Заказывает водки. Кирнули. Мироненко начал всем свою челюсть
демонстрировать. Спасибо, говорит, ребята выручили, нашли. Орлы, говорит,
передовики, стахановцы... За одним столиком челюсть разглядывают, за
другим... Швейцар подошел взглянуть... Тромбонист из ансамбля... Официантки
головами качают... А Мироненко шестую бутылку давит с водолазами. Хватился,
нету челюсти, увели. Кричит: "Верните, гады!" Разве найдешь... Тут и
водолазы не помогут...
- Ладно, - говорю, - мне пора...
В родильный дом ехать не хотелось. Больничная атмосфера на меня
удручающе действует. Одни фикусы чего стоят... Захожу в отдел к Марине.
Слышу:
- А, это ты... Прости, работы много.
- Что-нибудь случилось?
- Что могло случиться? Дела...
- Что еще за дела?
- Юоилей все такое Мы же люди серые, романов не пишем...
- Чего ты злишься.
- А чего мне радоваться? Ты куда-то исчезаешь. То безумная любовь, то
неделю шляешься...
- Что значит - шляешься?! Я был в командировке на Сааремаа. Меня в
гостинице клопы покусали...
- Это не клопы, - подозрительно сощурилась Марина, - это бабы.
Отвратительные, грязные шлюхи. И чего они к тебе лезут? Вечно без денег,
вечно с похмелья... Удивляюсь, как ты до сих пор не заразился...
- Чем можно заразиться у клопа?
- Ты хоть не врал бы! Кто эта рыжая, вертлявая дылда? Я тебя утром из
автобуса видела...
- Это не рыжая, вертлявая дылда. Это - поэт-метафизик Владимир Эрль. У
него такая прическа...
Вдруг я понял, что она сейчас заплачет. А плакала Марина отчаянно,
горько, вскрикивая и не щадя себя. Как актриса после спектакля...
- Прошу тебя, успокойся. Все будет хорошо. Все знают, что я к тебе
привязан...
Марина достала крошечный розовый платочек, вытерла глаза. Заговорила
спокойнее:
- Ты можешь быть серьезным?
- Конечно.
- Не уверена. Ты совершенно безответственный... Как жаворонок... У тебя
нет адреса, нет имущества, нет цели... Нет глубоких привязанностей. Я - лишь
случайная точка в пространстве. А мне уже под сорок. И я должна как-то
устраивать свою жизнь.
- Мне тоже под сорок. Вернее - за тридцать. И я не понимаю, что значит
- устраивать свою жизнь... Ты хочешь выйти замуж? Но что изменится? Что даст
этот идиотский штамп? Это лошадиное тавро... Пока мне хорошо, я здесь. А
надоест - уйду. И так будет всегда...
- Не собираюсь я замуж. Да и какой ты жених! Просто я хочу иметь
ребенка. Иначе будет поздно...
- Ну и рожай. Только помни, что его ожидает.
- Ты вечно сгущаешь краски. Миллионы людей честно живут и работают. И
потом, как я рожу одна?
- Почему одна? Я буду... содействовать. А что касается материальной
стороны дела, ты зарабатываешь втрое больше. То есть от меня практически не
зависишь...
- Я говорила о другом...
Зазвонил телефон. Марина сняла трубку.
- Да? Ну и прекрасно... Он как раз у меня...
Я замахал руками. Марина понимающе кивнула.
- Я говорю, только что был здесь... Вот уж не знаю. Видно, пьет
где-нибудь.
Ну, думаю, стерва.
- Тебя Цехановский разыскивает. Хочет долг вернуть.
- Что это с ним?
- Деньги получил за книгу.
- "Караван уходит в небо"?
- Почему - караван? Книга называется "Продолжение следует".
- Это одно и то же. Ладно, - говорю, - мне пора.
- Куда ты собрался? Если не секрет...
- Представь себе, в родильный дом...
Я оглядел заваленные газетами столы. Ощутил запах табачного дыма и
клея. Испытал такую острую скуку и горечь, что даже атмосфера больницы уже
не пугала меня.
За дверью я осознал, что секунду назад Марина выкрикнула: "Ну и
убирайся, жалкий пьяница!"
Сел в автобус, поехал на улицу Карла Маркса. В автобусе неожиданно
задремал. Через минуту проснулся с головной болью. Пересекая холл родильного
дома, мельком увидел себя в зеркале и отвернулся... Навстречу шла женщина в
белом халате.
- Посторонним сюда нельзя.
- А потусторонним, - спрашиваю, - можно?
Медсестра замерла в недоумении. Я сунул ей редакционную книжку.
Поднялся на второй этаж. На лестничной площадке курили женщины в
бесформенных халатах.
- Как разыскать главного врача?
- Выше, напротив лифта.
Напротив лифта - значит, скромный человек. Напротив лифта - шумно,
двери хлопают...
Захожу. Эстонец лет шестидесяти делает перед раскрытой форточкой
гимнастику.
Эстонцев я отличаю сразу же и безошибочно. Ничего крикливого,
размашистого в облике. Неизменный галстук и складка на брюках. Бедноватая
линия подбородка и спокойное выражение глаз. Да и какой русский будет тебе
делать гимнастику в одиночестве... Протягиваю удостоверение.
- Доктор Михкель Теппе. Садитесь. Чем могу быть полезен?
Я изложил суть дела. Доктор не удивился. Вообще, что бы ни затеяла
пресса, рядового читателя удивить трудно. Ко всему привыкли...
- Думаю, это несложно, - произнес Теппе, - клиника огромная.
- Вам сообщают о каждом новорожденном?
- Я могу распорядиться.
Он снял трубку. Что-то сказал по-эстонски. Затем обратился ко мне:
- Интересуетесь, как проходят роды?
- Боже упаси! Мне бы записать данные, взглянуть на ребенка и поговорить
с отцом.
Доктор снова позвонил. Еще раз что-то сказал по-эстонски.
- Тут одна рожает. Я позвоню через несколько минут. Надеюсь, все будет
хорошо. Здоровая мать... Такая полная блондинка, - отвлекся доктор.
- Вы-то, - говорю, - сами женаты?
- Конечно.
- И дети есть?
- Сын.
- Не задумывались, что его ожидает?
- А что мне думать? Я прекрасно знаю, что его ожидает. Его ожидает
лагерь строгого режима. Я беседовал с адвокатом. Уже и подписку взяли...
Теппе говорил спокойно и просто. Как будто речь шла о заурядном
положительном явлении.
Я понизил голос, спросил доверительно и конспиративно:
- Дело Солдатова?
- Что? - не понял доктор.
- Ваш сын - деятель эстонского возрождения?
- Мой сын, - отчеканил Теппе, - фарцовщик и пьяница. И я могу быть за
него относительно спокоен, лишь когда его держат в тюрьме...
Мы помолчали.
- Когда-то я работал фельдшером на островах. Затем сражался в эстонском
корпусе. Добился высокого положения. Не знаю, как это вышло. Я и мать -
положительные люди, а сын - отрицательный...
- Неплохо бы и его выслушать.
- Слушать его невозможно. Говорю ему: "Юра, за что ты меня презираешь?
Я всего добился упорным трудом. У меня была нелегкая жизнь. Сейчас я занимаю
высокое положение. Как ты думаешь, почему меня, скромного фельдшера,
назначили главным врачом?.." А он и отвечает: "Потому что всех твоих умных
коллег расстреляли..." Как будто это я их расстрелял...
Зазвонил телефон.
- У аппарата, - выговорил Теппе, - отлично. Затем перешел на эстонский.
Речь шла о сантиметрах и килограммах.
- Ну, вот, - сказал он, - родила из девятой палаты. Четыре двести и
пятьдесят восемь сантиметров. Хотите взглянуть?
- Это не обязательно. Дети все на одно лицо...
- Фамилия матери - Окас. Хилья Окас. Тысяча девятьсот сорок шестой год
рождения. Нормировщица с "Пунанэ рэт". Отец - Магабча...
- Что значит - Магабча?
- Фамилия такая. Он из Эфиопии. В мореходной школе учится.
- Черный?
- Я бы сказал - шоколадный.
- Слушайте, - говорю, - это любопытно. Вырисовывается интернационализм.
Дружба народов... Они зарегистрированы?
- Разумеется. Он ей каждый день записки пишет. И подписывается: "Твой
соевый батончик".
- Разрешите мне позвонить?
- Сделайте одолжение. Звоню в редакцию. Подходит Туронок.
- Слушаю вас... Туронок.
- Генрих Францевич, только что родился мальчик.
- В чем дело? Кто говорит?
- Это Довлатов. Из родильного дома. Вы мне задание дали...
- А, помню, помню.
- Так вот, родился мальчик. Большой, здоровый... Пятьдесят восемь
сантиметров. Вес - четыре двести... Отец - эфиоп.
Возникла тягостная пауза.
- Не понял. - сказал Туронок.
- Эфиоп, - говорю, - родом из Эфиопии... Учится здесь... Марксист, -
зачем-то добавил я.
- Вы пьяны? - резко спросил Туронок.
- Откуда?! Я же на задании.
- На задании... Когда вас это останавливало?! Кто в декабре облевал
районный партактив?..
- Генрих францевич, мне неловко подолгу занимать телефон... Только что
родился мальчик. Его отец - дружественный нам эфиоп.
- Вы хотите сказать - черный?
- Шоколадный.
- То есть - негр?
- Естественно.
- Что же тут естественного?
- По-вашему, эфиоп не человек?
- Довлатов, - исполненным муки голосом произнес Туронок, - Довлатов, я
вас уволю... За попытки дискредитировать все самое лучшее... Оставьте в
покое своего засранного эфиопа! Дождитесь нормального - вы слышите меня? -
нормального человеческого ребенка!..
- Ладно, - говорю, - я ведь только спросил...
Раздались частые гудки. Теппе сочувственно поглядел на меня.
- Не подходит, - говорю.
- У меня сразу же возникли сомнения, но я промолчал.
- А, ладно...
- Хотите кофе?
Он достал из шкафа коричневую банку. Снова раздался звонок. Теппе долго
говорил по-эстонски. Видно, речь шла о деле, меня не касающемся. Я дождался
конца разговора и неожиданно спросил:
- Можно поспать у вас за ширмой?
- Конечно, - не удивился Теппе. - Хотите моим плащом воспользоваться?
- И так сойдет.
Я снял ботинки и улегся. Нужно было сосредоточиться. Иначе контуры
действительности безнадежно расплывались. Я вдруг увидел себя издали,
растерянным и нелепым. Кто я? Зачем здесь нахожусь? Почему лежу за ширмой в
ожидании бог знает чего? И как глупо сложилась жизнь!.. Когда я проснулся,
надо мной стоял Теппе.
- Извините, потревожил... Только что родила ваша знакомая.
"Марина!" - с легким ужасом подумал я. (Все знают, что ужас можно
испытывать в едва ощутимой степени.) Затем, отогнав безумную мысль, спросил:
- То есть как - знакомая?
- Журналистка из молодежной газеты - Румянцева.
- А, Лена, жена Бори Штейна. Действительно, ее с мая не видно...
- Пять минут назад она родила.
- Это любопытно. Редактор будет счастлив. Отец ребенка - известный в
Таллинне поэт. Мать - журналистка. Оба - партийные. Штейн напишет балладу по
такому случаю...
- Очень рад за вас.
Я позвонил Штейну.
- Здорово, - говорю, - тебя можно поздравить.
- Рано. Ответ будет в среду.
- Какой ответ?
- Поеду я в Швецию или не поеду. Говорят - нет опыта поездок в
капстраны. А где взять опыт, если не пускают?.. Ты бывал в капстранах?
- Нет. Меня и в соц-то не пустили. Я в Болгарию подавал...
- А я даже в Югославии был. Югославия - почти что кап...
- Я звоню из клиники. У тебя сын родился.
- Мать твою! - воскликнул Штейн. - Мать твою!..
Теппе протянул мне листок с каракулями.
- Рост, - говорю, - пятьдесят шесть, вес - три девятьсот. Лена
чувствует себя нормально.
- Мать твою, - не унимался Штейн, - сейчас приеду. Такси возьму.
Теперь нужно было вызвать фотографа.
- Звоните, звоните, - сказал Теппе.
Я позвонил Жбанкову. Трубку взяла Лера.
- Михаил Владимирович нездоров, - сказала она.
- Пьяный, что ли? - спрашиваю.
- Как свинья. Это ты его напоил?
- Ничего подобного. И вообще, я на работе.
- Ну, прости.
Звоню Малкизлю.
- Приезжай, ребенка сфотографировать в юбилейный номер. У Штейна сын
родился. Гонорар, между прочим, двойной...
- Ты хочешь об этом ребенке писать?
- А что?
- А то, что Штейн - еврей. А каждого еврея нужно согласовывать. Ты
