хорошая и плохая. Вы какую предпочитаете?
-- Тут, -- говорю, -- надо подумать.
-- Хорошая -- дороже, -- объяснила Галя.
-- Ладно, -- сказал я, -- денег все равно нет... Она сразу же куда-то
позвонила. Долго кого-то уговаривала. Наконец вопрос был решен. Где-то
записали мою фамилию.
-- Я вас провожу.
Давно я не был объектом такой интенсивной женской заботы. В дальнейшем
она будет проявляться еще настойчивее. И даже перерастет в нажим.
Вначале я относил это за счет моей потускневшей индивидуальности. Затем
убедился, насколько огромен дефицит мужского пола в этих краях. Кривоногий
местный тракторист с локонами вокзальной шлюхи был окружен назойливыми
румяными поклонницами.
-- Умираю, пива! -- вяло говорил он. И девушки бежали за пивом... Галя
заперла дверь экскурсионного бюро. Мы направились через лес в сторону
поселка.
-- Вы любите Пушкина? -- неожиданно спросила она,
Что-то во мне дрогнуло, но я ответил:
-- Люблю... "Медного всадника", прозу...
-- А стихи?
-- Поздние стихи очень люблю.
-- А ранние?
-- Ранние тоже люблю, -- сдался я.
-- Тут все живет и дышит Пушкиным, -- сказала Галя, -- буквально каждая
веточка, каждая травинка. Так и ждешь, что он выйдет сейчас из-за
поворота... Цилиндр, крылатка, знакомый профиль...
Между тем из-за поворота вышел Леня Гурьянов, бывший университетский
стукач.
-- Борька, хрен моржовый, -- дико заорал он, -- ты ли это?!
Я отозвался с неожиданным радушием. Еще один подонок застал меня
врасплох. Вечно не успеваю сосредоточиться...
-- Я знал, что ты приедешь, -- не унимался Гурьянов... Впоследствии мне
рассказали такую историю. Была тут в начале сезона пьянка. Чья-то свадьба
или день рождения. Присутствовал местный сотрудник госбезопасности.
Заговорили обо мне. Кто-то из общих знакомых сказал:
-- Он в Таллинне. Ему возразили:
-- Нет, уже год, как в Ленинграде.
-- А я слышал, что в Риге у Красильникова... Следовали новые и новые
версии. Чекист сосредоточенно поедал тушеную утку. Затем приподнял голову и
коротко высказался:
-- Есть данные -- собирается в Пушкинские Горы...
-- Меня ждут, -- сказал Гурьянов, как будто я его удерживал,
Он посмотрел на Галю:
,-- А ты похорошела. Никак зубы вставила? Карманы его тяжело
оттопыривались.
-- Вот засранец! -- неожиданно произнесла Галина. И через минуту: --
Как хорошо, что Пушкин этого не видит.
-- Да, -- сказал я, -- это неплохо.
Первый этаж гостиницы "Дружба" занимали три учреждения. Гастроном,
парикмахерская и ресторан "Лукоморье". Надо бы, думаю, Галину пригласить за
все ее услуги. Денег я захватил ничтожно мало. Один размашистый жест грозил
катастрофой.
Я промолчал.
Мы подошли к барьеру, за которым сидела женщина-администратор. Галя
меня представила. Женщина протянула увесистый ключ с номером 231.
-- А завтра подыщите комнату, -- сказала Галина, -- можно в поселке...
Можно на Ворониче, только это дорого... Можно в одной из ближайших деревень:
Савкино, Гайки...
-- Спасибо, -- говорю, -- выручили.
-- Ну, я пошла.
Фраза оканчивалась едва уловимым вопросительным знаком: "Ну, я
пошла?.."
-- Проводить вас?
-- Я живу в микрорайоне, -- таинственно реагировала девушка.
Затем -- отчетливо и внятно, чересчур отчетливо и внятно:
-- Провожать не обязательно... И не думайте, что я такая...
Она удалилась, гордо кивнув администратору. Я поднялся на второй этаж и
отпер дверь. Кровать была аккуратно застелена. Репродуктор издавал
прерывистые звуки. На перекладине распахнутого стенного шкафа болтались
вешалки.
В этой комнате, в этой узенькой лодке, я отплывал к неведомым берегам
самостоятельной холостяцкой жизни.
Я принял душ, смывая щекотливый осадок Галиных хлопот, налет автобусной
влажной тесноты, коросту многодневного застолья.
Настроение заметно улучшилось. Холодный душ подействовал как резкий
окрик.
Я вытерся, натянул гимнастические брюки и закурил.
В коридоре раздавался стук шагов. Где-то звучала музыка. Под окнами
шумели грузовики и бесчисленные мопеды.
Я улегся поверх одеяла, раскрыл серый томик Виктора Лихоносова. Решил
наконец выяснить, что это за деревенская проза? Обзавестись своего рода
путеводителем...
Читая, я незаметно уснул. Проснулся в два ночи. Предутренний летний
сумрак заливал комнату. Уже можно было сосчитать листья фикуса на окне.
Я решил спокойно все обдумать. Попытаться рассеять ощущение катастрофы,
тупика.
Жизнь расстилалась вокруг необозримым минным полем. Я находился в
центре. Следовало разбить это поле на участки и браться за дело. Разорвать
цепь драматических обстоятельств. Проанализировать ощущение краха. Изучить
каждый фактор в отдельности.
Человек двадцать лет пишет рассказы. Убежден, что с некоторыми
основаниями взялся за перо. Люди, которым он доверяет, готовы это
засвидетельствовать.
Тебя не публикуют, не издают. Не принимают в свою компанию. В свою
бандитскую шайку. Но разве об этом ты мечтал, бормоча первые строчки?
Ты добиваешься справедливости? Успокойся, этот фрукт здесь не растет.
Несколько сияющих истин должны были изменить мир к лучшему, а что произошло
в действительности?..
У тебя есть десяток читателей. Дай Бог, чтобы их стало еще меньше...
Тебе не платят -- вот что скверно. Деньги -- это свобода, пространство,
капризы... Имея деньги, так легко переносить нищету...
Учись зарабатывать их, не лицемеря. Иди работать грузчиком, пиши
ночами. Мандельштам говорил, люди сохранят все, что им нужно. Вот и пиши...
У тебя есть к этому способности -- могло и не быть. Пиши, создай
шедевр. Вызови душевное потрясение у читателя. У одного-единственного живого
человека... Задача на всю жизнь.
А если не получится? Что ж, ты сам говорил, в моральном отношении
неудавшаяся попытка еще благороднее. Хотя бы потому, что не
вознаграждается...
Пиши, раз уж взялся, тащи этот груз. Чем он весомее, тем легче...
Тебя угнетают долги? У кого их не было?! Не огорчайся. Ведь это
единственное, что по-настоящему связывает тебя с людьми...
Оглядываясь, ты видишь руины? Этого можно было ожидать. Кто живет в
мире слов, тот не ладит с вещами.
Ты завидуешь любому, кто называет себя писателем. Кто может, вытащив
удостоверение, документально это засвидетельствовать.
Но что же пишут твои современники? У писателя Волина ты обнаружил:
"...Мне стало предельно ясно..." И на той же странице:
"...С беспредельной ясностью Ким ощутил..." Слово перевернуто вверх
ногами. Из него высыпалось содержимое. Вернее, содержимого не оказалось.
Слова громоздились неосязаемые, как тень от пустой бутылки...
Ах, не о том, не о том зашла речь!.. Как надоели вечные твои уловки!..
Жить невозможно. Надо либо жить, либо писать. Либо слово, либо дело. Но
твое дело -- слово. А всякое Дело с заглавной буквы тебе ненавистно. Вокруг
него -- зона мертвого пространства. Там гибнет все, что мешает делу. Там
гибнут надежды, иллюзии, воспоминания. Там царит убогий, непререкаемый,
однозначный материализм...
И снова -- не то, не то...
Во что ты превратил свою жену? Она была простодушной, кокетливой,
любила веселиться. Ты сделал ее ревнивой, подозрительной и нервной. Ее
неизменная фраза: "Что ты хочешь этим сказать?" -- памятник твоей
изворотливости...
Твои безобразия достигали курьезов. Помнишь, как ты вернулся около
четырех ночи и стал расшнуровывать ботинки. Жена проснулась и застонала:
-- Господи, куда в такую рань?!.
-- Действительно, рановато, рановато, -- пробормотал ты.
А потом быстро разделся и лег... Да что тут говорить...
Утро. Шаги, заглушаемые алой ковровой дорожкой. Внезапное прерывистое
бормотание репродуктора. Плеск воды за стеной. Грузовики под окнами.
Неожиданный отдаленный крик петуха...
В детстве лето было озвучено'гудками паровозов. Пригородные дачи...
Запах вокзальной гари и нагретого песка... Настольный теннис под ветками...
Тугой и звонкий стук мяча... Танцы на веранде (старший брат доверил тебе
заводить патефон)... Глеб Романов... Ру-жена Сикора... "Эта песня за два
сольди, за два гроша...", "Я тобою в Бухаресте грезил наяву...".
Выжженный солнцем пляж... Жесткая осока... Длинные трусы и следы
резинок на икрах... Набившийся в сандалии песок...
В дверь постучали:
-- К телефону!
-- Это недоразумение, -- говорю.
-- Вы -- Али ханов?
Меня проводили в комнату сестры-хозяйки. Я взял трубку.
-- Вы спали? -- поинтересовалась Галина.
Я горячо возразил.
Я давно заметил, что на этот вопрос люди реагируют с излишней
горячностью. Задайте человеку вопрос: "Бывают ли у тебя запои?" -- и человек
спокойно ответит -- нет. А может быть, охотно согласится. Зато вопрос "Ты
спал?" большинство переживает чуть ли не как оскорбление. Как попытку
уличить человека в злодействе...
-- Я договорилась насчет комнаты.
-- Вот спасибо.
-- В деревне Сосново. Пять минут от турбазы. Отдельный вход.
-- Это главное.
-- Хозяин, правда, выпивает,,.
-- Еще один козырь.
-- Запомните фамилию -- Сорокин. Михаил Ива-ныч... Пойдете через
турбазу вдоль оврага. С горы уже деревню видно. Четвертый дом... А может,
пятый. Да вы найдете. Там свалка рядом...
-- Спасибо, милая. Тон резко изменился.
-- Какая я вам милая?! Ох, умираю... Милая... Скажите пожалуйста...
Милую нашел...
В дальнейшем я не раз изумлялся этим мгновенным Галиным преображениям.
Живое участие, радушие и простота сменялись крикливыми интонациями
оскорбленного целомудрия. Нормальная речь -- визгливым провинциальным
говором...
-- И не подумайте чего-нибудь такого!
-- Такого -- никогда. И еще раз -- спасибо... Я отправился на турбазу.
На этот раз здесь было людно. Вокруг стояли разноцветные автомашины.
Группами и поодиночке бродили туристы в курортных шапочках. У газетного
киоска выстроилась очередь. Из распахнутых окон столовой доносился звон
посуды и визг металлических табуреток. Здесь же резвилось несколько
упитанных дворняг.
На каждом шагу я видел изображения Пушкина. Даже возле таинственной
кирпичной будочки с надписью "Огнеопасно!". Сходство исчерпывалось
бакенбардами. Размеры их варьировались произвольно. Я давно заметил: у наших
художников имеются любимые объекты, где нет предела размаху и вдохновению.
Это в первую очередь -- борода Карла Маркса и лоб Ильича...
Репродуктор был включен на полную мощность:
-- Внимание! Говорит радиоузел пушкиногорской туристской базы.
Объявляем порядок дня на сегодня...
Я зашел в экскурсионное бюро. Галину осаждали туристы. Она махнула
рукой, чтобы я подождал.
Я взял с полки брошюру "Жемчужина Крыма". Достал сигареты.
Экскурсоводы, получив какие-то бумаги, удалялись. За ними к автобусам
бежали туристы. Несколько "диких" семейств жаждало присоединиться к группам.
Ими занималась высокая худенькая девушка.
Ко мне застенчиво приблизился мужчина в тирольской шляпе:
-- Извините, могу я задать вопрос?
-- Слушаю вас.
-- Это дали?
-- То есть?
-- Я спрашиваю, это дали? -- тиролец увлек меня к распахнутому окну.
-- В каком смысле?
-- В прямом. Я хотел бы знать, это дали или не дали? Если не дали, так
и скажите.
-- Не понимаю.
Мужчина слегка покраснел и начал торопливо объяснять:
-- У меня была открытка... Я -- филокартист...
