остатки сорок четвертой и двенадцатой дивизий, разгромленных во время
неудачной операции "Железный кулак". Эти части нам разрешено использовать
для ликвидации партизан, но их будет недостаточно. О численности
партизанского отряда у нас очень противоречивые данные, но несомненно одно:
отряд достаточно велик, хорошо, вооружен, поддерживает постоянную связь с
советским командованием. Все это обязывает нас подготовить операцию как
можно лучше. Теперь перейдем к твоему участию в этой подготовке. Я уже
говорил, что мы не можем рассчитывать лишь на те части, которые отведем для
переформирования. Их надо всеми возможными способами усилить. И сделать это
мы предполагаем за счет полиции, расположенной в отдельных селах.
Мобилизовав всех полицейских, мы сможем организовать два батальона, которые
тоже бросим на ликвидацию партизанского отряда.
- Наконец я смогу увидеть собственными глазами хоть одного партизана!
- Смотри, чтобы партизаны не увидели тебя раньше, чем ты их! Помни, что
стреляют они очень метко и дерутся до последнего. Впрочем, надеюсь, что все
обойдется хорошо. В твоем распоряжении будет легковая машина и один
бронетранспортер с пятнадцатью солдатами и двумя пулеметами.
Генрих пожал плечами, но возражать не решился.
- А теперь твое задание: тебе предстоит объехать места, где расположен
весь этот сброд, именуемый полицией. Выявить его боеспособность. По приезде
подашь мне об этом письменный рапорт, точно указав количество людей,
вооружения и прочее. Сведения следует собрать самые точные, чтобы знать, с
какими силами мы можем начать операцию, условно названную "Зеленой
прогулкой". Понятно?
- Так точно!.. Разрешите один вопрос, герр оберст?
- Прошу.
- Вы назвали полицию сбродом, следовательно, вы о ней не очень высокого
мнения?
- Не высокого? Слабо сказано, мой мальчик!
- В таком случае зачем же ее вооружать, организовывать?
Бертгольд невесело улыбнулся.
- У нас недостаточно сил, чтобы держать во всех населенных пунктах свои
гарнизоны. Это раз. Второе, и главное, состоит в том, что завербованные в
полицию не могут не стать злейшими врагами партизан. Они вынуждены бороться
с ними хотя бы для того, чтобы спасти себе жизнь. К сожалению, полиция
рекрутируется по большей части из темных людишек и дезертиров русской армии.
А дезертир прежде всего трус и трусом останется, какой бы мундир он ни
надел.
- Когда я могу приступить к выполнению?
- Через час к отъезду все будет готово. Сегодня и завтра ты проведешь
инспектирование, а послезавтра, в десять утра, подашь рапорт - "Зеленая
прогулка" может быть назначена внезапно. Части будут подняты по тревоге.
Кстати, следует проверить готовность полиции собраться по тревоге. Это
особенно касается полицейских отрядов в районе села Подгорного, которым ты
отдашь распоряжение блокировать лес на участке от Подгорного до Иванкова.
Конечно, о предстоящей операции никто не должен не только знать, но даже
догадываться. Ясно?
- Вполне. Разрешите идти?
- Иди и постарайся как следует отдохнуть... Постой-ка, чуть не забыл.
Сегодня я получил письмо из дому, здесь есть строки, касающиеся тебя. Вот
здесь.
Бертгольд отчеркнул в письме ногтем нужное место, подвернул верх листка
и протянул его Генриху. Тот пробежал глазами отчеркнутые строки, поднял
растроганный взгляд на оберста и снова, уже не торопясь, перечитал
написанное.
- Я сейчас же, сию же минуту напишу фрау Эльзе!воскликнул он
взволнованно, возвращая письмо.- Теперь я считаю, что имею право это
сделать.
- Что же, это делает честь твоему сердцу. Я как раз отправляю письмо и,
если хочешь, припиши несколько строк. Можешь располагаться здесь, в моем
кабинете.
Письмо Генриха, однако, не уложилось в несколько строк.
"Многоуважаемая фрау Бертгольд!- писал он.- Только что благодаря
господину Бертгольду я пережил счастливейвые минуты: он дал мне прочитать то
место в письме, где вы пишете обо мне. С безграничным волнением узнал я,
многоуважаемая фрау Бертгольд, что вы хорошо меня помните еще с детства, и,
зная, что я остался совершенно одиноким, выказали ко мне столь искреннее
чувство, которое я не могу назвать иначе, как материнской любовью. Я
счастлив, когда думаю, что у меня снова есть семья. Господин Бертгольд уже
считает меня своим сыном, а я егоотцом. Теперь же, с вашего разрешения, я
буду считать, что у меня есть и мать. Могу ли я быть уверен, что у меня есть
и сестра? Несмотря на то, что я был маленьким, когда в последний раз видел
вас, ваша доброта и нежность, с которой вы тогда ко мне относились, живут и
будут жить в моей памяти. Хотелось бы о многом написать вам, а еще больше -
увидеть вас. Я счастлив от самого предчувствия этой встречи. Я буду всячески
стремиться к этому и воспользуюсь малейшей возможностью приблизить встречу.
Но до встречи я позволяю себе надеяться получить от вас хоть маленькое
письмо. Поцелуйте за меня Лору, я чуть не написал "малютку Лору", потому что
такой она сохранилась в моей памяти. Если бы она оказала мне великую милость
и написала, как брату, я стал бы еще счастливее. С вашего разрешения целую
вас
Ваш сын барон фон Гольдринг".
Генрих протянул написанное оберсту.
- Я прошу вас прочитать, герр оберст! Я опасаюсь, не слишком ли я
смело...
Бертгольд остановил его движением руки, не отрывая глаз от письма.
- Ты написал, как почтительный и любящий сын!сказал он растроганно и,
подойдя к Генриху, обнял его.
- Ну, а теперь иди. Пора отправляться в дорогу. И очень прошу, не
забудь взять автомат.
Когда Генрих был уже на пороге, Бертгольд еще раз остановил его:
- Я забыл сообщить тебе одну пикантную новость: советский трибунал
заочно присудил тебя к расстрелу как изменника родины. Об этом сообщил мне
капитан Кубис. Он работает по линии агентурной разведки, а наша разведка
слава богу, еще располагает хорошими агентами.
- Новость действительно пикантная!- Генрих рассмеялся, но вдруг оборвал
смех. Лицо его стало суровм, и глаза с вызовом блеснули.
- Я могу погибнуть при любых обстоятельствах - ни за что в нашем мире
ручаться нельзя. Но одно я знаю твердо: изменником родины я никогда не
стану!
Щелкнув каблуками, он вышел из кабинета.
Разговор с Бертгольдом взволновал Генриха. Первые часы его работы в
штабе Бертгольда не должны были вызвать ни малейшего подозрения. И вдруг на
тебе. Такое обвинение! Ведь когда оберст брал у него отпечатки пальцев, он
нарочно отвернулся от карты, лежавшей на столе.
"Но кто же мог передать советскому командованию план операции? Кто?"
СОБЫТИЕ В ПОДГОРНОМ
Весть о том, что в село Подгорное прибыл небольшой немецкий отряд во
главе с офицером, была получена в штабе партизанского отряда как раз в тот
момент, когда с Большой земли по радио передали очередное задание: всячески
затруднять гитлеровцам переброску свежих сил на смену разгромленным во время
последнего неудачного наступления, постараться во что бы то ни стало
разведать планы немецкого командования и любой ценой раздобыть "языка".
Связной, сообщавший о прибытии отряда, утверждал, будто машины приехали
из села Турнавино, где располагался штаб корпуса. Поэтому само собою
напрашивалось предположение, что и лейтенант, командующий отрядом,- офицер
штаба. А это как раз то, что надо, - лучший из возможных "языков". Ибо кто
же может больше знать о планах немецкого командования, чем штабист?
Решено было, введя в бой две роты, окружить село Подгорное, разгромить
отряд и во что бы то ни стало взять в плен офицера живым.
Связные из других сел сообщили, что вчера и к ним приезжали
бронетранспортер и легковая машина и что офицер собирал и инструктировал
отряды полиции. Таким образом, было очевидно, что готовится какая-то крупная
операция против партизан. Захватить гитлеровского офицера было вдвойне
необходимо.
Кроме двух рот, на которые возлагалась задача атаковать гитлеровцев в
Подгорном, было решено выслать отряды автоматчиков, поручив им оседлать
дороги, ведущие из Подгорного в Турнавино и особенно в Марьяновку, так как
там стоял сильный гарнизон, состоявший не только из полицейских, но и из
отряда немецких солдат. На эти группы автоматчиков возлагалась двойная
задача - им следовало задержать части врага, которые, возможно, немцы вышлют
из Турнавина или из Марьяновки на помощь своему отряду, и, во-вторых, не
дать гитлеровцам, атакованным в Подгорном, бежать, если им удастся
пробиться.
Операцию следовало начать немедленно, так как машины, о которых шла
речь, как сообщали связные, задерживались в каждом селе не более полутора -
двух часов.
До Подгорного от партизанского лагеря было километров десять, из них
лишь семь лесом, а три - по открытой местности.
Командир партизанского отряда - он решил руководить операцией сам,- как
только выехали из лесу, разделил своих бойцов на две части и приказал гнать
лошадей во весь дух, чтобы как можно быстрее окружить село. То, что
гитлеровцы могли заметить опасность, командира не тревожило. На запад им
преграждало путь большое болото, где не то что машине или всаднику, но и не
всякому пешему удалось бы пройти: болото было очень топкое, и тропки,
ведущие через него, мало кто знал. Стало быть, у гитлеровцев оставались два
выхода: либо принять бой, что было выгодно для партизан, либо, заметив
приближение врага, попытаться бежать. Оба пути, которыми они могла
воспользоваться, проходили мимо болота. Один вел на северв Турнавино, второй
- на юг, в Марьяновку. Партизаны для того и гнали коней, чтобы успеть
перерезать эти пути отхода и уже потом, развернувшись, пойти в наступление
на Подгорное.
В Подгорном Генрих задержался несколько дольше, чем в других местах. За
время пути он проголодался и охотно принял приглашение начальника местной
полиции Барановского пообедать у него. Тем более что районный начальник
полиции вахтмейстер Вольф представил Барановского не только как надежного
человека, но и как хорошего хозяина, умеющего угощать своих гостей, особенно
господ офицеров. Командир отряда автоматчиков, сопровождавших Гольдринга,
Вурцер, сперва, правда, не советовал лейтенанту долго задерживаться в
Подгорном и настаивал на том, чтобы засветло вернуться в штаб, но,
соблазненный красноречивыми рассказами Вольфа о гостеприимстве Барановского,
под конец и сам был не прочь воспользоваться удобным случаем и вкусно
пообедать.
Барановский, высокий, неуклюжий человек, не помнил себя от радости: у
него обедает не кто иной, как сам барон! Приглашая гостей садиться, он
суетился, не зная за что взяться, и его долговязая фигура казалась от этого
еще более комичной. Старый немецкий мундир с белой полоской на рукаве,
казалось, был сшит на юношу, а не на этого солидного, с большим животом
человека. И этот живот начальник полиции никак не мог упрятать в мундир. Все
средние пуговицы то и дело расстегивались - застегнутыми оставались лишь
верхние и нижние, и тогда сквозь большую прореху было видно белую вышитую
сорочку, вовсе не идущую к немецкому мундиру. Гольдринг не мог сдержать
улыбки, при виде этого, как ему говорили, образцового полицейского.
Барановский приказал жене зажарить поросенка и вообще приготовить такой
обед, "чтобы он и в Берлине вспоминал" (начальник полиции думал, что
Гольдринг не понимает по-русски, и погому не стеснялся в выражениях).
После этого Барановский по приказу Вольфа составил списки тайных
