за руку.
- Настасья Евграфовна! вы слышали мое предложение? - проговорил он,
смотря на нее с тоскою, почти с отчаянием.
- Нет, Егор Ильич, нет! уж оставим лучше, - отвечала Настенька, в
свою очередь совершенно упав духом. - Это все пустое, - продолжала она,
сжимая его руки и заливаясь слезами. - Это вы после вчерашнего так... но
не может этого быть, вы сами видите. Мы ошиблись, Егор Ильич... А я о
вас всегда буду помнить, как о моем благодетеле и... и вечно, вечно буду
молиться за вас!
Тут слезы прервали ее голос. Бедный дядя, очевидно, предчувствовал
этот ответ; он даже и не думал возражать, настаивать... Он слушал, нак-
лонясь к ней, все еще держа ее за руку, безмолвный и убитый. Слезы пока-
зались в глазах его.
- Я еще вчера сказала вам, - продолжала Настя, - что не могу быть ва-
шей женою. Вы видите: меня не хотят у вас... а я все это давно, уж зара-
нее предчувствовала; маменька ваша не даст нам благословения... другие
тоже. Вы сами, хоть и не раскаетесь потом, потому что вы великодушнейший
человек, но все-таки будете несчастны из-за меня... с вашим добрым ха-
рактером...
- Именно с добрым характером-с! именно добренькие-с! так, Настенька,
так! - поддакнул старик отец, стоявший по другую сторону кресла, - имен-
но, вот это-то вот словечко и надо было упомянуть-с.
- Я не хочу через себя раздор поселять в вашем доме, - продолжала
Настенька. - А обо мне не беспокойтесь, Егор Ильич: меня никто не тро-
нет, никто не обидит... я пойду к папеньке... сегодня же... Лучше уж
простимся, Егор Ильич...
И бедная Настенька опять залилась слезами.
- Настасья Евграфовна! неужели это последнее ваше слово? - проговорил
дядя, смотря на нее с невыразимым отчаянием. - Скажите одно только слово
- и я жертвую вам всем!..
- Последнее, последнее, Егор Ильич-с, - подхватил опять Ежевикин, - и
она вам так хорошо это все объяснила, что я даже, признаться, и не ожи-
дал-с. Наидобрейший вы человек, Егор Ильич, именно наидобрейший-с, и
чести нам много изволили оказать-с! много чести, много чести-с!.. А
все-таки мы вам не пара, Егор Ильич. Вам нужно такую невесту, Егор
Ильич, чтоб была и богатая, и знатная-с, и раскрасавица-с, и с голосом
тоже была бы-с, и чтоб вся в бриллиантах да в страусовых перьях по ком-
натам вашим ходила-с... Тогда и Фома Фомич, может, уступочку сдела-
ют-с... и благословят-с! А Фому-то Фомича вы воротите-с. Напрасно, нап-
расно изволили его так изобидеть-с! он ведь из добродетели, от излишнего
жару-с так наговорил-с... Сами будете потом говорить-с, что из доброде-
тели, - увидите-с! Наидостойнейший человек-с. А вот теперь перемок-
нет-с... Уж лучше бы теперь воротить-с... потому что ведь придется же
воротить-с...
- Вороти! вороти его! - закричала генеральша, - он, голубчик мой,
правду тебе говорит!..
- Да-с, - продолжал Ежевикин, - вот и родительница ваша убиваться из-
волят - понапрасну-с... Воротите-ка-с! А мы уж с Настей тем временем и в
поход-с...
- Подожди, Евграф Ларионыч! - вскричал дядя, - умоляю! Еще одно слово
будет, Евграф, одно только слово...
Сказав это, он отошел, сел в углу, в кресло, склонил голову и закрыл
руками глаза, как будто что-то обдумывая.
В эту минуту страшный удар грома разразился чуть не над самым домом.
Все здание потряслось. Генеральша закричала, Перепелицына тоже, прижи-
валки крестились, оглупев от страха, а вместе с ними и господин Бахчеев.
- Батюшка, Илья-пророк! - прошептали пять или шесть голосов, все
вместе, разом.
Вслед за громом полился такой страшный ливень, что, казалось, целое
озеро опрокинулось вдруг над Степанчиковым.
- А Фома-то Фомич, что с ним теперь в поле-то будет-с? - пропищала
девица Перепелицына.
- Егорушка, вороти его! - вскричала отчаянным голосом генеральша и,
как безумная, бросилась к дверям. Ее удержали приживалки; они окружили
ее, утешали, хныкали, визжали. Содом был ужаснейший!
- В одном сюртуке пошли-с: хоть бы шинельку-то взяли с собой-с! -
продолжала Перепелицына. - Зонтика тоже не взяли-с. Убьет их теперь мо-
лоньей-то-с!..
- Непременно убьет! - подхватил Бахчеев, - да еще и дождиком потом
смочит.
- Хоть бы вы-то молчали! - прошептал я ему.
- Да ведь он человек али нет? - гневно отвечал мне Бахчеев. - Ведь не
собака. Небось сам-то не выйдешь на улицу. Ну-тка, поди, покупайся, для
плезиру.
Предчувствуя развязку и опасаясь за нее, я подошел к дяде, который
как будто оцепенел в своем кресле.
- Дядюшка, - сказал я, наклоняясь к его уху, - неужели вы согласитесь
воротить Фому Фомича? Поймите, что это будет верх неприличия, по крайней
мере покамест здесь Настасья Евграфовна.
- Друг мой, - отвечал дядя, подняв голову и с решительным видом смот-
ря мне в глаза, - я судил себя в эту минуту и теперь знаю, что должен
делать! Не беспокойся, обиды Насте не будет - я так устрою...
Он встал со стула и подошел к матери.
- Маменька! - сказал он, - успокойтесь: я ворочу Фому Фомича, я дого-
ню его: он не мог еще далеко отъехать. Но клянусь, он воротится только
на единственном условии: здесь, публично, в кругу всех свидетелей ос-
корбления, он должен будет сознаться в вине своей и торжественно просить
прощения у этой благороднейшей девицы. Я достигну этого! Я его застав-
лю!.. Иначе он не перейдет через порог этого дома! Клянусь вам тоже, ма-
менька, торжественно: если он согласится на это сам, добровольно, то я
готов буду броситься к ногам его и отдам ему все, все, что могу отдать,
не обижая детей моих! Сам же я, с сего же дня, от всего отстраняюсь. За-
катилась звезда моего счастья! Я оставляю Степанчиково. Живите здесь все
покойно и счастливо. Я же еду в полк - и в бурях брани, на поле битвы,
проведу отчаянную судьбу мою... Довольно! еду!
В эту минуту отворилась дверь, и Гаврила, весь измокший, весь в гря-
зи, до невозможности, предстал перед смятенною публикой.
- Что с тобой? откуда? Где Фома? - вскричал дядя, бросаясь к Гавриле.
За ним бросились все и с жадным любопытством окружили старика, с ко-
торого грязная вода буквально стекала ручьями. Визги, ахи, крики сопро-
вождали каждое слово Гаврилы.
- У березняка оставил, версты полторы отсюдова, - начал он плачевным
голосом. - Лошадь молоньи испужалась и в канаву бросилась.
- Ну... - вскричал дядя.
- Телега перевалилась...
- Ну... а Фома?
- В канаву упали-с.
- Да ну же, досказывай, истязатель!
- Бок отшибли-с и заплакали-с. Я лошадь выпряг, да верхом и прибыл
сюда доложить-с.
- А Фома там остался?
- Встал и пошел себе дальше с палочкой, - заключил Гаврила, потом
вздохнул и понурил голову.
Слезы и рыдания дамского пола были неизобразимы.
- Полкана! - закричал дядя и бросился вон из комнаты. Полкана подали;
дядя вскочил на него, неоседланного, и чрез минуту топот лошадиных копыт
возвестил нам о начавшейся погоне за Фомой Фомичем. Дядя ускакал даже
без фуражки.
Дамы побросались к окнам. Среди ахов и стонов слышались и советы.
Толковали о немедленной теплой ванне, об растирании Фомы Фомича спиртом,
о грудном чае, о том, что Фома Фомич крошечки хлебца-с " с утра в рот не
брали-с и что они теперь натощак-с" Девица Перепелицына нашла забытые
очки, в футляре, и находка произвела необыкновенный эффект: генеральша
бросилась на них с воплями и слезами и, не выпуская их из рук, снова
припала к окну смотреть на дорогу. Ожидание дошло наконец до самой пос-
ледней степени напряжения... В другом углу Сашенька утешала Настю: они
обнялись и плакали. Настенька держала за руку Илюшу и поминутно целовала
его, прощаясь с своим учеником. Илюша плакал навзрыд, еще сам не зная
чему. Ежевикин и Мизинчиков толковали о чем-то в стороне. Мне показа-
лось, что Бахчеев, смотря на девиц, как будто тоже приготовлялся захны-
кать. Я подошел к нему.
- Нет, батюшка, - сказал он мне, - Фома-то Фомич, пожалуй бы, и уда-
лился отсюда, да время еще тому не пришло: золоторогих быков еще под
экипаж ему не достали! Не беспокойтесь, батюшка, хозяев из дому выживет
и сам останется!
Гроза прошла, и господин Бахчеев, видимо, изменил свои убеждения.
Вдруг раздалось: "Ведут! ведут!" - и дамы с визгом побросались к две-
рям. Не прошло еще десяти минут после отъезда дяди: казалось, невозможно
бы так скоро привести Фому Фомича; но загадка объяснилась потом очень
просто: Фома Фомич, отпустив Гаврилу, действительно " пошел себе с па-
лочкой"; но, почувствовав себя в совершенном уединении, среди бури, гро-
ма и ливня, препостыдно струсил, поворотил в Степанчиково и побежал
вслед за Гаврилой. Дядя захватил его уже на селе. Тотчас же остановили
одну проезжавшую мимо телегу; сбежались мужики и посадили в нее присми-
ревшего Фому Фомича. Так и доставили его прямо в отверстые объятия гене-
ральши, которая чуть не обезумела от ужаса, увидя, в каком он положении.
Он был еще грязнее и мокрее Гаврилы. Суета поднялась ужаснейшая: хотели
тотчас же тащить его наверх, чтоб переменить белье; кричали о бузине и о
других крепительных средствах, метались во все стороны без всякого тол-
ку; говорили все зараз... Но Фома как будто не замечал никого и ничего.
Его ввели под руки. Добравшись до своего кресла, он тяжело опустился в
него и закрыл глаза. Кто-то закричал, что он умирает: поднялся ужасней-
ший вой; но более всех ревел Фалалей, стараясь пробиться сквозь толпу
барынь к Фоме Фомичу, чтобы немедленно поцеловать у него ручку...
V
ФОМА ФОМИЧ СОЗИДАЕТ ВСЕОБЩЕЕ СЧАСТЬЕ
- Куда это меня привели? - проговорил наконец Фома голосом умирающего
за правду человека.
- Проклятая размазня! - прошептал подле меня Мизинчиков, - точно не
видит, - куда его привели. Вот ломаться-то теперь будет!
- Ты у нас, Фома, ты в кругу своих! - вскричал дядя. - Ободрись, ус-
покойся! И, право, переменил бы ты теперь костюм, - Фома, а то заболе-
ешь... Да не хочешь ли подкрепиться - а? так, эдак... рюмочку маленькую
чего-нибудь, чтоб согреться...
- Малаги бы я выпил теперь, - простонал Фома, снова закрывая глаза.
- Малаги? навряд ли у нас и есть! - сказал дядя, с беспокойством
смотря на Прасковью Ильиничну.
- Как не быть! - подхватила Прасковья Ильинична, - целые четыре бу-
тылки остались, - и тотчас же, гремя ключами, побежала за малагой, на-
путствуемая криками всех дам, облепивших Фому, как мухи варенье. Зато
господин Бахчеев был в самой последней степени негодования.
- Малаги захотел! - проворчал он чуть не вслух. - И вина-то такого
спросил, что никто не пьет! Ну, кто теперь пьет малагу, кроме такого же,
как он, подлеца? Тьфу, вы, проклятые! Ну, я-то чего тут стою? чего я-то
тут жду?
- Фома! - начал дядя, сбиваясь на каждом слове, - вот теперь... когда
ты отдохнул и опять вместе с нами... то есть, я хотел сказать, Фома, что
понимаю, как давеча, обвинив, так сказать, невиннейшее создание...
- Где, где она, моя невинность? - подхватил Фома, как будто был в жа-
ру и в бреду, - где золотые дни мои? где ты, мое золотое детство, когда
я, невинный и прекрасный, бегал по полям за весенней бабочкой? где, где
это время? Воротите мне мою невинность, воротите ее!..
И Фома, растопырив руки, обращался ко всем поочередно, как будто не-
винность его была у кого-нибудь из нас в кармане. Бахчеев готов был лоп-
нуть от гнева.
- Эк чего захотел! - проворчал он с яростью. - Подайте ему его невин-
ность! Целоваться, что ли, он с ней хочет? Может, и мальчишкой-то был уж
таким же разбойником, как и теперь! присягну, что был.
- Фома!.. - начал было опять дядя.
- Где, где они, те дни, когда я еще веровал в любовь и любил челове-
