смыть никакая кровь и никакая река. И Лена, моя дочь... Ах, я молю о том,
чтобы Лорды наказали_- наказали вас!
Проточная вода была холодной и чистой. Через мгновение его пальцы
заныли от холода, и боль распространилась по суставам в запястье. Кровь из
порезов все еще капала в ручей, но холодная вода вскоре остановила
кровотечение. По мере того как поток промывал рану Кавинанта, его горе и
страх превратились в гнев. Поскольку Этиаран была его единственным
спутником, он прорычал ей:
-_Почему, собственно, я должен туда идти? Мне не нужно ни одно из
этих дел... И на черта мне сдалась ваша драгоценная Страна?
-_Именем Семи!_- Твердый голос Этиаран, казалось, высекал слова
прямо из воздуха.- Ты пойдешь в Ревлстон даже если мне придется тащить
тебя туда.
Кавинант поднял руку, чтобы осмотреть ее. Нож Триока оставил на
ней порез, идентичный порезу бритвы; никаких рваных краев, где могла бы
остаться грязь и которые затруднили бы выздоровление. Но на двух средних
пальцах была задета кость, и из порезов на них все еще сочилась кровь. Он
встал. И в первый раз после того, как на него напали, посмотрел на Этиаран.
Она стояла в нескольких шагах от него, прижав руки к груди, словно
биение собственного сердца причиняло ей боль. Она смотрела на него с
отвращением, и ее лицо было напряжено, выдавая свирепую первобытную
силу. Он ясно видел, что она и в самом деле готова силой вести его в Ревлстон,
если это понадобится. Она была для него немым укором, усугубляя его ярость.
Он воинственно помахал у нее перед лицом своей раненой рукой.
-_Мне нужна повязка.
На мгновение ее взгляд достиг предельного напряжения, словно она
была готова броситься на него. Но потом она овладела собой, подавив свою
гордость. Нагнувшись над рюкзаком, она развязала его, вытащила кусок белой
материи и, оторвав от него полоску нужной длины, вернулась к Кавинанту.
Бережно поддерживая его руку, она осмотрела порез, кивнула, выразив тем
самым удовлетворение результатом осмотра, и крепко обмотала пальцы
Кавинанта мягкой тканью.
-_У меня нет с собой целебной грязи,- сказала она,- и некогда ее
искать. Порезы не страшные, грязи в них нет, они быстро заживут.
Закончив с повязкой, она быстро вернулась к своему рюкзаку.
Забрасывая его на спину, она сказала:
-_Пошли. Мы потеряли много времени.
Не взглянув больше на Кавинанта, она пошла вдоль ущелья.
Мгновение еще он оставался на прежнем месте, прислушиваясь к боли
в пальцах. Рана была горячей, словно нож все еще был там. Теперь он уже
знал ответ. Тьма несколько развеялась, так что он мог осмотреться вокруг без
паники. И все же он еще боялся. Ему грезились выздоровевшие нервы: он не
понимал прежде, что был так близок к гибели. Беспомощный, лежа где-то без
сознания, он был в тисках кризиса_- кризиса своей способности к выживанию.
Чтобы перенести это, ему потребуется вся его дисциплина и непреклонность,
на которую у него еще хватит сил.
Повинуясь внезапному импульсу, он наклонился и попытался
выдернуть нож Триока из земли правой рукой. Рука, на которой недоставало
пальцев, соскользнула с рукоятки ножа, когда он дернул его прямо на себя.
Но, расшатав его, он наконец сумел высвободить лезвие из земли.
Нож был вырезан из единого плоского куска камня, а затем
отполирован. Рукоятка его была обмотана кожей, чтобы за нее удобнее было
держаться, а острие лезвия, казалось, было достаточно острым для того, чтобы
им можно было бриться.
Он попробовал его на левом предплечье и обнаружил, что нож сбрил
на нем волоски так, будто лезвие было смазано.
Он засунул нож за ремень, потом подбросил рюкзак повыше на плечи
и зашагал следом за Этиаран.
Глава 9. Джеханнум
Еще до наступления полудня Кавинанта охватила тупая,
гипнотическая боль. Лямки рюкзака, врезавшиеся в плечи, мешали
нормальному кровообращению в руках, усугубляя боль в кистях; от мокрых
носков на ногах вздулись волдыри, которые_- и это было невероятно_- он
остро чувствовал; мышцы от усталости словно налились свинцом. Но Этиаран
упорно, безостановочно шла впереди него по дну ущелья, и он двигался за ней,
как будто влекомый силой ее воли. Глаза его уже ничего не видели; он утратил
всякое чувство времени, пространства_- всего, кроме чувства боли. Вряд ли он
заметил, что засыпает, и когда его встряхнули за плечи и он проснулся, то
ощутил лишь какое-то отрешенное, безразличное удивление.
Он обнаружил, что мог бы случайно свалиться на дно ущелья. Вокруг
сгущались сумерки. Разбудив его, Этиаран протянула ему миску горячего
бульона. Кавинант машинально проглотил его. Когда миска опустела, Этиаран
взяла ее, а взамен подала большую фляжку с молодым вином. Кавинант
опустошил и ее.
Вскоре он почувствовал, как вино словно протягивает изнутри
длинные мягкие пальцы, лаская и расслабляя все ноющие мышцы, вливая в
них целебные соки, так что он уже больше не мог сидеть. Положив под голову
рюкзак вместо подушки, он снова лег и уснул. Последнее, что он увидел,
прежде чем глаза его сомкнулись, была Этиаран, сидевшая по другую сторону
чаши с гравием, покрытая густыми тенями, обратившая лицо к северу.
Утро нового дня было ясным, прохладным и свежим. Когда тьма на
небе почти совсем рассеялась, Этиаран наконец удалось разбудить Кавинанта.
Он с неохотой сел, потирая лицо руками, словно за ночь оно онемело. Прошло
несколько мгновений, прежде чем он вспомнил о вновь обретенной
чувствительности своих нервов; он подвигал руками, пошевелил пальцами,
глядя так, как будто видел их впервые. Они были живые, живые!
Рывком отбросив в сторону одеяло, Кавинант открыл ноги. Натягивая
ботинки, он ощутил острую боль от волдырей. Пальцы ног были такими же
живыми, как пальцы рук.
Страх отдался болью в его животе. С внутренним стоном он
спрашивал себя:
-_Сколько, ну сколько еще все это будет продолжаться?
Он чувствовал, что долго не выдержит.
Потом он вспомнил, что, когда засыпал вечером, одеяла на нем не
было. Должно быть, это Этиаран укрыла его.
Избегая ее взгляда, он встал и, двигаясь как деревянный, поплелся к
ручью, чтобы умыться. Откуда в ней бралось мужество делать для него
подобные вещи?
Плеская холодной водой себе на шею и лицо, Кавинант почувствовал,
что снова боится своей спутницы.
Но в том, как она себя вела, не было ничего угрожающего. Она
накормила его, проверила повязку на раненой руке, уложила рюкзаки_-
словом, все делала так, словно Кавинант был обузой, к которой она уже
привыкла. Только темные круги от бессонницы вокруг глаз да скорбная линия
рта говорили о том, что она держит себя в руках усилием воли.
Когда все было готово в дорогу, Кавинант тщательно осмотрел себя,
затем нехотя закинул на плечи рюкзак и пошел следом за Этиаран по дну
ущелья, словно ее прямая спина была приказом, ослушаться которого он не
мог.
Прежде чем день подошел к концу, Кавинант изучил эту спину до
мелочей. Она не пошла бы ни на какие компромиссы: в ней не было ни тени
сомнения в своем авторитете, ни малейшего соболезнования. Хотя мышцы его
натянулись и стали негнущимися, подобными кости, хотя боль в плечах
заставляла его сгибаться под тяжелым рюкзаком и сделала похожим на
горбуна, хотя волдыри на ногах лопнули и ему пришлось снять ботинки и
ковылять дальше босиком, как будто его ограбили разбойники,- ее спина
вынуждала его продолжать путь, словно ультиматум: или иди исполнять свой
долг, или сойди с ума, иной альтернативы я тебе не дам. И Кавинант не мог
противоречить ей. Она шла впереди, похожая на призрак, и он следовал за ней,
словно у нее был ключ к его существованию.
Время близилось уже к полудню, когда они вышли наконец из ущелья
и очутились на поросшем вереском склоне горы, почти точно к северу от
высокого мрачного пальца Смотровой Кевина. На западе виднелись Южные
Равнины; и ручей, протекавший по дну ущелья, тоже поворачивал в этом
направлении, чтобы потом, далеко отсюда, слиться с Мифиль. Но Этиаран
повела Кавинанта дальше на север, петляя вдоль попадавшихся время от
времени тропинок и через травянистые поля, окаймлявшие горы справа от них.
На западе травянистые поля равнин заросли маками, алевшими в
лучах солнца. А на востоке величественно и спокойно вздымались горы_- на
несколько сот футов выше тропинки, выбранной Этиаран. Здесь заросли
вереска сменялись широкими прокосами голубой травы. Склоны гор были
покрыты цветами, над которыми порхали бабочки, здесь же попадались густые
заросли кустарников и группы деревьев_- дубов и смоковниц, изредка
попадались вязы и какие-то деревья с золотистыми листьями_- Этиаран
называла их золотень,- похожие на клены.
Все краски_- деревьев, вереска, маков, алианты, цветов, бесконечного
лазурного неба_- были полны весеннего пыла, знаменуя своим буйством и
роскошью возрождение природы.
Но у Кавинанта не было сил воспринимать все это. Он был слеп и глух
от страшной усталости, боли, непонимания. Словно кающийся грешник, он
плелся следом за Этиаран, повинуясь ее молчаливому приказу.
Наконец на землю опустились сумерки. Последние метры Кавинант
прошел совершенно машинально, запинаясь на каждом шагу, хотя в этот раз
он не уснул на ходу, как накануне. Когда Этиаран остановилась и сбросила
свой рюкзак, Кавинант рухнул на траву, словно подрубленное дерево. Его
перенатруженные мышцы сводило судорогами, и он не мог ничего с этим
поделать, кроме как помассировать их рукой. Вынужденный бодрствовать, он
помог Этиаран, вытащив из рюкзаков одеяла, пока она готовила ужин. Тем
временем солнце почти совсем зашло, и его последние лучи испещрили
травяное поле полосами янтарного света, чередующимися с длинными тенями;
и когда на небе появились звезды, Кавинант лег и стал смотреть на них,
пытаясь расслабиться с помощью вина.
Наконец он задремал. Но сон его был неспокоен. Ему снилось, что он
час за часом тащится по пустыне, а чей-то издевательский голос призывает его
насладиться свежестью травы. Это видение повторялось и повторялось, словно
навязчивый кошмар, до тех пор пока Кавинант не почувствовал, что злость как
бы выходит из него вместе с потом. Когда наступил рассвет и разбудил его, он
встретил это так, словно его оскорбили.
Он обнаружил, что ноги его окрепли, а порезанная рука почти
полностью зажила. Явная боль утихла. Но его нервы тем не менее не утратили
своей чувствительности. Кончиками пальцев ног он мог нащупать ткань
носков, ощущал легкие прикосновения ветра пальцами рук. Теперь
очевидность этих необъяснимых явлений стала приводить его в ярость. Они
являлись свидетельством здоровья, жизнеспособности_- они открывали ту
полноту жизни, которая была доступна ему прежде и обходиться без которой
он приучал себя в течение долгих месяцев, проведенных в прозябании,- и они,
казалось, наводнили его ужасающими подозрениями. Казалось, они отрицали
реальность его болезни.
Но это было невозможно. Или то, или другое, думал он с яростью. Но
не то и другое одновременно. Либо я прокаженный, либо нет. Либо Джоан
развелась со мной, либо она никогда не существовала. Третьего не дано.
С усилием, заставившим его заскрежетать зубами, Кавинант заставил
себя признать, что он_- прокаженный, что это все ему снится и что это_-
непреложный факт.
Смириться с наличием альтернативы он не мог. Если он спал, то,
возможно, ему еще удастся сохранить здравый рассудок, выжить и продолжать
существовать. Но если Страна была реальна, если она существовала в
действительности_- ах, тогда сном была долгая мука проказы, и он уже сошел
с ума без всякой надежды на выздоровление.
Лучше верить во что угодно, но только не в это. Лучше бороться за
нормальный рассудок, что, по крайней мере, он мог воспринять, чем поддаться
на удочку "здоровья", которое не поддавалось никакому объяснению. Он
переваривал эти мысли в течение нескольких часов, пока тащился следом за
