пальцем, когда он потихоньку отбивал такт и подчеркивал ритм воображаемыми
паузами, улыбка, расплывавшаяся на его лице при каждом шутливом замечании, и
лукавый взгляд, который он бросал исподтишка, наблюдая произведенное
впечатление, спокойствие, с каким он закрывал глаза и слушал какое-нибудь
описание, живая мимика, которой он мысленно сопровождал диалог, желание,
чтобы глухой джентльмен понял, о чем идет речь, и страстная потребность
исправлять чтеца, если тот запинался на каком-нибудь слове в рукописи или
заменял его другим, - все это было равно достойно внимания. Когда же,
наконец, после неудачной попытки объясниться с глухим джентльменом
посредством ручной азбуки, с помощью которой он составлял слова, не
существующие ни на едином языке цивилизованных или первобытных народов, он
взял грифельную доску и написал крупным шрифтом, по одному слову в строке,
вопрос: "Как - вам - это нравится?" - когда он это написал и, протянув доску
через стол, ждал ответа, с физиономией, просиявшей и похорошевшей от
сильного волнения, тогда даже мистер Майлс смягчился и не мог не взглянуть
на него внимательно и благосклонно.
- Мне пришло в голову, - сказал глухой джентльмен, который следил за
мистером Пиквиком и за всеми остальными с любопытством, - мне пришло в
голову, - сказал глухой джентльмен, вынимая изо рта трубку, - что теперь
настал момент занять наше единственное пустующее кресло.
Так как наш разговор, естественно, перешел на вакантное место, то мы
охотно прислушались к этому замечанию и вопросительно взглянули на нашего
друга.
- Я уверен, - продолжал он, - что мистер Пиквик знаком с кем-нибудь,
кто явился бы для нас приобретением; он должен знать человека, который нам
нужен. Прошу вас, не будем терять времени и покончим с этим вопросом. Не так
ли, мистер Пиквик?
Джентльмен, к которому был обращен сей вопрос, хотел было дать устный
ответ, но, вспомнив о дефекте нашего друга, заменил такого рода ответ
пятьюдесятью кивками. Затем, взяв доску и начертав на ней печатными буквами
гигантское "да", он протянул ее через стол и, потирая руки и всматриваясь в
наши лица, объявил, что он и глухой джентльмен прекрасно понимают друг
друга.
- Человек, которого я имею в виду, - сказал мистер Пиквик, - и которого
в настоящее время я бы не осмелился еще назвать, если бы вы не представили
мне такой возможности, - очень странный старик. Его фамилия - Бембер.
- Бембер! - воскликнул Джек. -Я уверен, что уже слышал это имя.
- В таком случае я не сомневаюсь, - отвечал мистер Пиквик, - что вы
помните его по истории моих приключений (я говорю о посмертных записках
нашего старого клуба), хотя о нем упоминается лить вскользь, и, если я не
ошибаюсь, он появляется только один раз.
- Совершенно верно! - сказал Джек. - Позвольте-ка... Это - тот человек,
который питает исключительный интерес к старым, заплесневелым комнатам и
Иннам, рассказывает какие-то истории, имеющие отношение к его излюбленной
теме... и рассказал странную повесть о привидениях... это он?
- Он самый. Так вот, - продолжал мистер Пиквик, понизив голос и говоря
таинственным и конфиденциальным тоном, - это весьма необыкновенный и
замечательный человек; живет, и говорит, и взирает, словно какой-то странный
призрак, которому доставляет наслаждение обитать в старых домах; и до такой
степени поглощен этой одной темой, о коей вы только что упомянули, что это
поистине вызывает изумление. Удалившись в частную жизнь, я разыскал его, и,
смею вас уверить, чем чаще я его вижу, тем сильнее воздействует на меня
странное и мечтательное расположение его духа.
- Где он живет? - осведомился я.
- Он живет, - отвечал мистер Пиквик, - в одном из этих скучных,
заброшенных, старых домов, с которыми связаны все его помыслы и рассказы;
живет в полном одиночестве и часто проводит взаперти несколько недель
подряд. В таком уединении он предается тем фантазиям, которым давно
потворствовал, а когда появляется на людях или кто-нибудь из внешнего мира
приходит навестить его, эти фантазии по-прежнему занимают его мысли и
остаются его любимой темой. Пожалуй, я могу сказать, что он начал относиться
с уважением ко мне и с интересом к моим визитам - я уверен, что эти чувства
он перенесет и на Часы мистера Хамфри, если он хоть раз появится среди нас.
Я хочу только объяснить вам, что он - странный, одинокий мечтатель - в мире,
но не от мира, - и не похож ни на кого из здесь присутствующих, так же как
не похож ни на кого из людей, которых я когда-либо встречал или знал.
Мистер Майлс выслушал этот отзыв о предлагаемом члене вашего общества с
довольно кислой физиономией и, пробурчав, что, пожалуй, старик немножко
тронулся, пожелал узнать, богат ли он.
- Я его никогда не спрашивал, - сказал мистер Пиквик.
- Тем не менее вы могли бы это знать, сэр, - резко возразил мистер
Майлс.
- Быть может, сэр, - сказал мистер Пиквик не менее резко, чем тот, - но
я не знаю. Да и в самом деле, - добавил он, вновь обретая обычную свою
мягкость, - я не имею возможности судить. Он живет бедно, но это,
по-видимому, соответствует его характеру. Я никогда не слышал, чтобы он
заговаривал о своем материальном положении, и никогда не встречал никого,
кто бы имел об этом хоть малейшее представление. Право же, я сообщил вам
все, что о нем знаю, и от вас зависит решить, желаете ли вы узнать больше,
или уже знаете вполне достаточно.
Мы единогласно пришли к тому заключению, что нам хотелось бы знать
больше; и, в виде компромисса с мистером Майлсом (который хотя и сказал:
да... о, разумеется... он не прочь знать больше об этом джентльмене... Он не
имеет никакого права восставать против воли всех и так далее, однако же с
сомнением покачал головой и несколько раз произнес "гм!" с особой
выразительностью), было условлено, что мистер Пиквик отправится вместе со
мной с вечерним визитом к объекту нашей дискуссии; для этой цели сей
джентльмен и я немедленно сговорились встретиться в ближайшее время, причем
было указано, что ответственность будет лежать на мне, и либо я предложу
старику присоединиться к нам, либо не предложу, в зависимости от того, что
покажется мне более уместным. Когда был разрешен этот важный вопрос, мы
вернулись к часовому футляру (читатель нас уже опередил), и благодаря
находящимся в нем рукописям и разговору, ими вызванному, время пролетело
быстро.
Когда мы распустили собрание, мистер Пиквик отвел меня в сторону и
объявил, что провел чудеснейший и приятнейший вечер. Сделав это сообщение с
видом в высшей степени таинственным, он отвел Джека Редберна в другой угол,
чтобы сказать ему то же самое, а затем удалился в третий угол с глухим
джентльменом и грифельной доской, чтобы повторить свое заверение. Забавно
было наблюдать происходившую в нем борьбу, выразить ли и мистеру Майлсу свое
дружеское расположение, или обойтись с ним со сдержанным достоинством.
Несколько раз он с дружелюбным видом подходил к нему сзади и столько же раз
отступал, не произнеся ни слова; наконец, когда он наклонился к самому уху
этого джентльмена и готов был шепнуть что-то умиротворяющее и приятное,
мистер Майлс случайно оглянулся, после чего мистер Пиквик отскочил и сказал
с некоторой запальчивостью: "Спокойной ночи, сэр... я хотел бы пожелать
спокойной ночи, сэр... и больше ничего", - и при этом поклонился и отошел от
него.
- Ну как, Сэм? - сказал мистер Пиквик, спустившись вниз.
- Все в порядке, сэр, - отвечал мистер Уэллер. Держитесь крепко, сэр.
Сперва правая рука... потом левая... потом нужно хорошенько встряхнуться, и
пальто надето, сэр.
Мистер Пиквик последовал этим указаниям и, пользуясь и в дальнейшем
помощью Сэма, который дернул его за один конец воротника, и мистера
Уэллера-старшего, который сильно дернул за другой конец, был быстро облачен.
Мистер Уэллер-старший извлек затем большой конюшенный фонарь, который он по
прибытии заботливо поставил в дальний угол, и осведомился, желает ли мистер
Пиквик, чтобы "фонари были зажжены".
- Пожалуй, сегодня не надо, - отвечал мистер Пиквик.
- Тогда, с разрешения этой-вот леди, - сказал мистер Уэллер, - мы
оставим его здесь до следующего путешествия. Этот-вот фонарь, сударыня,
продолжал мистер Уэллер, протягивая его экономке, - когда-то принадлежал
знаменитому Билю Блайндеру, который ныне усопший, как и все мы уснем в свою
очередь. Биль, сударыня, был конюхом и ходил за двумя всем известными пегими
кобылами, которые возили бристольскую скорую карету и только под одну
песенку и соглашались бежать - о южном ветре и облачном небе, - ее-то и
играл кондуктор без передышки всякий раз, как их впрягали. Несколько недель
Биль держался на ногах, а потом потерял аппетит, а потом почувствовал себя
очень плохо; вот он и говорит своему приятелю: "Мейти, говорит, сдается мне,
что я подхожу к столбу не с того боку и скоро мне крышка. Не отрицай,
говорит, я-то знаю, что это так, и позаботься, чтобы мне не мешали, говорит,
потому, что я отложил немножко денег и иду теперь в конюшню писать свою
последнюю волю и завещание". -"Я позабочусь, чтобы никто не мешал, -говорит
его приятель, - а ты держи только голову выше, тряхни малость ушами и еще
двадцать лет проживешь". Биль Блайндер ничего ему не отвечает, идет в
конюшню и там немного погодя ложится между двумя пегими и умирает, написав
сперва на крышке ящика для овса: "Это последняя воля и завещание Биля
Блайндера". Все натурально очень удивились и стали искать в соломе и на
сеновале, и где только не искали, а потом открывают ящик и видят, что он
взял да и написал мелом свою волю изнутри на крышке; крышку пришлось снять с
петель и отправить в Докторс-Коммонс на утверждение, и по этому-вот самому
документу этот фонарь перешел к Тони Веллеру, и вот почему, сударыня, он для
меня сокровище, и я прошу, если вы будете так добры, о нем особенно
позаботиться.
Экономка любезно обещала хранить дорогой мистеру Уэллеру фонарь в
надежнейшем месте, и мистер Пиквик, смеясь, удалился. Телохранители
следовали бок о бок: мистер Уэллер-старший был застегнут и закутан от
подбородка до сапог, а Сэм, засунув руки в карманы и заломив шляпу
набекрень, упрекал на ходу своего отца за крайнее многословие.
Я был немало удивлен, когда, повернувшись, чтобы идти наверх, встретил
в коридоре цирюльника в такое позднее время; ибо его присутствие
ограничивается каким-нибудь получасом, и то по утрам. Но Джек Редберн,
который узнает (чутьем, я думаю) обо всех домашних событиях, очень весело
сообщил мне о том, что в этот вечер было основано в кухне общество в
подражание нашему, названное "Часы мистера Уэллера", членом коего стал
цирюльник, и что он, Джек, обязуется найти способ знакомить меня со всеми
его будущими трудами, после чего я попросил его как в собственных интересах,
так и в интересах моих читателей сделать это во что бы то ни стало.
IV
Часы мистера Уэллера
Оказывается, как только экономка была оставлена в обществе двух
мистеров Уэллеров в первый день знакомства, она тотчас же призвала на помощь
цирюльника, мистера Слитерса, который прятался в кухне, ожидая ее зова; не
переставая слащаво улыбаться, она представила его как человека, который
поможет ей исполнить общественную обязанность - принять почтенных гостей.
- Право же, - сказала она, - без мистера Слитерса я была бы поставлена
в очень неловкое положение.
