вспомнил о рукописи священника. Это была блестящая мысль. Быть может,
рукопись и не заинтересует его, но зато усыпит. Он достал ее из кармана и,
придвинув столик к кровати, снял нагар со свечи, надел очки и приступил к
чтению. Почерк был странный, а бумага покрыта пятнами. Прочтя заглавие, он
вздрогнул и невольно окинул внимательным взглядом комнату. Но, поразмыслив о
том, как нелепо поддаваться таким чувствам, он снова снял нагар со свечи и
стал читать следующее:
"РУКОПИСЬ СУМАСШЕДШЕГО
Да, сумасшедшего! Как поразило бы меня это слово несколько лет назад!
Какой пробудило бы оно ужас, который, бывало, охватывал меня так, что кровь
закипала в жилах, холодный пот крупными каплями покрывал кожу и от страха
дрожали колени! А теперь оно мне нравится. Это прекрасное слово. Покажите
мне монарха, чей нахмуренный лоб вызывает такой же страх, какой вызывает
горящий взгляд сумасшедшего, монарха, чья веревка и топор так же надежны,
как когти безумца. Хо-хо! Великое дело - быть сумасшедшим! На тебя смотрят,
как на дикого льва сквозь железную решетку, а ты скрежещешь зубами и воешь
долгой тихой ночью под веселый звон тяжелой цепи, и катаешься, и корчишься
на соломе, опьяненный этой славной музыкой! Да здравствует сумасшедший дом!
О, это чудесное место!
Помню время, когда я боялся сойти с ума, когда, бывало, просыпался
внезапно и падал на колени и молил избавить меня от проклятья, тяготевшего
над моим родом, когда бежал от веселья и счастья, чтобы спрятаться в
каком-нибудь уединенном месте и проводить томительные часы, следя за
развитием горячки, которая должна была пожрать мой мозг. Я знал, что безумие
смешано с самой кровью моей и проникло до мозга костей, знал, что одно
поколение сошло в могилу, не тронутое этой страшной болезнью, а я - первый,
в ком она должна возродиться. Я знал, что так должно быть, так бывало
всегда, и так всегда будет, и когда я сидел в людной комнате, забившись в
темный угол, и видел, как люди перешептываются, показывают на меня и
посматривают в мою сторону, я знал, что они говорят друг другу о человеке,
обреченном на сумасшествие, и, крадучись, я уходил и тосковал в одиночестве.
Так жил я годы, долгие-долгие годы. Здесь ночи тоже бывают иногда
длинными, очень длинными; но они - ничто по сравнению с теми беспокойными
ночами и страшными снами, какие снились мне в те годы. Я холодею, вспоминая
о них. Большие темные фигуры с хитрыми, насмешливыми лицами прятались по
всем углам комнаты, а по ночам склонялись над моей кроватью, толкая меня к
безумию. Они нашептывали мне о том, что пол в старом доме, где умер отец
моего отца, запятнан его кровью, пролитой им самим в припадке буйного
помешательства. Я затыкал пальцами уши, но голоса визжали в моей голове, их
визг звенел в комнате, вопил о моем деде, в поколении, предшествовавшем ему,
безумие оставалось скрытым, но дед моего деда годы прожил с руками,
прикованными к земле, дабы не мог он себя самого разорвать в клочья. Я знал,
что они говорят правду, знал прекрасно. Я это открыл много лет назад, хотя
от меня пытались утаить истину. Ха-ха! Меня считали сумасшедшим, но я был
слишком хитер для них.
Наконец, оно пришло, и я не понимал, как мог я этого бояться. Теперь я
свободно мог посещать людей, смеяться и шутить с лучшими из них. Я знал, что
я сумасшедший, но они этого даже не подозревали. Как я восхищался самим
собой, своими тонкими проделками, потешаясь над теми, кто, бывало, шушукался
и косился на меня, когда я не был сумасшедшим, а только боялся, что
когда-нибудь сойду с ума! А как весело я хохотал, когда оставался один и
думал о том, как хорошо храню я свою тайну и как быстро отшатнулись бы от
меня добрые мои друзья, узнай они истину! Обедая с каким-нибудь славным
веселым малым, я готов был кричать от восторга при мысли о том, как
побледнел бы он и обратился в бегство, если бы узнал, что милый друг,
сидевший подле него, натачивая сверкающий нож;, был сумасшедшим, который
имеет полную возможность да, пожалуй, и не прочь вонзить ноя: ему в сердце.
О, это была веселая жизнь!
Я разбогател, мне достались большие деньги, и я предался развлечениям,
прелесть которых увеличивалась в тысячу раз благодаря моей тайне, столь
искусно хранимой. Я унаследовал поместье. Правосудие - даже само правосудие
с орлиным оком - было обмануто и в руки сумасшедшего отдало оспариваемое
наследство. Где же была проницательность зорких и здравомыслящих людей? Где
была сноровка юристов, ловко подмечающих малейший изъян? Хитрость
сумасшедшего всех обманула.
У меня были деньги. Как ухаживали за мной! Я тратил их расточительно.
Как меня восхваляли! Как пресмыкались передо мной три гордых и властных
брата! Да и старый, седовласый отец - какое внимание, какое уважение, какая
преданная дружба, - о, он боготворил меня! У старика была дочь, у молодых
людей - сестра, и все пятеро были бедны. Я был богат, и, женившись на
девушке, я увидел торжествующую усмешку, осветившую лица ее неимущих
родственников, когда они думали о своем прекрасно проведенном плане и
доставшейся им награде. А ведь улыбаться-то должен был я. Улыбаться? Нет,
хохотать и рвать на себе волосы и с радостными криками кататься по земле.
Они и не подозревали, что выдали ее замуж за сумасшедшего.
Позвольте-ка... А если бы они знали, была ли бы она спасена? На одной
чаше весов - счастье сестры, на другой - золото ее мужа. Легчайшая пушинка,
которая улетает от моего дуновенья, - и славная цепь, которая теперь
украшает мое тело!
Но в одном пункте я обманулся, несмотря на все мое лукавство. Не будь я
сумасшедшим... ибо хотя мы, сумасшедшие, достаточно хитры, по иной раз
становимся в тупик... не будь я сумасшедшим, я догадался бы, что девушка
предпочла бы лежать холодной и недвижимой в мрачном, свинцовом гробу, чем
войти в мой богатый, сверкающий дом невестой, которой псе завидуют. Я знал
бы, что ее сердце принадлежит другому - юноше с темными глазами, чье имя - я
это слышал - шептала она тревожно во сне; знал бы, что она принесена мне в
жертву, чтобы избавить от нищеты седого старика и высокомерных братьев.
Фигуры и лица стерлись теперь в моей памяти, но я знаю, что девушка
была красива. Я это з_н_а_ю, ибо в светлые лунные ночи, когда я вдруг
просыпаюсь и вокруг меня тишина, я вижу: тихо и неподвижно стоит в углу этой
палаты легкая и изможденная фигура с длинными черными полосами, струящимися
вдоль спины и развеваемыми дуновением неземного ветра, а глаза ее пристально
смотрят на меня и никогда не мигают и не смыкаются. Тише! Кровь стынет у
меня в сердце, когда я об этом пишу. Это о_н_а; лицо очень бледно, блестящие
глаза остекленели, но я их хорошо знаю. Она всегда неподвижна, никогда не
хмурится и не гримасничает, как те другие, что иной раз наполняют мою
палату; но для меня она страшнее даже, чем те призраки, которые меня
искушали много лет назад, - она приходит прямо из могилы и подобна самой
смерти.
В течение чуть ли не целого года я видел, что лицо ее становится все
бледнее, в течение чуть ли не целого года я видел, как скатываются слезы по
ее впалым щекам, но причина была мне неизвестна. Наконец, я ее узнал. Дольше
нельзя было скрывать это от меня. Она меня не любила; я и не думал, что она
меня любит; она презирала мое богатство и ненавидела роскошь, в которой
жила, - этого я не ждал. Она любила другого. Эта мысль не приходила мне в
голову. Странные чувства овладели мной, и мысли, внушенные мне какою-то
тайной силой, терзали мой мозг. Ненависти к ней я не чувствовал, однако
ненавидел юношу, о котором она все еще тосковала. Я жалел, да, жалел ее, ибо
холодные себялюбивые родственники обрекли ее на несчастную жизнь. Я знал
долго она не протянет, но мысль, что она еще успеет дать жизнь какому-нибудь
злополучному существу, обреченному передать безумие своим потомкам,
заставила меня принять решение. Я решил ее убить.
В течение многих недель я думал о яде, затем об утоплении и, наконец, о
поджоге. Великолепное зрелище - величественный дом, объятый пламенем, и жена
сумасшедшего, превращенная в золу. Подумайте, какая насмешка - большое
вознаграждение и какой-нибудь здравомыслящий человек, болтающийся на
виселице за поступок, им не совершенный! А всему причиной - хитрость
сумасшедшего! Я часто обдумывал этот план, но в конце концов отказался от
него. О, какое наслаждение день за днем править бритву, пробовать отточенное
лезвие и представлять себе ту глубокую рану, какую можно нанести одним
ударом этого тонкого сверкающего лезвия!
Наконец, старые призраки, которые так часто посещали меня прежде, стали
нашептывать, что час настал, и вложили в мою руку открытую бритву. Я крепко
се зажал, потихоньку встал с постели и наклонился над спящей женой. Лицо ее
было закрыто руками. Я мягко их отвел, и они беспомощно упали ей на грудь.
Она плакала - слезы еще не высохли на щеках. Лицо было спокойно и
безмятежно, и когда я смотрел на нее, тихая улыбка осветила это бледное
лицо. Осторожно я положил руку ей на плечо. Она вздрогнула, но это было во
сне. Снова я склонился к ней. Она вскрикнула и проснулась.
Одно движение моей руки - и больше никогда она не издала бы ни крика,
ни звука. Но я задрожал и отшатнулся. Ее глаза впились в мои. Не знаю, чем
это объяснить, но они усмирили и испугали меня; я затрепетал от этого
взгляда. Она встала с постели, все еще глядя на меня пристально, не
отрываясь. Я дрожал; бритва была в моей руке, но я не мог пошевельнуться.
Она направилась к двери. Дойдя до нее, она повернулась и отвела взгляд от
моего лица. Чары были сняты. Одним прыжком я был около нее и схватил ее за
руку. Она упала, испуская вопли.
Теперь я мог убить ее - она не сопротивлялась; но в доме поднялась
тревога. Я услышал топот ног на лестнице. Я положил на место бритву, отпер
дверь и громко позвал на помощь.
Вошли люди, подняли ее и положили на кровать. Несколько часов она
лежала без сознания, а когда жизнь, зрение и речь вернулись к ней,
оказалось, что она потеряла рассудок и бредила дико и исступленно.
Призвали докторов - великих людей, которые в удобных экипажах
подъезжали к моей двери, на прекрасных лошадях и с нарядными слугами. Много
недель они провели у ее постели. Собрались на консультацию и тихо и
торжественно совещались в соседней комнате. Один из них, самый умный и самый
знаменитый, отвел меня в сторону и, попросив приготовиться к худшему, сказал
мне, - мне, сумасшедшему! - что моя жена сошла с ума. Он стоял рядом со мной
у открытого окна, смотрел мне в лицо, и его рука лежала на моей. Одно усилие
- и я мог швырнуть его вниз, на мостовую. Вот была бы потеха! Но это
угрожало моей тайне, и я дал ему уйти. Спустя несколько дней мне сказали,
что я должен держать ее под надзором, должен приставить к ней сторожа. Это
сказали мне! Я ушел в поля, где никто не мог меня услышать, и веселился так,
что хохот мой звенел в воздухе.
На следующий день она умерла. Седой старик проводил ее до могилы, а
гордые братья пролили слезу над бездыханным трупом той, на чьи страдания при
жизни взирали с ледяным спокойствием. Все это питало тайную мою веселость, и
когда мы ехали домой, я смеялся, прикрывшись белым носовым платком, пока
слезы не навернулись мне на глаза.
Но хотя я достиг цели и убил ее, я был в смятении и тревоге: я
чувствовал, что недалеко то время, когда моя тайна будет открыта. Я не мог
скрыть дикую радость, которая бурлила во мне и заставляла меня, когда я один
