Вдруг раздался
ясно звук поцелуя, потом звуки каких-то одушевленных слов, и тотчас же
вслед за этим - пронзительный женский крик. В то же мгновение женщина в
белом платье выбежала из беседки и промелькнула мимо меня, как ласточка.
Мне показалось даже, что она закрывала руками лицо, чтоб не быть узнан-
ной: вероятно, меня заметили из беседки. Но каково же было мое изумле-
ние, когда в вышедшем вслед за испуганной дамой кавалере я узнал Обнос-
кина, - Обноскина, который, по словам Мизинчикова, давно уж уехал! С
своей стороны, и Обноскин, увидав меня, чрезвычайно смутился: все на-
хальство его исчезло.
- Извините меня, но... я никак не ожидал с вами встретиться, - прого-
ворил он, улыбаясь и заикаясь.
- А я с вами, - отвечал я насмешливо, - тем более что я слышал, вы уж
уехали.
- Нет-с... это так... я проводил только недалеко маменьку. Но могу ли
я обратиться к вам как к благороднейшему человеку в мире?
- С чем это?
- Есть случаи, - и вы сами согласитесь с этим, - когда истинно благо-
родный человек принужден обратиться ко всему благородству чувств друго-
го, истинно благородного человека... Надеюсь, вы понимаете меня...
- Не надейтесь: ничего решительно не понимаю.
- Вы видели даму, которая находилась вместе со мной в беседке?
- Видел, но не узнал.
- А, не узнали!.. Эту даму я назову скоро моею женою.
- Поздравляю вас. Но чем же я могу быть вам полезен?
- Только одним: сохранив глубочайшую тайну о том, что вы меня видели
с этой дамой.
"Кто ж бы это? - подумал я, - уж не..."
- Право, не знаю-с, - отвечал я Обноскину. - Надеюсь, вы извините,
что не могу дать вам слова...
- Нет, ради бога, пожалуйста, - умолял Обноскин. - Поймите мое поло-
жение: это секрет. Вы тоже можете быть женихом, тогда и я, с своей сто-
роны...
- Тс! кто-то идет!
- Где?
Действительно, шагах в тридцати от нас, чуть приметно, промелькнула
тень проходившего человека.
- Это... это, верно, Фома Фомич! - прошептал Обноскин, трепеща всем
телом. - Я узнаю его по походке. Боже мой! и еще шаги, с другой стороны!
Слышите... Прощайте! благодарю вас и... умоляю вас...
Обноскин скрылся. Чрез минуту передо мной очутился дядя, как будто
вырос из-под земли.
- Это ты? - окрикнул он меня. - Все пропало, Сережа! все пропало!
Я заметил, что он дрожал всем телом.
- Что пропало, дядюшка?
- Пойдем! - сказал он, задыхаясь, и, крепко схватив меня за руку, по-
тащил за собою. Но всю дорогу до флигеля он не сказал ни слова, не давал
и мне говорить. Я ожидал чего-нибудь сверхъестественного и почти не об-
манулся. Когда мы вошли в комнату, с ним сделалось дурно; он был бледен,
как мертвый. Я немедленно спрыснул его водою. " Вероятно, случилось
что-нибудь очень ужасное, - думал я, - когда с таким человеком делается
обморок".
- Дядюшка, что с вами? - спросил я наконец.
- Все пропало, Сережа! Фома застал меня в саду вместе с Настенькой в
ту самую минуту, когда я поцеловал ее!
- Поцеловали! в саду! - вскричал я, смотря в изумлении на дядю.
- В саду, братец. Бог попутал! Пошел я, чтоб непременно ее увидать.
Хотел ей все высказать, урезонить ее, насчет тебя то есть. А она меня уж
целый час дожидалась, там, у сломанной скамейки, за прудом... Она туда
часто приходит, когда надо поговорить со мной.
- Часто, дядюшка?
- Часто, братец! Последнее время почти каждую ночь сряду сходились.
Только они нас, верно и выследили, - уж знаю, что выследили, и знаю, что
тут Анна Ниловна все работала. Мы на время и прервали; дня четыре уж ни-
чего не было; а вот сегодня опять понадобилось. Сам ты видел, какая нуж-
да была: без этого как же бы я ей сказал? Прихожу, в надежде застать, а
она уж там целый час сидит, меня дожидается: тоже надо было кое-что со-
общить...
- Боже мой, какая неосторожность! ведь вы знали, что за вами следят?
- Да ведь критический случай, Сережа; многое надо было взаимно ска-
зать. Днем-то я и смотреть на нее не смею: она в один угол, а я в другой
нарочно смотрю, как будто и не замечаю, что она есть на свете. А ночью
сойдемся, да и наговоримся...
- Ну, что ж, дядюшка?
- Не успел я двух слов сказать, знаешь, сердце у меня заколотилось,
из глаз слезы выступили; стал я ее уговаривать, чтоб за тебя вышла; а
она мне: "Верно, вы меня не любите, верно, вы ничего не видите", и вдруг
как бросится мне на шею, обвила меня руками, заплакала, зарыдала! "Я,
говорит, одного вас люблю и ни за кого не выйду. Я вас уж давно люблю,
только и за вас не выйду, а завтра же уеду и в монастырь пойду".
- Боже мой! неужели она так и сказала? Ну, что ж дальше, дальше, дя-
дюшка?
- Смотрю, а перед нами Фома! и откуда он взялся? Неужели за кустом
сидел да этого греха выжидал?
- Подлец!
- Я обмер. Настенька бежать, а Фома Фомич молча прошел мимо нас, да
пальцем мне и пригрозил, - понимаешь, Сергей, какой трезвон завтра бу-
дет?
- Ну, да уж как не понять!
- Понимаешь ли ты, - вскричал он в отчаянии, вскакивая со стула, -
понимаешь ли ты, что они хотят ее погубить, осрамить, обесчестить; ищут
предлога, чтоб бесчестие на нее всклепать и за это выгнать ее; а вот те-
перь и нашелся предлог! Ведь они говорили, что она со мной гнусные связи
имеет! ведь они, подлецы, говорили, что она с Видоплясовым имеет! Это
все Анна Ниловна говорила. Что теперь будет? что завтра будет? Неужели
расскажет Фома?
- Непременно расскажет, дядюшка.
