- А если расскажет, если только расскажет... - проговорил он, закусы-
вая губу и сжимая кулаки, - но нет, не верю! он не расскажет, он пой-
мет... это человек высочайшего благородства! Он пощадит ее...
- Пощадит иль не пощадит, - отвечал я решительно, - но во всяком слу-
чае ваша обязанность завтра же сделать предложение Настасье Евграфовне.
Дядя смотрел на меня неподвижно.
- Понимаете ли вы, дядюшка, что обесчестите девушку, если разнесется
эта история? Понимаете ли вы, что вам надо предупредить беду как можно
скорее; что вам надо смело и гордо посмотреть всем в глаза, гласно сде-
лать предложение, плюнуть на их резоны и стереть Фому в порошок, если он
заикнется против нее?
- Друг мой! - вскричал дядя, - я об этом думал, идя сюда!
- И как же решили?
- Неизменно! Я уж решился, прежде чем начал тебе рассказывать!
- Браво, дядюшка!
И я бросился обнимать его.
Долго мы говорили. Я выставил перед ним все резоны, всю неумолимую
необходимость жениться на Настеньке, что, впрочем, он сам понимал еще
лучше меня. Но красноречие мое было возбуждено. Я радовался за дядю.
Долг подстрекал его, иначе бы он никогда не поднялся. Перед долгом же,
перед обязанностью он благоговел. Но, несмотря на то, я решительно не
понимал, как устроится это дело. Я знал и слепо верил, что дядя ни за
что не отступит от того, что раз признал своею обязанностью; но мне
как-то не верилось, чтоб у него достало силы восстать против своих до-
машних. И потому я старался как можно более подстрекнуть и направить его
и работал со всею юношескою горячностью.
- Тем более, тем более, - говорил я, - что теперь уже все решено и
последние сомнения ваши исчезли! Случилось то, чего вы не ожидали, хотя
в сущности все это видели и все прежде вас заметили: Настасья Евграфовна
вас любит! Неужели же вы попустите, - кричал я, - чтоб эта чистая любовь
обратилась для нее в стыд и позор?
- Никогда! Но, друг мой, неужели ж я буду наконец так счастлив? -
вскричал дядя, бросаясь ко мне на шею. - И как это она полюбила меня, и
за что? за что? кажется, во мне нет ничего такого... Я старик перед нею:
вот уж не ожидал-то! ангел мой, ангел!.. Слушай, Сережа, давеча ты спра-
шивал, не влюблен ли я в нее: имел ты какую-нибудь идею?
- Я видел только, дядюшка, что вы ее любите, как больше любить
нельзя: любите и между тем сами про это не знаете. Помилуйте! выписывае-
те меня, хотите женить меня на ней, единственно для того, чтоб она вам
стала племянницей и чтоб иметь ее всегда при себе...
- А ты... а ты прощаешь меня, Сергей!
- Э, дядюшка!..
И он снова обнял меня.
- Смотрите же, дядюшка, все против вас: надо восстать и пойти против
всех, и не далее, как завтра.
- Да... да, завтра! - повторил он несколько задумчиво, - и, знаешь,
примемся за дело с мужеством, с истинным благородством души, с силой ха-
рактера... именно с силой характера!
- Не сробейте, дядюшка!
- Не сробею, Сережа! Одно: не знаю, как начать, как приступить!
- Не думайте об этом, дядюшка. Завтрашний день все решит. Успокойтесь
сегодня. Чем больше думать, тем хуже. А если Фома заговорит - немедленно
его выгнать из дому и стереть его в порошок.
- А нельзя ли не выгонять? Я, брат, так решил: завтра же пойду к не-
му, чем свет, все расскажу, вот как с тобой говорил: не может быть, чтоб
он не понял меня; он благороден, он благороднейший из людей! Но вот что
меня беспокоит: что если маменька предуведомила сегодня Татьяну Ивановну
о завтрашнем предложении? Ведь это уж худо!
- Не беспокойтесь о Татьяне Ивановне, дядюшка.
И я рассказал ему сцену в беседке с Обноскиным. Дядя был в чрезвычай-
ном удивлении. Я ни слова не упомянул о Мизинчикове.
- Фантасмагорическое лицо! истинно фантасмагорическое лицо! - вскри-
чал он. - Бедная! Они подъезжают к ней, хотят воспользоваться ее просто-
тою! Неужели Обноскин? Да ведь он же уехал... Странно, ужасно странно! Я
поражен, Сережа... Это завтра же надо исследовать и принять меры... Но
уверен ли ты совершенно, что это была Татьяна Ивановна?
Я отвечал, что хотя и не видел в лицо, но по некоторым причинам со-
вершенно уверен, что это Татьяна Ивановна.
- Гм! Не интрижка ли с кем-нибудь из дворовых, а тебе показалось, что
Татьяна Ивановна? Не Даша ли, садовника дочь? пролазливая девочка! Заме-
чена, потому и говорю, что замечена. Анна Ниловна выследила... Да нет
же, однако! Ведь он говорил, что жениться хочет. Странно! Странно!
Наконец мы расстались. Я обнял и благословил дядю. "Завтра, завтра, -
повторял он, - все решится, - прежде чем ты встанешь, решится. Пойду к
Фоме и поступлю с ним по-рыцарски, открою ему все, как родному брату,
все изгибы сердца, всю внутренность. Прощай, Сережа. Ложись, ты устал; а
я уж, верно, во всю ночь глаз не сомкну".
Он ушел. Я тотчас же лег, усталый и измученный донельзя. День был
трудный. Нервы мои были расстроены, и, прежде чем заснул, я несколько
раз вздрагивал и просыпался. Но как ни странны были мои впечатления при
отходе ко сну, все-таки странность их почти ничего не значила перед ори-
гинальностью моего пробуждения на другое утро.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ И ПОСЛЕДНЯЯ
I
ПОГОНЯ
Я спал, крепко без снов. Вдруг я почувствовал, что на мои ноги налег-
ла десятипудовая тяжесть. Я вскрикнул и проснулся. Был уже день; в окна
ярко заглядывало солнце. На кровати моей, или, лучше сказать, на моих
ногах, сидел господин Бахчеев.
Сомневаться было невозможно: это был он. Высвободив кое-как ноги, я
приподнялся на постели и смотрел на него с тупым недоумением едва прос-
нувшегося человека.
- Он еще и смотрит! - вскричал толстяк. - Да ты что на меня уставил-
ся? Вставай, батюшка, вставай! полчаса бужу; продирай глаза-то!
- Да что случилось? который час?
- Час, батюшка, еще ранний, а Февронья-то наша и свету не дождалась,
улепетнула. Вставай, в погоню едем!
- Какая Февронья?
- Да наша-то, блаженная-то! улепетнула! еще до свету улепетнула! Я к
вам, батюшка, на минутку, только вас разбудить, да вот и возись с тобой
два часа! Вставайте, батюшка, вас и дядюшка ждет. Дождались праздника! -
прибавил он с каким-то злорадным раздражением в голосе.
- Да про кого и про что вы говорите? - сказал я с нетерпением, начи-
ная, впрочем, догадываться. - Уж не Татьяна ль Ивановна?
- А как же? она и есть! Я говорил, предрекал - не хотели слушать! Вот
она тебя и поздравила теперь с праздником! На амуре помешана, а амур-то
у нее крепко в голове засел! Тьфу! А тот-то, тот-то каков? с бороден-
кой-то?
- Неужели с Мизинчиковым?
- Тьфу ты пропасть! Да ты, батюшка, протри глаза-то, отрезвись хоть
маленько, хоть для великого божьего праздника! Знать, тебя еще за ужином
вчера укачало, коли теперь еще бродит! С каким Мизинчиковым? С Обноски-
ным, а не с Мизинчиковым. А Иван Иваныч Мизинчиков человек благонравный
и теперь с нами же в погоню сбирается.
- Что вы говорите? - вскричал я, даже привскакнув на постели, - неу-
жели с Обноскиным?
- Тьфу ты, досадный человек! - отвечал толстяк, вскакивая с места, -
я к нему как к образованному человеку пришел оказию сообщить, а он еще
сомневается! Ну, батюшка, если хочешь с нами, так вставай, напяливай
свои штанишки, а мне нечего с тобой языком стучать: и без того золотое
время с тобой потерял!
И он вышел в чрезвычайном негодовании.
Пораженный известием, я вскочил с кровати, поспешно оделся и сбежал
вниз. Думая отыскать дядю в доме, где, казалось, все еще спали и ничего
не знали о происшедшем, я осторожно поднялся на парадное крыльцо и в се-
нях встретил Настеньку. Одета она была наскоро, в каком-то утреннем
пеньюаре иль шлафроке. Волосы ее были в беспорядке: видно было, что она
только что вскочила с постели и как будто поджидала кого-то в сенях.
- Скажите, правда ли, что Татьяна Ивановна уехала с Обноскиным? - то-
ропливо спросила она прерывавшимся голосом, бледная и испуганная.
- Говорят, что правда. Я ищу дядюшку; мы хотим в погоню.
- О! привезите ее скорее! Она погибнет, если вы ее не воротите.
- Но где же дядюшка?
- Верно, там, у конюшен; там коляску закладывают. Я его здесь поджи-
дала. Послушайте, скажите ему от меня, что я непременно хочу ехать се-
годня же; я совсем решилась. Отец возьмет меня; я еду сейчас, если можно
будет. Все погибло теперь! все потеряно!
Говоря это, она сама глядела на меня как потерянная и вдруг залилась
слезами. С ней, кажется, начиналась истерика.
- Успокойтесь! - умолял я ее, - ведь это все к лучшему - вы увиди-
те... Что с вами, Настасья Евграфовна?
- Я... я не знаю... что со мною, - говорила она, задыхаясь и бессоз-
нательно сжимая мои руки. - Скажите ему...
В эту минуту за дверью направо раздался какой-то шум.
Она бросила мою руку и, испуганная, не договорив, убежала вверх по
лестнице.
Я нашел всю компанию, то есть дядю, Бахчеева и Мизинчикова, на заднем
дворе, у конюшен. В коляску Бахчеева впрягали свежих лошадей. Все было
готово к отъезду: ждали только меня.
- Вот и он! - закричал дядя при моем появлении. - Слышал, брат? -
прибавил он с каким-то странным выражением в лице.
Испуг, растерянность и вместе с тем как будто надежда выражалась в
его взглядах, голосе и движениях. Он сознавал, что в судьбе его совер-
шился капитальный переворот.
Тотчас же посвятили меня во все подробности. Господин Бахчеев, прове-
дя самую скверную ночь, на рассвете выехал из своего дома, чтоб поспеть
к ранней обедне в монастырь, находящийся верстах в пяти от его деревни.
На самом повороте с большой дороги в обитель он вдруг увидел тарантас,
мчавшийся во всю прыть, а в тарантасе Татьяну Ивановну и Обноскина.
Татьяна Ивановна, заплаканная и как будто испуганная, вскрикнула и про-
тянула к господину Бахчееву руки, как будто умоляя его о защите, - так
по крайней мере выходило из его рассказа. "А тот-то, подлец, с бороден-
кой-то, - прибавил он, - ни жив ни мертв сидит, спрятался; да только
врешь, брат, не спрячешься!" Долго не думая, Степан Алексеевич поворотил
опять на дорогу и прискакал в Степанчиково, разбудил дядю, Мизинчикова,
наконец, и меня. Решили тотчас же пуститься в погоню.
- Обноскин-то, Обноскин-то... - говорил дядя, пристально смотря на
меня, как будто желая сказать мне вместе с тем и что-то другое, - кто бы
мог ожидать!
- От этого низкого человека всегда можно было ожидать всякой пакости!
- вскричал Мизинчиков с самым энергическим негодованием и тотчас же от-
вернулся, избегая моего взгляда.
- Что ж мы, едем иль нет? Али до ночи будем стоять да сказки расска-
зывать? - прервал господин Бахчеев, влезая в коляску.
- Едем, едем! - подхватил дядя.
- Все к лучшему, дядюшка, - шепнул я ему. - Видите, как все это те-
перь отлично уладилось?
- Полно, брат, не греши... Ах, друг мой! они теперь просто выгонят
ее, в наказанье, что не удалось, - понимаешь? Ужас, сколько я пред-
чувствую!
- Да что ж, Егор Ильич, шептаться аль ехать? - вскричал в другой раз
господин Бахчеев. - Аль уж отложить лошадок да закуску подать, - как вы
думаете: не выпить ли водочки?
Слова эти были произнесены с таким яростным сарказмом, что не было
никакой возможности не удовлетворить тотчас же господина Бахчеева. Все
немедленно сели в коляску, и лошади поскакали.
Некоторое время мы все молчали. Дядя значительно посматривал на меня,
но говорить со мной при всех не хотел. Он часто задумывался; потом, как
будто пробуждаясь, вздрагивал и в волнении осматривался кругом. Мизинчи-
ков был, по-видимому, спокоен, курил сигару и смотрел с достоинством
несправедливо обиженного человека. Зато Бахчеев горячился за всех. Он
