бери я его и не беспокой, но чтоб знал он каждый час и каждую минуту, или
по крайней мере подозревал, что я все знаю, всю подноготную, и денно и
нощно слежу за ним, неусыпно его сторожу, и будь он у меня сознательно под
вечным подозрением и страхом, так ведь, ей-богу, закружится, право-с, сам
придет да, пожалуй, еще и наделает чего-нибудь, что уже на дважды два
походить будет, так сказать, математический вид будет иметь, - оно и
приятно-с. Это и с мужиком сиволапым может произойти, а уж с нашим братом,
современно умным человеком, да еще в известную сторону развитым, и подавно!
Потому, голубчик, что весьма важная штука понять, в какую сторону развит
человек. А нервы-то-с, нервы-то-с, вы их-то так и забыли-с! Ведь все это
ныне больное, да худое, да раздраженное!.. А желчи-то, желчи в них во всех
сколько! Да ведь это, я вам скажу, при случае своего рода рудник-с! И какое
мне в том беспокойство, что он несвязанный ходит по городу! Да пусть, пусть
его погуляет пока, пусть; я ведь и без того знаю, что он моя жертвочка и
никуда не убежит от меня! Да и куда ему бежать, хе-хе! За границу, что ли?
За границу поляк убежит, а не он, тем паче, что я слежу, да и меры принял.
В глубину отечества убежит, что ли? Да ведь там мужики живут, настоящие,
посконные, русские; этак ведь современно-то развитый человек скорее острог
предпочтет, чем с такими иностранцами, как мужики наши, жить, хе-хе! Но это
все вздор и наружное. Что такое: убежит! Это форменное; а главное-то не то;
не по этому одному он не убежит от меня, что некуда убежать: он у меня
психологически не убежит, хе-хе! Каково выраженьице-то! Он по закону
природы у меня не убежит, хотя бы даже и было куда убежать. Видали бабочку
перед свечкой? Ну, так вот он все будет, все будет около меня, как около
свечки, кружиться; свобода не мила станет, станет задумываться,
запутываться, сам себя кругом запутает, как в сетях, затревожит себя
насмерть!.. Мало того: сам мне какую-нибудь математическую штучку, вроде
дважды двух приготовит, - лишь дай я ему только антракт подлиннее... И все
будет, все будет около меня же круги давать, все суживая да суживая радиус,
и - хлоп! Прямо мне в рот и влетит, я его и проглочу-с, а это уж очень
приятно-с, хе-хе-хе! Вы не верите?
Раскольников не отвечал, он сидел бледный и неподвижный, все с тем же
напряжением всматриваясь в лицо Порфирия.
"Урок хорош! - думал он, холодея. - Это даже уж и не кошка с мышью,
как вчера было. И не силу же он свою мне бесполезно выказывает и...
подсказывает: он гораздо умнее для этого! Тут цель другая, какая же? Эй,
вздор, брат, пугаешь ты меня и хитришь! Нет у тебя доказательств, и не
существует вчерашний человек! А ты просто с толку сбить хочешь, раздражить
меня хочешь преждевременно, да в этом состоянии и прихлопнуть, только
врешь, оборвешься, оборвешься! Но зачем же, зачем же до такой степени мне
подсказывать?.. На больные, что ли, нервы мои рассчитываем?.. Нет, брат,
врешь, оборвешься, хотя ты что-то и приготовил... Ну, вот и посмотрим, что
такое ты там приготовил".
И он скрепился изо всех сил, приготовляясь к страшной и неведомой
катастрофе. По временам ему хотелось кинуться и тут же на месте задушить
Порфирия. Он, еще входя сюда, этой злобы боялся. Он чувствовал, что
пересохли его губы, сердце колотится, пена запеклась на губах. Но он
все-таки решился молчать и не промолвить слова до времени. Он понял, что
это самая лучшая тактика в его положении, потому что не только он не
проговорится, но, напротив, раздражит молчанием самого врага, и, пожалуй,
еще тот ему же проговорится. По крайней мере, он на это надеялся.
- Нет, вы, я вижу, не верите-с, думаете все, что я вам шуточки
невинные подвожу, - подхватил Порфирий, все более и более веселея и
беспрерывно хихикая от удовольствия и опять начиная кружить по комнате, -
оно, конечно, вы правы-с; у меня и фигура уж так самим богом устроена, что
только комические мысли в других возбуждает; буффон-с; но я вам вот что
скажу, и опять повторю-с, что вы, батюшка, Родион Романович, уж извините
меня старика, человек еще молодой-с, так сказать, первой молодости, а
потому выше всего ум человеческий цените, по примеру всей молодежи. Игривая
острота ума и отвлеченные доводы рассудка вас соблазняют-с. И это
точь-в-точь, как прежний австрийский гофкригсрат, например, насколько то
есть я могу судить о военных событиях: на бумаге-то они и Наполеона разбили
и в полон взяли, и уж как там, у себя в кабинете, все остроумнейшим образом
рассчитали и подвели, а смотришь, генерал-то Мак и сдается со всей своей
армией, хе-хе-хе! Вижу, вижу, батюшка, Родион Романович, смеетесь вы надо
мною, что я, такой статский человек, все из военной истории примерчики
подбираю. Да что делать, слабость, люблю военное дело, и уж как люблю я
читать все эти военные реляции... решительно я моей карьерой манкировал.
Мне бы в военной служить-с, право-с. Наполеоном-то, может быть, и не
сделался бы, ну а майором бы был-с, хе-хе-хе! Ну-с, так я вам теперь,
родимый мой, всю подробную правду скажу насчет того то есть частного
случая-то: действительность и натура, сударь вы мой, есть важная вещь, и ух
как иногда самый прозорливейший расчет подсекают! Эй, послушайте старика,
серьезно говорю, Родион Романович (говоря это, едва ли тридцатипятилетний
Порфирий Петрович действительно как будто вдруг весь состарился: даже голос
его изменился, и как-то весь он скрючился), - к тому же я человек
откровенный-с... Откровенный я человек или нет? Как по вашему? Уж кажется,
что вполне: этакие-то вещи вам задаром сообщаю, да еще награждения за это
не требую, хе-хе! Ну, так вот-с, продолжаю-с: остроумие, по-моему,
великолепная вещь-с; это, так сказать, краса природы и утешение жизни, и уж
какие, кажется, фокусы может оно задавать, так что где уж, кажется, иной
раз угадать какому-нибудь бедненькому следователю, который притом и сам
своей фантазией увлечен, как и всегда бывает, потому тоже ведь человек-с!
Да натура-то бедненького следователя выручает-с, вот беда! А об этом и не
подумает увлекающаяся остроумием молодежь, "шагающая через все препятствия"
(как вы остроумнейшим и хитрейшим образом изволили выразиться). Он-то,
положим, и солжет, то есть человек-то-с, частный-то случай-с,
incognito-то-с, и солжет отлично, наихитрейшим манером; тут бы, кажется, и
триумф, и наслаждайся плодами своего остроумия, а он хлоп! да в самом-то
интересном, в самом скандалезнейшем месте и упадет в обморок. Оно, положим,
болезнь, духота тоже иной раз в комнатах бывает, да все-таки-с! Все-таки
мысль подал! Солгал-то он бесподобно, а на натуру-то и не сумел рассчитать.
Вон оно, коварство-то где-с! Другой раз, увлекаясь игривостию своего
остроумия, начнет дурачить подозревающего его человека, побледнеет как бы
нарочно, как бы в игре, да слишком уж натурально побледнеет-то, слишком уж
на правду похоже, ан и опять подал мысль! Хоть и надует с первого раза, да
за ночь-то тот и надумается, коли сам малый не промах. Да ведь на каждом
шагу этак-то-с! Да чего: сам вперед начнет забегать, соваться начнет, куда
и не спрашивают, заговаривать начнет беспрерывно о том, о чем бы надо,
напротив, молчать, различные аллегории начнет подпускать, хе-хе! Сам придет
и спрашивать начнет: зачем-де меня долго не берут? хе-хе-хе! И это ведь с
самым остроумнейшим человеком может случиться, с психологом и
литератором-с! Зеркало натура, зеркало-с, самое прозрачное-с! Смотри в него
и любуйся, вот что-с! Да что это вы так побледнели, Родион Романович, не
душно ли вам, не растворить ли окошечко?
- О, не беспокойтесь, пожалуйста, - вскричал Раскольников и вдруг
захохотал, - пожалуйста, не беспокойтесь!
Порфирий остановился против него, подождал и вдруг сам захохотал,
вслед за ним. Раскольников встал с дивана, вдруг резко прекратив свой,
совершенно припадочный, смех.
- Порфирий Петрович! - проговорил он громко и отчетливо, хотя едва
стоял на дрожавших ногах, - я, наконец, вижу ясно, что вы положительно
подозреваете меня в убийстве этой старухи и ее сестры Лизаветы. С своей
стороны объявляю вам, что все это мне давно уже надоело. Если находите, что
имеете право меня законно преследовать, то преследуйте; арестовать, то
арестуйте. Но смеяться себе в глаза и мучить себя я не позволю.
Вдруг губы его задрожали, глаза загорелись бешенством, и сдержанный до
сих пор голос зазвучал.
- Не позволю-с! - крикнул он вдруг, изо всей силы стукнув кулаком по
столу, - слышите вы это, Порфирий Петрович? Не позволю!
- Ах, господи, да что это опять! - вскрикнул, по-видимому в
совершенном испуге, Порфирий Петрович, - батюшка! Родион Романович!
Родименький! Отец! Да что с вами?
- Не позволю! - крикнул было другой раз Раскольников.
- Батюшка, потише! Ведь услышат, придут! Ну что тогда мы им скажем,
подумайте! - прошептал в ужасе Порфирий Петрович, приближая свое лицо к
самому лицу Раскольникова.
- Не позволю, не позволю! - машинально повторил Раскольников, но тоже
вдруг совершенным шепотом.
Порфирий быстро отвернулся и побежал отворить окно.
- Воздуху пропустить свежего! Да водицы бы вам, голубчик, испить, ведь
это припадок-с! - И он бросился было к дверям приказать воды, но тут же в
углу, кстати, нашелся графин с водой.
- Батюшка, испейте, - шептал он, бросаясь к нему с графином, - авось
поможет... - Испуг и самое участие Порфирия Петровича были до того
натуральны, что Раскольников умолк и с диким любопытством стал его
рассматривать. Воды, впрочем, он не принял.
- Родион Романович! миленький! да вы этак себя с ума сведете, уверяю
вас, э-эх! А-ах! Выпейте-ка! Да выпейте хоть немножечко!
Он-таки заставил его взять стакан с водой в руки. Тот машинально
поднес было его к губам, но, опомнившись, с отвращением поставил на стол.
- Да-с, припадочек у нас был-с! Этак вы опять, голубчик, прежнюю
болезнь себе возвратите, - закудахтал с дружественным участием Порфирий
Петрович, впрочем, все еще с каким-то растерявшимся видом. - Господи! Да
как же этак себя не беречь? Вот и Дмитрий Прокофьич ко мне вчера приходил,
- согласен, согласен-с, у меня характер язвительный, скверный, а они вот
что из этого вывели!.. Господи! Пришел вчера, после вас, мы обедали,
говорил-говорил, я только руки расставил; ну, думаю... ах ты, господи! От
вас, что ли, он приходил? Да садитесь же, батюшка, присядьте ради Христа!
- Нет, не от меня! Но я знал, что он к вам пошел и зачем пошел, -
резко ответил Раскольников.
- Знали?
- Знал. Ну что же из этого?
- Да то же, батюшка, Родион Романович, что я не такие еще ваши подвиги
знаю; обо всем известен-с! Ведь я знаю, как вы квартиру-то нанимать ходили,
под самую ночь, когда смерклось, да в колокольчик стали звонить, да про
кровь спрашивали, да работников и дворников с толку сбили. Ведь я понимаю
настроение-то ваше душевное, тогдашнее-то... да ведь все-таки этак вы себя
просто с ума сведете, ей-богу-с! Закружитесь! Негодование-то в вас уж очень
сильно кипит-с, благородное-с, от полученных обид, сперва от судьбы, а
потом от квартальных, вот вы и мечетесь туда и сюда, чтобы, так сказать,
поскорее заговорить всех заставить и тем все разом покончить, потому что
надоели вам эти глупости, и все подозрения эти. Ведь так? Угадал-с
настроение-то?.. Только вы этак не только себя, да и Разумихина у меня
закружите; ведь слишком уж он добрый человек для этого, сами знаете. У
вас-то болезнь, а у него добродетель, болезнь-то и выходит к нему
прилипчивая... Я вам, батюшка, вот когда успокоитесь, расскажу... да
садитесь же, батюшка, ради Христа! Пожалуйста, отдохните, лица на вас нет;
да присядьте же.
Раскольников сел; дрожь его проходила, и жар выступал во всем теле. В
глубоком изумлении, напряженно слушал он испуганного и дружески
ухаживавшего за ним Порфирия Петровича. Но он не верил ни единому его
