майора Шульца.
РАЗДУМЬЕ У ОКНА ВАГОНА
Известие о том, что корпус, понесший тяжелые потери, будет переведен во
Францию, а на его место прибудет другой, быстро распространилось и, понятно,
взволновало всех офицеров. Об этом говорили пока шепотом, как о великой
тайне, но все ходили возбужденные, радостно взволнованные. Правда, откуда-то
стало известно, что часть офицерского состава оставят на Восточном фронте, и
это немного нервировало, рождало чувство неуверенности. Но офицеры
успокаивали себя и друг друга тем, что это касается лишь фронтовиков, а не
работников штаба.
Всеобщее возбуждение улеглось лишь после получения официального приказа
командования о передислокации корпуса.
В этот же день Бертгольд вызвал Генриха, чтобы сообщить ему эту
радостную новость.
- Наконец приказ пришел. Итак, мы едем! Честно говоря, я уже
побаивался, что нас оставят здесь...
- Будут какие-либо поручения в связи с отъездом, герр оберст?
- Тебе придется поехать на станцию и проследить за погрузкой имущества
нашего отдела. Надеюсь, что двух дней тебе для этого достаточно?
- Надеюсь.
- Но я вижу, что тебя не очень радует весть об отъезде. Может, скажешь
мне, почему ты так мрачен последние дни?
- Мне не очень хочется покидать Восточный фронт.
- Ну, знаешь, у тебя очень странные вкусы.
- Я просто думал, что благодаря своему знанию русского языка, русских
обычаев и общей обстановки в России я буду более полезен именно здесь.
- Но надо подумать и о себе. Ты достаточно насиделся в этой глуши. А во
Франции... О, во Франции! Несколько дней поживешь там, и твое мрачное
настроение как рукой снимет. Да, кстати, ты знаешь, что майора Шульца
перевели в другую часть?
- Вот как!- Генрих многозначительно улыбнулся.Выходит, он еще и трус!
- Я надеюсь, у тебя не было никакой истории с ним?
- Нет. Вполне дружеская беседа. Он даже сделал мне один небольшой
подарок, так сказать сувенир на добрую память.
- Шульц подал рапорт о переводе, и его откомандировали в распоряжение
высшего начальства. Вчера Шульц уехал. Что ты об этом скажешь?
- Скажу - черт с ним! Мне сейчас некогда заниматься судьбой майора
Шульца. Когда прикажете выезжать?
- Завтра с утра. И помни, я целиком полагаюсь на твою
распорядительность.
- Все будет сделано как можно лучше.
- И веселее, веселее держи голову, помни, что тебя ждут все прелести
прекрасной Франции.
Впрочем, настроение Гольдринга не улучшилось и после разговода с
Бертгольдом. А на следующий день еще ухудшилось.
Всегда приветливый и веселый, он орал на солдат, грузивших имущество
отдела в вагоны и так допекал своего денщика Эрвина Бреннера, что тот
старался не попадаться ему на глаза. Всегда спокойного барона словно кто-то
подменил.
На следующий день к вечеру все имущество отдела было погружено. Но
своевременно выполненное задание не улучшило настроение лейтенанта фон
Гольдринга. Он пришел в офицерский ресторан мрачный и, несмотря на то, что
посетителей в зале почти не было, прошел к самому отдаленному столику у
окна.
Когда официантка приняла заказ, к столику, за которым сидел Генрих,
подошел высокий худощавый оберлейтенант.
- Разрешите сесть рядом с вами, герр лейтенант?обратился он к
Гольдрингу.
- Пожалуйста, мне приятно будет поужинать в компании.
Обер-лейтенант поклонился, сел и углубился в изучение прейскуранта.
- В прейскуранте не указано - есть ли у них пиво? Вы не знаете? Я бы с
удовольствием выпил сейчас кружку темного пива.
Генрих внимательно взглянул на офицера.
- Думаю, что есть, а вы, очевидно, проездом?
- Да, я только что из фатерланда.
Разговор прервала официантка, принесшая Генриху ужин.
- А что вам подать?- спросила она обер-лейтенанта.
- Чашку черного кофе и несколько бисквитов,- даже не спросив о пиве,
ответил обер-лейтенант.
Официантка побежала выполнять заказ.
- Были в отпуске? - поинтересовался Генрих.
- Некоторое время был дома, а сейчас снова на фронт.
- А что нового в фатерланде?
- Все, как прежде,- вяло бросил обер-лейтенант.Кстати, у меня
сохранилась дрезденская газета, из нее вы можете узнать о всех новостях.
Обер-лейтенант вытащил сложенную газету и протянул ее Генриху.
- Очень благодарен, с удовольствием почитаю на свободе,- ответил
Генрих, вынимая из кармана какую-то брошюру - А я только сегодня прочитал
эту книжечку. Очень интересная. Если желаете, могу вам подарить,-
обер-лейтенант, не глядя на название книги, спрятал ее. Спокойно допив кофе,
он положил на стол деньги, молча поклонился Генриху и вышел.
Через пятнадцать минут Гольдринг был в купе вагона, вот уже два дня
служившем ему временной квартирой. Денщик, которого он заранее предупредил,
что они сегодня вечером возвращаются в штаб, упаковаа вещи. Но Генрих не
спешил уезжать. Заперев дверь и опустив штору, он взялся за газету и, верно,
нашел в ней что-то весьма интересное. Долго читал, правда, очень странно,
снизу вверх. Все время останавливаясь на отдельных словах, даже буквах.
Прочитанные новости, верно, были очень приятны, потому что через полчаса,
когда Гольдринг сел в машину, чтобы ехать в штаб, Эрвин про себя отметил,
что настроение у лейтенанта изменилось к лучшему. Всю дорогу он напевал
какую-то мелодию и даже весело шутил, чего раньше никогда не позволял себе с
денщиком.
Поезд медленно шел на Запад. Впереди, на расстоянии нескольких сот
метров, паровоз тащил платформы с грузом, и это было гарантией, что поезд
придет по назначению. Если партизаны подложили под рельсы мины, то прежде
всего взлетит на воздух этот паровоз и платформы, а военный эшелон останется
цел.
Правда, все, кто был в этом эшелоне, надеялась спокойно проехать по
белорусской территории, ведь партизаны до сих пор обращали внимание
преимущественно на поезда, которые шли с запада на восток. Но
предосторожность никогда не мешает. Потому и пустили вперед паровоз с
гружеными платформами. Из раскрытых дверей товарных вагонов торчали дула
станковых пулеметов, а все солдаты имели при себе оружие.
В классных вагонах, где ехали господа офицеры, конечно, об опасности
думали меньше. Не потому, что офицеры были более храбрыми, а просто потому,
что у них не было времени. Одни отсыпались после попойки, другие
опохмелялись, третьи, как всегда, в свободные минуты играли в карты.
Генрих с оберстом ехали в одном из классных вагонов в середине поезда.
Крайнее купе было отведено для денщиков, а дальше разместились офицеры, по
двое, а то и по трое в купе. Отдельные купе были только у оберста,
Коккенмюллера и Генриха.
Лейтенант был искренне благодарен Бертгольду за это распоряжение - оно
давало ему возможность побыть наедине со своими мыслями.
А они были не очень веселыми.
Мимо окон вагона медленно проплывали знакомые пейзажи. Когда Генрих
увидит их снова? Когда он сможет сбросить этот чужой отвратительный мундир,
надеть свою обычною одежду, пойти в лес и беззаботно побродить среди
заснеженных деревьев или летом броситься навзничь на поросшею зеленой травой
землю и спокойно глядеть в бескрайнюю небесную синь? Когда он сможет, не
таясь, во весь голос, запеть свою любимую песню, ту, которую всегда просил
петь его отец? Да и увидит ли он когда-нибудь отца? Увидит ли он своих
друзей, знакомых? Будет ли у него возможность продолжать прерванное войной
ученье?
Для родных он "пропал без вести" Такое сообщение получит его отец.
Сколько горя принесет это известие в отчий дом! Но так надо. Надо! Для всех
родных и знакомых его нет в живых. Он пропал без вести. Есть лишь несколько
человек в Москве, которым известно, что успел уже сделать тот, кого зовут
сейчас Генрих фон Гольдринг. Лишь эти люди знают, где он сейчас, что должен
делить завтра или послезавтра.
И он выполнит то, что ему поручено. Выполнит, даже если за это придется
заплатить жизнью. Он сделает это ради Родины, ради отца, который так
убивается по нем сейчас и будет убиваться еще долгие-долгие годы.
Что он пережил в тот вечер, рассматривая альбом Шульца! Была минута,
когда Генриху показалось, что он выдаст себя и бросится на майора. Никто
никогда не узнает, скольких усилий стоило ему сдержать себя. Но он сдержал,
так было нужно.
Теперь ему будет еще труднее. Отныне он будет жить не только среди
врагов, но еще и на чужбине. Пока их корпус стоял в Белоруссии, он мог в
случае провала убежать в лес, к партизанам. Хотя он и был среди врагов, но
жил дома, на родине, и всегда ощущал величайшую силу своего народа, его
незримую поддержку, неисчерпаемую силу его духа. Да, он будет жить на
чужбине, и в случае чего единственный выход - это крохотный револьвер, с
которым он не разлучается ни днем ни ночью.
Но, черт возьми, Гольдринг будет жить! Долго и назло врагам. У него
хватит сил держать себя так, чтобы гестаповские ищейки не напали на его
след. Да, ему иногда до чувства физического отвращения противна эта роль
барона фон Гольдринга. Когда-нибудь он расскажет об этом родным и друзьям, а
сейчас надо молчать и ни на миг не забывать, кто он и для чего послан в
логово врага. И всетаки как ему трудно, как нестерпимо трудно! Артисты в
театре могут отдыхать во время антракта, они имеют в своем распоряжении
целый день, чтобы быть самими собой, а он должен играть роль постоянно,
каждое мгновение, и играть как можно лучше. Не имея отдыха даже ночью. Ибо и
ночью он должен быть настороже, следить за собой, чтобы не обмолвиться во
сне каким-либо, словом. А отдых еще так далек. Да и дождется ли он окончания
войны? Ходить так долго по краю пропасти и не сорваться.
Нет, прочь эти мысли! Он сейчас барон фон Гольдринг. А о чем может
думать фон Гольдринг, да еще барон? О партии в бридж, о развлечениях, что
ждут его во Франции, о письме Лоры, которое он до сих пор не прочитал, а
прочесть необходимо, так как оберст внимательно следит, чтобы переписка
между Генрихом и Лорой не прерывалась.
Выехав за границу русской территории, эшелон двигался значительно
быстрее, делая лишь коротенькие остановки на больших станциях. Это нарушило
планы многих офицеров, которые рассчитывали хотя бы на краткосрочные отпуска
в Берлине. Но приказ командования был суров - всем без исключения прибыть на
место назначения своевременно.
На четвертый день эшелон пересек французскую границу и в тот же день
вечером прибыл к месту назначения, в маленький французский городок.
Все следующее утро Генрих потратил на то, чтобы организовать канцелярию
отдела 1-Ц. Зато во время обеда он уже мог доложить оберсту, что все готово
и завтра можно приступить к работе.
К его удивлению, оберст выслушал сообщение невнимательно, не проявил ни
малейшего интереса к тем маленьким удобствам, которые так любил.
- Вам не нравится, герр оберст?- немного обиженно спросил Генрих.
- Это ни меня, ни тебя, мой мальчик, больше не касается!- торжественно
проговорил Бертгольд.
- Я не понимаю...
- К сожалению, Генрих, нам придется на некоторое время расстаться.
Сегодня ночью получен приказ откомандировать меня в распоряжение Гиммлера. Я
еще не знаю, что буду делать, но во всяком случае сюда не вернусь. Очень
возможно, что я останусь в Берлине.
На лице Генриха отразилось сожаление и даже растерянность. Отъезд
оберста осложнял его положение. Кто знает, как сложатся его взаимоотношения
с новым начальством?
