- Действительно, тварь! Но ты не волнуйся, я привез этого морфия
вдоволь. Пусть Кубис отравляется - одним мерзавцем на свете будет меньше. А
когда у него появится морфий, он станет снисходительнее и к Матини... Ну, а
Миллер как себя чувствует?
- Он за что-то получил благодарность от твоего отца из Берлина. Теперь
ждет повышения в чине и крест. Стал еще нахальнее. Правда, с тобой он всегда
держится в рамках. А знаешь, какое у нас нововведение с легкой руки Миллера?
Возьми телефон, погляди.
Генрих пододвинул аппарат и увидел прикрепленный к нему трафарет: "Враг
подслушивает!"
Лютц рассказал, что такие напоминания висят теперь на каждом шагу,
телефонные разговоры строго конспирируются, каждый работник штаба имеет ту
позывные: генерал - "дядя", начальник штаба - "папа", Лютц - "жених", Миллер
- "монах", Кубис - "падре".
Раздевшись и погасив свет, Карл и Генрих еще долго разговаривали, лежа
один на кровати, другой на диване.
А в это время Кубис метался по всему городку в поисках Гольдринга, о
приезде которого узнал от Курта, случайно встретив того на улице. Надежда,
что барон выполнил свое обещание и привез драгоценные ампулы, словно влила в
Кубиса силы, вывела его из прострации. Но кого бы он не спрашивал, никто не
мог сказать, где остановился оберлейтенант. Лишь поздно ночью Кубис
догадался позвонить Лютцу, тот сердито ответил, что у него никого нет и
попросил не мешать спать.
Но Кубис все-таки пришел к гауптману, как только рассвело. Собственно
говоря, не пришел, а приплелся. Он еле передвигал ноги. Ни с кем не
здороваясь, тяжело дыша, Кубис упал на стул. Руки его дрожали, обычно
бледное лицо приобрело синюшный оттенок, набрякшие веки почти закрывали
глаза.
Поняв, почему ранний гость в таком состоянии Генрих, не говоря ни
слова, протянул ему две небольшие ампулы. Глаза Кубиса радостно блеснули. Он
схватил ампулы, вынул из кармана маленькую коробочку со шприцем, наполнил
его и уверенным движением ввел себе морфий. Минут пять Кубис сидел с
закрытыми глазами, закинув голову на спинку кресла. Но вот синюшный оттенок
начал медленно исчезать с лица, руки перестали дрожать, в глазах, зажглись
огоньки, на губах появилась улыбка.
- Барон! До вашего приезда я не верил, что на этой земле существуют
ангелы-хранители, но сегодня убедился: они есть, и вы - первый! Не знаю, чем
вас отблагодарю. Разве тем, что днем и ночью буду молиться о вас, когда
сброшу этот мундир и снова надену сутану.
- Если партизаны не отправят нас на тот свет раньше, чем вы смените
пистолет на крест! - сердито бросил Лютц.
- Сейчас я ввел себе такую дозу оптимизма, что бодро гляжу в будущее,-
Кубис вскочил с кресла, заходил по комнате. - Эх, гауптман, если б вы знали,
как приятно воскресать из мертвых! Какое пьянящее наслаждение снова
чувствовать пульсацию крови во всех сосудах, а в теле живое биение каждой
жилочки. Вы никогда не узнаете, что за роскошь такая внезапная смена
самочувствия. Минуту назад умирать, а теперь чувствовать, что весь мир
подчинен тебе, создан для тебя!
- Я очень рад, что не узнаю! Мне противно это противоестественное
возбуждение.
- Какая разница, искусственное или естественное! Было б хорошее
настроение, а как его достичь, это уже второстепенный вопрос. Способы не
играют роли. Важны последствия. Барон, вы привезли много этого
чудодейственного эликсира?
- На первое время хватит!
- А когда вы передадите его мне?
- Я не сделаю такой глупости, а буду выдавать вам порциями. Вы
злоупотребляете наркотиками. Начали с одной ампулы. Теперь уже две-три.
Вначале вводили под кожу, теперь прямо в вену. И я никогда не видел вас в
таком состоянии, как сегодня. Было бы не по-дружески потакать вам.
- О барон, я знаю, что сердце у вас доброе, а рука щедрая. Поэтому
спокойно гляжу в будущее. Но еще одну ампулу вы мне дайте сейчас. Чтобы я не
бегал за вами, словно щенок, разыскивающий утерянный след, как было в эту
ночь.
- Ну, ради встречи, возьмите еще одну!
- Я же говорил, что у вас доброе сердце! Жаль, что мне надо спешить, а
то бы я пропел в честь вашего приезда серенаду на итальянский манер. Вот
эту, например!
Насвистывая неаполитанскую песенку, Кубис скрылся за дверью; теперь он
был оживлен, весел и совсем не похож на того полумертвеца, который недавно
ввалился в комнату.
- Не понимаю я тебя, Генрих! Ну зачем тебе этот негодяй, негодяй даже
среди гестаповцев? - недовольно спросил Лютц.
- Для коллекции,- полушутя, полусерьезно ответил Генрих.
Весь день пришлось напряженно поработать в штабе. В дивизию только что
прибыло значительное пополнение, и Эерс поручил Гольдрингу разобраться в
бумагах нового офицерского состава.
- Что это за особая команда майора Штенгеля? - спросил Генрих Лютца,
рассматривая одну из анкет.
- А черт его знает! Майора я и в глаза не видал! Эта команда входила в
состав эсэсовской дивизии, стоявшей до нас в Кастель ла Фонте. Она охраняет
какой-то объект. О нем известно лишь генералу, начальнику штаба и Миллеру.
Когда я спросил у генерала об этом Штенгеле, он намекнул мне, чтобы мы с
тобой как можно меньше интересовались майором.
- Ну и черт с ним! - равнодушно согласился Гольдринг. Но анкету майора
прочитал особенно внимательно. Одно то, что Штенгель имел шесть высших
наград, свидетельствовало о его особых заслугах перед фатерландом.
Вечером, закончив работу, Генрих и Лютц поехали к графу Рамони. Лютц
еще днем позвонил Марии-Луизе и получил приглашение приехать в семь часов
вечера.
Замок был расположен в километре от городка, на высокой скале, которая,
словно одинокий страж, высилась возле ущелья, как бы охраняя вход в долину.
Лютца в замке хорошо знали, охрана, состоявшая из двух
чернорубашечников, пропустила машину в ворота без задержки.
У парадного подъезда под небольшим портиком с колоннами стоял еще один
чернорубашечник.
- А граф, очевидно, не очень спокойно чувствует себя на собственной
родине? - насмешливо заметил Генрих. Гляди какая охрана.
- Я никак не разберусь во взаимоотношениях итальянцев и во всем том,
что здесь происходит. Официально граф не занимает никакого поста и, кажется,
не принадлежит ни к какой партии, по крайней мере так он мне заявил. А тем
временем его оберегают от гарибальдийцев, как важную персону.
По широким мраморным ступеням гости в сопровождении слуг поднялись на
второй этаж и, свернув налево, очутились в большой комнате, напоминавшей
картинную галерею. Кроме удобных кресел и небольших столиков, никакой другой
мебели в комнате не было. Стены сплошь были увешаны картинами.
- Граф увлекается живописью и, кажется, разбирается в ней, - начал было
объяснять Лютц, но, услышав шум, доносившийся из коридора, умолк.
Дверь распахнулась, и на пороге появилась трехколесная коляска, которую
подталкивал сзади здоровенный лакей. В коляске, откинувшись на подушки,
сидел граф Рамони. Это был старик того преклонного возраста, когда человеку
с одинаковым правом можно дать и семьдесят, и восемьдесят, и девяносто лет,
настолько старость стерла границы между десятилетиями. Его длинные узловатые
пальцы бессильно лежали на клетчатом пледе, голова, как только он попробовал
сесть ровнее, качнулась и свесилась вперед, словно старческая шея не в силах
была вынести ее тяжести. Странное впечатление производило лицо графа,
покрытое множеством больших и мелких морщинок, рассекающих его во всех
направлениях. А среди этого подвижного и изменчивого лабиринта морщин, как
два стержня на которых держалось все это кружево, чернели круглые без ресниц
глаза графа. Вопреки живым гримасам лица, вопреки словам, слетавшим с губ,
они одни застыли в нерушимом спокойствии и напоминали два уголька, которые
вот-вот померкнут.
Лютц и Гольдринг вытянулись, как при появлении начальства.
- Синьоры, рад вас приветствовать у себя в замке, церемонно
провозгласил граф по немецки.
- Синьор, я рад видеть вас в добром здравии, - так же церемонно ответил
Лютц,- и разрешите представить вам моего друга, барона фон Гольдринга.
Генрих поклонился.
- Мой названный отец, генерал-майор Бертгольд, просил передать вам
самые лучшие пожелания! Впрочем, он, должно быть, сам пишет об этом!
Генрих протянул запечатанный конверт.
Граф быстро пробежал глазами письмо.
- Это прекрасно! Это просто прекрасно, что случай привел ко мне в замок
сына Вильгельма Бертгольда. Лет десять назад у нас с ним было столько общих
дел. Когда вы прибыли, барон?
- Если я явился к вам сегодня, то мог прибыть только вчера. Я не
разрешил бы себе даже на день отложить такой приятный визит.
- Молодость дает право на невнимание к нам, старикам, и я тем более
ценю вашу любезность. Где вы остановились, барон?
- Пока пользуюсь гостеприимством гауптмана Лютца, но надеюсь, что...
- Вряд ли вы найдете что-либо приличное в нашем городишке. Я бы
чувствовал себя в неоплатном долгу перед генерал-майором Бертгольдом, если б
его сын не нашел пристанища в моем замке. И моя племянница Мария-Луиза тоже.
Сейчас мы пройдем к ней, она вам это подтвердит.
Граф сделал движение рукой, слуга молча покатил коляску к двери.
Гольдринг и Лютц последовали за нею и свернули в широкий коридор, ведущий, в
правое крыло замка.
- Предупредите графиню, что у нас гости,- приказал граф горничной,
которая распахнула перед ними дверь одной из многочисленных комнат.
Но Мария-Луиза появилась не скоро. До ее прихода старый граф успел
поведать офицерам историю нескольких картин, украшавших стены голубой,
затянутой шелком комнаты. Здесь висели полотна новейших художников, но даже
после пояснений хозяина трудно было понять их смысл. Да, граф, как видно, и
сам не очень разбирался в этой живописи, объяснения давал путаные и часто не
мог скрыть иронических ноток, звучавших в голосе.
- Я не поклонник всех этих "измов" в искусстве,- наконец признался
Рамони.- Но графиня, как все женщины, не хочет отставать от моды. Вот,
кстати, и она сама.
В комнату вошла высокая худощавая женщина лет тридцати. На ней было
черное узкое платье с длинными пышными рукавами из прозрачной ткани.
Переступая порог, женщина подняла руки, чтобы поправить прическу, и легкая
черная кисея свесилась с плеч, словно два крыла. Очевидно, покрой платья был
рассчитан на такой эффект. Впрочем, как и поза графини. Мария-Луиза нарочно
задержала руки у головы, прищуренными зеленоватыми глазами рассматривая
присутствующих.
И в выражении лица графини, и в самих его чертах было тоже что-то
неестественное: к удлиненному овалу лица никак не шли наведенные, ровные,
как шнурочек, брови и увеличенные с помощью помады губы.
- Это очень мило с вашей стороны, синьор Лютц, что вы привели к нам
барона!- певучим голосом проговорила Мария-Луиза и бесцеремонным взглядом
окинула Генриха с головы до ног.
- Тем более, дитя, что барон - сын моего старого знакомого,- прибавил
граф Рамони.
- Надеюсь, милый дядя, ты догадался предложить барону остановиться у
нас?
- Я затем и привел гостей сюда, чтобы ты подтвердила мое приглашение.
- Я его не только подтверждаю, а очень прошу барона не отказывать мне и
дяде! Да, да, ибо... простите мне мою откровенность, вы к ней потом
привыкнете - приглашая вас в замок, я учитываю не только ваши, но и свои
интересы!
- Не догадываюсь, чем могу служить, но заранее радуюсь, если это так.
- У нас тут очень неспокойно, барон, а мы так одиноки! Иногда даже
