можно увидеть всю фигуру. Что же, оберст доволен: стального цвета мундир с
черным воротником хорошо облегает крепкие плечи и широкую грудь, на светлых
бриджах ни одной морщинки. Ни единого пятнышка. Высокие, хорошо начищенные
сапоги блестят. Именно такой вид и должен быть у безупречного офицера, даже
в походе. Да, оберст Бертгольд доволен собой, доволен началом дня.
- Все к лучшему! Все к лучшему!- говорит он, потирая руки и направляясь
к письменному столу, чтобы еще раз просмотреть документы Генриха.
Вильгельм Бертгольд слишком долго служил в немецкой разведке, чтобы у
него осталась хоть капелька доверия к людям. Каждого человека он
рассматривал как потенциального преступника, которому рано или поздно
придется отвечать на вопросы гестаповского следователя. В каждом
человеческом поступке он искал корыстолюбие, как основной движущий рычаг.
Широко раскрыв свои объятья Генриху фон Гольдрингу, Бертгольд
действовал по вдохновению, без заранее обдуманного плана, ибо у него не было
времени его составить. Но погодя, оценивая свое поведение, он похвалил себя,
остался доволен и был очень рад, что так мастерски разыграл роль
благородного и расчувствовавшегося друга старого Зигфрида. Именно эта роль
давала ему самые большие преимущества.
Если проверка подтвердит, что перебежчик действительно тот, за кого он
себя выдает, и что им руководили действительно патриотические чувства, о,
тогда он, Бертгольд, покажет себя в лучшем свете! И перед этим юношей, и
перед командованием. Разговоры о его благородном поступке, безусловно,
создадут вокруг его имени своеобразную славу человека не только разумного,
но и сердечного. Что же касается Генриха фон Гольдринга, то он вечно будет
ему благодарен. Если же выяснится, что за личиной фон Гольдринга скрывается
враг, которого он, Вильгельм Бертгольд, пригрел для того, чтобы усыпить
бдительность и быстрее раскрыть,- тогда опять-таки за Бертгольдом укрепится
слава опытного разведчика.
В обоих случаях он выиграет!
Документы, которые были у перебежчика, его фамильное сходство с
Гольдрингом, а главное те подробности, которые сохранились в его памяти с
детства,- все это свидетельствовало, что Вильгельму Бертгольду действительно
первому пришлось приветствовать сына своего старого друга. Но проверка не
помешает. В таких делах нельзя полагаться ни на собственную интуицию, ни на
подлинность рассказов и документов. Лучше трижды проверить, нежели один раз
ошибиться.
К тому же еще не известно, что заставило Генриха фон Гольдринга,
который мог бы ассимилироваться в Советском Союзе, перейти к немцам. Правда,
юноше двадцать один год. Им, возможно, руководило желание отомстить за отца,
а если он был воспитан в духе патриотизма, то и желание вернуться на родину.
Но, вероятно, главное все же не в этом. А в тех двух миллионах марок,
которые лежат в Швейцарском Национальном банке. Если Генрих фон Гольдринг и
дальше оставался бы в Советском Союзе и жил под вымышленным именем, этого
наследства он не смог бы получить. "А может быть, он и перешел к нам именно
для того, чтобы, получив наследство, вернуться в Россию? Может быть, он
заслан к нам специально?"
Сомнения не давали спать Бертгольду всю ночь. Он рано поднялся с
кровати. Да, надо как можно скорее все выяснить. Ведь у него такой чудесный
план. Молодой, красивый барон, и... два миллиона марок. Ну чем не муж для
его Лоры? Лучше не найти.
Чтобы ускорить дело, Вертгольд решил сам взяться за него.
Вызвав начальника отдела агентурной разведки гауптмана Кубиса, он
приказал ему собрать все сведения о воспитаннике Одесского пехотного училища
Антоне Степановиче Комарове.
- О результатах доложить лично мне,- сурово приказал оберст.- И не
тяните, действуйте как можно быстрее.
Пока Кубис связывался со своей агентурой, Бертгольд проводил проверку
по другой линии. Он затребовал из архива разведки в Берлине дело Зигфрида
фон Гольдринга. Если Генрих действительно помогал отцу, это будет легко
установить. Пока же Генрих фон Гольдринг вел себя очень скромно. Он никогда
по собственной инициативе не заходил к Бертгольду, ни к чему не проявлял
повышенного интереса, кроме газет, которые читал целыми днями, иногда
просматривал старые архивы. Это было понятно: юноша жадно хотел знать, чем и
как живет его родина, от которой он был оторван долгие годы.
Приблизительно через неделю после первой встречи Бертгольд вызвал
Генриха к себе на квартиру. Он заказал ужин на две персоны, поставил бутылку
водки и вина.
- Ты не хочешь со мной поужинать?- спросил оберст, довольный
впечатлением, которое произвел на Гольдринга хорошо сервированный стол.
- О, герр оберст, если бы вы знали, как я соскучился по семейному уюту,
немецкому языку и вообще по культурной обстановке, вы бы не спрашивали меня
об этом.
- Вот и хорошо, садись. Чего тебе налить? Впрочем, можно и не
спрашивать, ты, конечно, привык к русской водке? Признаться, я тоже люблю ее
- нельзя даже сравнить с нашим шнапсом.
- Если можно, мне лучше вина, я совсем не пью водки...
Это заявление немного насторожило оберста. Он сам не раз инструктировал
агентов о правилах поведения и особенно подчеркивал первую заповедь
разведчика - не потреблять алкогольных напитков.
- И совсем не пьешь?
- Разрешаю себе не больше одной рюмки коньяка и стакана сухого вина.
- Вино есть, а коньяк сейчас будет.- Бертгольд дал соответствующие
распоряжения денщику.
- Послушай, Генрих,- спросил, словно ненароком, Бертгольд, когда ужин
уже подходил в концу и щеки Гольдринга порозовели от выпитого.- Ты не
помнишь дела Нечаева?
- Василия Васильевича? Бывшего начальника ГПУ в том городе, где мы жили
с отцом на Дальнем Востоке?
- Да, да,- подтвердил Бертгольд.
- Прекрасно помню. Ведь я написал анонимку на него.
- Скажи, в чем суть этого дела.
- Нечаев познакомился с отцом на охоте, и потом они часто ходили вместе
охотиться. Но в тысяча девятьсот тридцать седьмом году отец заметил, что
Нечаев как-то подозрительно относится к нему. Боясь, что он получил
материалы о нашей деятельности, отец решил его скомпрометировать. Он
сочинил, а я переписал анонимку и отправил в высшие органы ГПУ. В ней мы
обвиняли Нечаева в том, что он ходит в тайгу не на охоту, а для встреч с
японским шпионом, который действует в этом районе и передает ему секретные
информации. Анонимке поверили, Нечаева арестовали, о дальнейшей его судьбе
отец не мог ничего узнать.
- Вот и не верь в наследственность! Ведь у тебя чисто отцовская память.
А для нас, разведчиков, хорошая память - первое оружие. Ты мне говорил, что
помогал отцу расшифровывать наши приказы и зашифровывать сведения. Вчера мне
пришлось просматривать свои архивы, и я случайно нашел там интересную
бумажку. Вот она. Не напоминает она тебе чего-нибудь?
Бертгольд протянул Генриху небольшой, уже пожелтевший листочек, на
котором были написаны лишь три ряда цифр в разных комбинациях по четыре.
Пока Генрих внимательно разглядывал цифры, Бертгольд равнодушно курил,
время от времени поглядывая на сосредоточенное лицо гостя. Оберст был
уверен, что задание трудное, его мог выполнить лишь тот, кто годами имел
дело с этим шифром.
Молчание затянулось. И Бертгольд уже начал жалеть, что прибег к такому
сложному способу проверки. Ведь действительно надо быть старым опытным
агентом разведки, а не юным помощником разведчика, чтобы держать в голове
ключ кода, примененного четыре - пять лет назад, да и то всего несколько
раз.
Наконец Генрих поднял голову.
- Так вот где эта бумажка,- сказал он, грустно улыбаясь.- А отец так
ждал ее, столько нервничал. Он тогда вынужден был принять самостоятельное
решение и действовать по своему усмотрению. И только после того как все уже
было сделано, вы прислали ему коротенькое сообщение с благодарностью, ведь
это же инструкция по проведению операции "Таубе"! После того как отец
сообщил, что русские строят в тайге номерной завод, вы ответили: "Начало
строительства надо задержать всеми способами". Обещали дать конкретнее
задание, но мы его не дождались. Тогда отец сам, через агента "Б-49", провел
операцию "Таубе". Он сжег бараки, и рабочие разбежались... И вот теперь,
через полдесятка лет, я держу в руках: инструкцию, которую мы ждали с таким
нетерпением.- Генрих печально покачал головой и задумался.
- Прости меня, что я заставил тебя вспоминать о тяжелом, но имей в виду
- мы, разведчики, должны обладать железным сердцем и стальными нервами.
Еще долго расспрашивал Бертгольд Генриха о работе на Востоке,
интересовался фамилиями, датами, фактами. Генрих охотно отвечал и сам,
казалось, увлекся воспоминаниями.
Коккенмюллер сменил уже пятую ленту на магнитофоне, тайно установленном
в смежной комнате, а Бертгольд все расспрашивал.
Когда Генрих поздно вечером ушел к себе, Бертгольд еще долго не
ложился, сверяя записи на ленте с документами, присланными из Берлина. Отчет
Зигфрида фон Гольдринга за 1937 год целиком подтверждал то, что говорил
Генрих фон Гольдринг осенью 1941 года.
Итак, Бертгольд не ошибся, усыновив наследника своего друга.
ПЕРВЫЕ НЕПРИЯТНОСТИ, ПЕРВЫЕ ПОРУЧЕНИЯ
Генрих фон Гольдринг вскочил с постели, словно его подбросило пружиной.
Уже несколько недель, как он перешел линию фронта и все никак не может
привыкнуть к новой обстановке, к мысли, что все осталось позади. Правда, все
сложилось для него хорошо, даже слишком хорошо. А может быть, именно в этом
и таится опасность? Человек, когда все идет гладко, ослабляет внимание,
теряет ежеминутный контроль над своими словами и действиями. Не повредит ли
ему, например, чрезмерная благосклонность оберста Бертгольда? То, что он
стал вводить Генриха в курс дела еще до присвоения ему офицерского звания?
Конечно, оберст заручился поддержкой командира корпуса генераллейтенанта
Иордана. Генерал очень заинтересовался историей молодого барона фон
Гольдринга и сам хлопотал перед ставкой главного командования о присвоении
Генриху звания офицера. Генерал Иордан прав, утверждая, что советские
офицерские школы дают не меньше знаний, чем немецкие. Вероятно, согласовано
с генералом и то, что Генрих остается при штабе и будет работать именно в
отделе 1-Ц, под непосредственным руководством Бертгольда. Нет, с этой
стороны нечего ждать невриятностей. Откуда же в таком случае это чувство
тревоги и подсознательного недовольства собой? Генрих перебирает в памяти
все события последних дней. Да, он допустил ошибку - взялся за изучение
работы отдела, вместо того чтобы завязать дружеские взаимоотношения со всеми
офицерами штаба. Вполне понятно, что ему завидуют, что на него глядят косо,
даже несколько настороженно...
Часы показывали восемь утра, а в комнате было еще совсем темно; за
окном, как завеса, серела густая сетка дождя. Закурив, Генрих снова лег в
постель. Следовало до мелочей, до малейших подробностей возобновить в памяти
вчерашний день. Так он делает каждое утро. Это стало у него такой же
привычкой, как утреннее умывание.
А минувший день особенно значителен: вчера Генриху присвоено звание
лейтенанта немецкой армии, и по этому случаю он по совету Бертгольда устроил
вечеринку для офицеров отдела 1-Ц...
Генрих вспомнил, с каким небрежным превосходством здоровались с ним
офицеры, когда он как хозяин встречал их в дверях офицерской столовой.
Но как изменилось поведение гостей после тоста Бертгольда! Бертгольд и
