и установить контакт, но он, сославшись на нездоровье, отказался встретиться
в ближайшие дни. Пообещал позвонить сам, но не звонил...
- Это просто невежливо.
- Единственный человек, который его видел,- это Эверс. Нет, лгу! Мне
говорили, что он несколько раз приезжал к главному врачу по каким-то делам.
- К этому полуитальянцу, полунемцу? Матини, кажется? Не помню, кто мне
о нем говорил, но охарактеризовал его как очень интересного человека и
прекрасного хирурга. Это верно?
- Хирург он действительно отличный, а вот что касается других
качеств... Если человек сторонится нас, работников гестапо, так у нас есть
все основания им заинтересоваться. Я непременно установлю за ним наблюдение.
Кстати, когда вы познакомитесь с этим Матини, не откажите мне в большой
услуге дать подробную и объективную характеристику этого типа.
- Боюсь, что это будет не скоро, я пока не прибегаю к услугам врачей.
Разве подстрелят партизаны? Что это мы так долго разговариваем об этом
Матини?
- Верно, как будто нет у меня других хлопот! Один этот завод...
- Теперь, когда вопрос об его охране окончательно решен и у вас нет
причин скрывать, скажите мне, Ганс, почему вам так хотелось избавиться от
ответственности за этот объект?
- Понимаете в чем дело: поручая мне внешнюю охрану, меня предупредили,
что я должен принять все меры к ее усилению, - дело в том, что перед нашим
приездом сюда на заводе была найдена коммунистическая листовка. Охрана, как
видите, такая, что и мышь в щелочку не проскользнет. Но кто пронес листовку?
Какой вывод может сделать человек, логически мыслящий? А такой, как сделал
я: если чтолибо попало на завод, то тем же самым путем можно что-то передать
и с завода! И это "что-то" может оказаться именно той тайной, которую так
строго охраняют. И отвечать за это придется Миллеру.
- И вы, мой близкий друг, решили подложить мне такую свинью, уговорить
взяться за охрану завода?
- Не забывайте, Генрих, что этот объект находится под личным
наблюдением генерал-майора Бертгольда. С вас бы не спросили так строго, как
с меня.
- Откуда вы знаете, что он под наблюдением отца?
- Рапорт об усилении внешней охраны должен быть подан в два адреса -
корпусному начальству и в отдел, которым руководит Бертгольд.
- Отец бы и к вам был снисходителен. Ведь вы оказали ему услугу.
- Он вам сказал?- Миллер как-то странно взглянул на Генриха.
- Я узнал от Лорхен. Именно сегодня я получил письмо, в котором есть
строчки, касающиеся непосредственно вас.
Генрих вынул письмо, нашел нужное место и равнодушным голосом прочел:
"Передай герру Миллеру привет".
Миллер довольно улыбнулся.
- Вы догадываетесь, почему вам передает привет моя будущая жена?
- Ну, конечно. А вы?
- Было бы странно, если б Лора имела тайны от жениха, - уверенно
ответил Генрих.
- О, как я рад, что вы так это восприняли... А согласитесь, чистая
работа! Ведь, кроме меня и шофера - его пришлось отправить на Восточный
фронт, - никто до сих пор даже не догадывается. Кроме Бертгольда, конечно.
Генрих почувствовал, как внутри у него все похолодело.
- Вы мастер на такие дела, хотя я и не пойму, как вам удалось все
организовать?
- С того времени как генерал-майор прислал мне письмо и предложил
убрать мадемуазель Монику, не арестовывая ее, я не спускал с нее глаз.
Мадемуазель часто ездила на велосипеде!
- И что же? - едва сдерживаясь, спросил Генрих.
- Я даже не ожидал, что все произойдет так просто и легко. В тот день,
когда вы уехали в Париж, мадемуазель тоже собралась куда-то - к велосипеду
была привязана большая сумка с ее вещами. Как только мне доложили, что она
отъехала от гостиницы, я мигом бросился следом за ней... у меня всегда для
таких дел стоит наготове грузовик во дворе. Теперь, когда все прошло и вы
можете благоразумно взглянуть на вещи, согласитесь - я спас вас от серьезной
опасности. Если б арестовали эту партизанку, тень непременно легла бы и на
ваше имя.
Генрих молчал, стиснув зубы, не в силах вздохнуть.
Вот оно, страшное испытание! Настоящее испытание его воли, силы! Хоть
бы вошел кто нибудь и отвлек внимание Миллера. Только миг передышки, чтобы
овладеть собой.
Словно в ответ на его немую мольбу, зазвонил телефон, Миллер взял
трубку.
- "Монах" слушает! Да, он здесь сейчас позову.
Генрих схватил протянутую трубку и не сразу понял, о каком дяде идет
речь, почему к нему обращается какой-то жених, почему он называет его
юношей. Но знакомый голос Лютца вернул его к действительности.
- Говоришь, немедленно вызывает "дядя"? Сейчас буду... Нет, нет, без
задержки... уже иду!
Бросив трубку, Генрих быстро пошел к двери, но, пересилив себя, на
секунду остановился у порога.
- Простите, забыл попрощаться, срочно вызывает Эверс.
Как только исчезла необходимость выдерживать пристальный взгляд
Миллера, последние силы покинули Генриха. Пришлось присесть на скамейку в
сквере, подождать, пока перестанут дрожать ноги и немного прояснится голова.
"Монику убил Миллер! По приказу Бертгольда!.."
Лишь выкурив сигарету и выпив стакан воды в киоске, Генрих смог идти.
- Герр обер-лейтенант, что с вами? На вас лица нет!удивился Эверс,
увидав своего офицера по особым поручениям.
- Ты заболел, Генрих? - взволновался и Лютц, находившийся в кабинете
генерала.
- Да, я чувствую себя очень скверно,- признался Генрих.
- Тогда никаких разговоров о делах! Поезжайте домой и ложитесь в
кровать. А вы, герр Лютц, немедленно позаботьтесь о враче, - приказал
генерал.
Лютц из своего кабинета позвонил Курту и вызвал машину. Потом начал
звонить в госпиталь.
- Я попрошу, чтобы приехал сам Матини. Он охотно согласится, ибо знает
тебя с моих слов и хочет познакомиться.
Генрих не ответил.
- Да что с тобою?- Лютц подошел к Гольдрингу и заглянул ему в лицо.- У
тебя слезы на глазах!
Словно проснувшись, Генрих вздрогнул.
- Карл, ты знаешь, кто убил Монику? Миллер! Не случайно наскочил, а
нарочно. Держал для этого специальную машину... она всегда была наготове!
- Боже мой! Неужели это правда?
- Он сам мне только что признался. Даже хвастался своей
изобретательностью.
Лютц застонал.
- Это... это не укладывается в сознании. Говоришь, специально держал
машину? Как же ты не пристрелил его на месте, словно собаку? Боже, что я
говорю! Чтоб и ты погиб из-за этого мерзавца! Послушай, дай мне слово, что
ты ничего не сделаешь, не посоветовавшись со мной! Я требую, прошу! Ты мне
это обещаешь... Я вечером приеду к тебе, и мы обо всем поговорим. Но умоляю,
не делай ничего сгоряча. Ты мне обещаешь?
- Обещаю!
Через четверть часа Генрих был в замке. Удивленная его ранним
возвращением, Мария-Луиза прислала горничную с запиской. Графиня
тревожилась, не заболел ли барон, упрекала, что он скрывается от нее,
жаловалась на современных рыцарей, которые забывают о своих обязанностях по
отношению к дамам,- она, например, умирает с тоски, и никто ей не протянет
руку помощи.
Генрих сердито скомкал записку и попросил передать на словах, что он
собирается поблагодарить графиню за внимание и просит свидания.
Приблизительно через час приехал Матини. Генрих почему-то представлял
себе главного врача если не старым, то во всяком случае в летах. А перед ним
стоял человек лет тридцати пяти, очень стройный, элегантный, больше похожий
на артиста, чем на врача. Выразительное, нервное лицо Матини говорило о
натуре впечатлительной, но одновременно и сдержанной. Такие лица бывают у
людей, привыкших владеть своими чувствами. Большие карие глаза сверились
умом и печальной иронией.
- В такие годы болеть - преступление, барон! Это неуважение к природе,
которая на протяжении долгих тысячелетий отделывала свое лучшее творение -
человека!сказал он, здороваясь и внимательно всматриваясь в лицо своего
пациента.
- Я не провинился перед матерью-природой, синьор Матини,- улыбнулся
Генрих,- и, признаться, чувствую себя совершенно здоровым. Простите, что
причинил вам лишние хлопоты, но мне очень хотелось познакомиться с вами! А
теперь наказывайте или милуйте!
- Я предпочитаю помиловать! Знаете, у русских есть отличный писатель,
Чехов; в одном из своих писем к брату он написал фразу, ставшую девизом моей
жизни: "Лучше быть жертвой, чем палачом!"
- Вы знакомы с русской литературой?- удивился Генрих.
- Почему вас это так поразило? Я считаю ее одной из самых значительных
литератур мира. Скажу откровенно даже самой значительной. Чтобы читать книги
в оригиналах, я в свое время начал изучать русский язык. К сожалению, война
прервала мои занятия, и теперь я начал забывать то, что знал.
- А если мы попробуем обновить ваши знания? - спросил Генрих по-русски.
Теперь Матини широко открыл глаза.
- Как! Вы знаете русский язык?
- Я провел в России всю юность.
- О, вы так заинтриговали меня, барон, что я чуть не позабыл о своих
врачебных обязанностях. Разденьтесь, пожалуйста, я вас осмотрю. И если
найду, что разговор вам не вреден, мы еще побеседуем, конечно, если вы не
возражаете.
- Но ведь я совершенно здоров!
Матини взял Генриха за руку и нащупал пульс.
- Мне не нравится ваш вид. Ну, конечно, как я и думал, пульс учащенный.
- Я сегодня получил очень тяжелое для меня известие. Естественная
реакция организма...
- Об этом уж разрешите судить мне, естественная она или неестественная.
Как ни протестовал Гольдринг, а Матини его осмотрел и остался недоволен
состоянием нервной системы.
- Вам нужен отдых. Прежде всего отдых!
- Вы знаете, что при нынешних условиях это совершенно невозможная вещь.
- Глупости! При всех условиях человек может выкроить часик для себя и
только для себя. А у вас здесь отличные условия: роскошный парк, под боком
речка. Кстати, вы не рыболов? Здесь водятся чудесные форели! Ловля рыбы это
тоже своего рода спорт, захватывающий человека. А если прибавить к этому,
что рыбак все время проводит на свежем воздухе, много движется - это уже
создает целый комплекс, я бы сказал, лечебного характера. У меня есть один
пациент, майор Штенгель, он почти каждое утро поднимается на рассвете и час,
а то и два бегает по берегу реки, удит форель.
- Вы меня заинтересовали, синьор Матини. Я вырос у речки, и ловля рыбы
моя давняя страсть. Но нужно знать места. Форель, я слышал, любит быстрину.
- Ну, это проще простого. Пойдемте в парк, и я покажу вам, где всегда
рыбачит Штенгель.
Генрих и Матини вышли в парк. Отсюда действительно хорошо был виден
большой участок реки и ущелье, возле которого пенилась вода.
- Там просто сумасшедшее течение, и майору Штенгелю больше всего
нравится именно это место.
Новые знакомые сели на выдолбленную в скале небольшую скамеечку и
залюбовались пейзажем. Щедро залитая солнечным светом долина словно отдыхала
среди гор. Издали казалось, что городок погрузился в дрему. Как-то не
верилось, что сейчас по его улицам шагают вооруженные люди, в одном из этих
мирных домов рождаются страшные планы и не тихим покоем дышит все вокруг, а
угрозой. Вероятно, эта мысль одновременно промелькнула и у Генриха и у
Матини. Они взглянули друг на друга и печально улыбнулись.
- Какой прекрасной могла быть жизнь! - задумчиво произнес доктор.
- Какой прекрасной она будет, когда кончится война!поправил его Генрих.
- А вы верите, что такой золотой век когда нибудь наступит для
