хозяином крепкой взаимной любовью, конец которой может положить только
смерть.
Конец
Приложение
ЧАСЫ МИСТЕРА ХАМФРИ
Выпустив в свет в течение четырех лет (1836-1839) четыре книги ("Очерки
Боза", "Посмертные записки Пиквикского клуба", "Приключения Оливера Твиста",
"Жизнь и приключения Николаса Никльби"), Диккенс в 1840 году приступил к
новому произведению. Но эта книга задумана была не как цельный роман, а как
серия новелл, очерков, путевых приключений, объединенных только внешне
сюжетной линией. По замыслу Диккенса, постоянные гости некоего мистера
Хамфри располагались вокруг старинных "стоячих" часов и, доставая из футляра
этих часов рукописи, читали упомянутые новеллы и очерки в своем кругу. Так
возникло произведение, названное писателем "Часы мистера Хамфри", которого
он наименовал по-старинному "мастер". Подобно предшествующим книгам, "Часы"
должны были выходить выпусками. Но читающая публика, с нетерпением ожидавшая
нового цельного произведения Диккенса, сдержанно отнеслась к его затее, и
Диккенс тотчас же изменил первоначальный план, начав вскоре печатать в
"Часах" роман "Лавка древностей". Трижды он прерывал роман, вводя вставные
эпизоды с участием мистера Пиквика, мистера Уэллера и Сэма.
Мы печатаем эти пять эпизодов, в которых мистер Пиквик, Сэм и мистер
Уэллер появляются вновь после прощания с ними автора в конце "Посмертных
записок Пиквикского клуба".
I
Гость мистера Хамфри
Когда я бываю в меланхолическом расположении духа, мне часто удается
отвести поток печальных мыслей, вызывая ряд фантастических картин, связанных
с окружающими предметами, и размышляя о сценах и действующих лицах,
подсказываемых ими.
Эта привычка привела к тому, что каждая комната в моем доме и каждый
старый портрет, взирающий со стены, возбуждают во мне особый интерес.
Например, я убежден, что величавая, устрашающая своей суровой
благопристойностью дама, которая висит над камином в моей спальне, была
некогда владелицей этого дома. Во дворе внизу находится высеченное из камня
лицо, исключительно уродливое, в котором я почему-то, - боюсь, в силу
своеобразной ревности, вижу лицо ее супруга. Над моим кабинетом расположена
маленькая комнатка, где сквозь переплет окна пробивается плющ; из этой
комнаты выходит их дочь, очаровательная девушка лет восемнадцати -
девятнадцати, всегда покорная и послушная, за исключением тех случаев, когда
затрагивают ее глубокую привязанность к молодому джентльмену на лестнице,
чья бабушка (которую спровадили в заброшенную прачечную в саду) кичится
старой семейной ссорой и является неумолимым врагом их любви. Пользуясь
подобным же материалом, я сочиняю немало маленьких драм, главное достоинство
коих заключается в том, что я могу по собственному желанию привести их к
благополучной развязке. Столько их у меня в голове, что, если бы я,
вернувшись вечером домой, застал какого-нибудь грубоватого старца,
насчитывающего двести лет и комфортабельно расположившегося в моем кресле, и
страдающую от несчастной любви девицу, тщетно взывающую к его жестокому
сердцу и опирающуюся белой рукою на мои часы, я уверен, что выразил бы
только изумление, почему они заставили меня ждать так долго и до сей поры не
удостаивали своим посещением.
В таком расположении духа я сидел вчера утром в своем саду, в тени
цветущего любимого дерева, упиваясь очарованием, разлитым вокруг меня, и
чувствуя, как оживают надежды и радость благодаря прекраснейшей поре года
весне, как вдруг мои размышления были прерваны неожиданным появлением в
конце аллеи моего цирюльника, который - и я тотчас же это заметил -
направлялся ко мне быстрым шагом, предвещавшим нечто знаменательное.
Мой цирюльник - очень живой, суетливый, проворный человечек, - он весь
кругленький, однако не толстый и не громоздкий, - но вчера его
стремительность была столь необычна, что повергла меня в изумление. Не мог я
также не заметить, когда он подошел ко мне, что его серые глаза поблескивали
в высшей степени странно, что красный носик пылал необычайно, что каждая
черточка его круглого веселого лица сократилась и как бы закруглилась,
выражая приятное изумление, а вся его физиономия сияла от удовольствия. Я
удивился еще больше, заметив, что моя экономка, которая всегда сохраняет
весьма степенный вид и боится уронить собственное достоинство, выглядывала
из-за изгороди в конце аллеи и обменивалась кивками и улыбками с
цирюльником, который раза два или три оглянулся. Я не понимал, о чем может
возвещать подобное поведение, разве что в то утро цирюльник и экономка
заключили брачный союз.
Вот почему я был слегка разочарован, когда обнаружилось всего-навсего,
что пришел какой-то джентльмен, который желает со мной поговорить.
- А кто он такой? - спросил я.
Цирюльник, еще туже подвинтив свою физиономию, ответил, что джентльмен
не пожелал себя назвать, но хочет меня видеть. Я на секунду призадумался,
недоумевая, кто бы мог быть этот посетитель, и заметил, что цирюльник,
воспользовавшись случаем, обменялся еще одним кивком с экономкой, которая не
двигалась с места.
- Ну, что ж! - сказал я. - Просите джентльмена пожаловать сюда.
Эти слова как будто увенчали надежды цирюльника, ибо он круто
повернулся и пустился бегом.
Дальнозоркостью я не отличаюсь, и когда джентльмен только что появился
в конце аллеи, я не мог его разглядеть и не знал, знаком я с ним или нет.
Это был пожилой джентльмен, но шел он легко и быстро, отличался приятнейшими
манерами, ловко обходил садовый каток и бордюры клумб, пробираясь между
цветочными горшками и улыбаясь с невыразимым добродушием. Не успел он дойти
до середины аллеи, как уже начал приветствовать меня; тогда мне показалось,
что я его знаю; но когда он приблизился ко мне с шляпой в руке и солнце
осветило его лысую голову, кроткое лицо, блестящие очки, светло-коричневые,
плотно облегающие панталоны и черные гетры, - вот тогда меня потянуло к
нему, и я окончательно убедился в том, что это - мистер Пиквик.
- Дорогой сэр, - сказал джентльмен, когда я встал, чтобы приветствовать
его, - прошу вас, сядьте. Пожалуйста, садитесь. Не стойте из-за меня. Право
же, я настаиваю на этом.
С этими словами мистер Пиквик деликатно принудил меня сесть и, взяв за
руку, потряс ее еще и еще раз с сердечностью, поистине покоряющей. Я
постарался выразить в своем приветствии радость, которую вызвало его
появление, и усадил рядом. Он то выпускал, то снова хватал мою руку, смотрел
на меня сквозь очки, и такой сияющей физиономии я никогда не видывал.
- Вы меня сразу узнали! - воскликнул мистер Пиквик. - Как приятно, что
вы меня сразу узнали!
Я ответил, что частенько перечитывал историю его приключений, а его
лицо хорошо знакомо мне по портретам. Я выразил ему свое соболезнование,
считая, что случай благоприятствует упоминанию об этом, - по поводу разных
пасквилей на его особу, появлявшихся в печати. Мистер Пиквик покачал головой
и на секунду как будто рассердился, но тотчас же улыбнулся снова и заявил,
что я, конечно, знаком с прологом Сервантеса ко второй части "Дон-Кихота", а
сей пролог вполне выражает его отношение к данному вопросу.
- Но, послушайте, - сказал мистер Пиквик, - неужели вас не интересует,
как я вас отыскал?
- Я не буду интересоваться этим, и, с вашего разрешения, пусть это
останется для меня тайной, - сказал я, улыбаясь в свою очередь. Достаточно,
что вы доставили мне это удовольствие. Я отнюдь не хочу, чтобы вы мне
сообщили, каким путем я его получил.
- Вы очень любезны, - отвечал мистер Пиквик, снова пожимая мне руку,
таким я вас себе и представлял! Но как вы думаете, с какой целью я вас
отыскал, дорогой сэр? Ну как вы думаете, зачем я пришел?
Мистер Пиквик задал этот вопрос с таким видом, словно не допускал
возможности, чтобы я каким бы то ни было образом угадал тайную цель его
посещения, которая должна быть сокрыта от всего человечества. Поэтому хотя я
и радовался тому, что предугадал его намерение, но притворился, будто
понятия о нем не имею, и, после недолгого раздумья, безнадежно покачал
годовой.
- А что бы вы сказали, - начал мистер Пиквик, прикасаясь указательным
пальцем левой руки к моему рукаву, и посмотрел на меня, откинув назад голову
и слегка склонив се набок, - что бы вы сказали, если бы я признался, что,
прочитав ваш отчет о вас самих и вашем маленьком обществе, я пришел сюда в
качестве скромного кандидата на одно из свободных мест?
- Я бы сказал, - отвечал я, - что только одно событие могло бы сделать
для меня еще милее это маленькое общество, а именно - вступление в него
моего старого друга... - разрешите мне называть вас так - моего старого
друга, мистера Пиквика.
Когда я дал ему такой ответ, лицо мистера Пиквика расплылось, выражая
полнейший восторг. Сердечно пожав мне обе руки сразу, он легонько похлопал
меня по спине, а затем - причина была мне понятна - покраснел до самых глаз
и с величайшей серьезностью выразил надежду, что он не причинил мне боли.
Если бы даже мне было больно, я предпочел бы, чтобы он совершил такое
преступление сто раз, только бы не волновался; но так как никакого вреда он
мне не причинил, я без труда переменил тему разговора, задав вопрос, который
уже раз двадцать вертелся у меня на языке.
- Вы мне ни слова не сказали о Сэме Уэллере, - заметил я.
- О! - воскликнул мистер Пиквик. - Сэм ничуть не изменился. Все тот же
верный, преданный Друг, каким был раньше. Что сказать вам о Сэме, дорогой
сэр, кроме того, что с каждым днем он становится все более необходимым для
моего счастья и благополучия?
- А мистер Уэллер-старший? - спросил я.
- Старый мистер Уэллер, - отвечал мистер Пиквик, - изменился отнюдь не
больше, чем Сэм, - пожалуй, стал только чуточку более самоуверенным, чем был
прежде, и иной раз бывает более болтлив. Теперь он проводит много времени в
наших краях и определил себя в штат моих телохранителей, и если я попрошу
для Сэма местечка в вашей кухне в "вечера часов" (предположим, что ваши трое
друзей сочтут меня достойным занять место среди них), то боюсь, что мне
придется частенько приводить и мистера Уэллера.
Я с большой охотой обязался предоставить как Сэму, так и его отцу
свободный доступ в мой дом в любой час дня и в любую пору года; покончив с
этим пунктом, мы завели длинный разговор, который поддерживался обеими
сторонами с такой непринужденностью, словно мы были близкими друзьями с юных
лет, разговор, укрепивший во мне приятную уверенность в том, что бодрый дух
мистера Пиквика, равно как и прежний его жизнерадостный характер нимало не
изменились. Так как он выразил сомнение, дадут ли согласие мои друзья, я
заверил его, что его предложение будет, несомненно, принято ими с величайшим
удовольствием, и несколько раз просил разрешения представить его без
дальнейших церемоний Джеку Редберну и мистеру Майлсу (которые находились
поблизости).
Однако деликатность мистера Пиквика категорически воспрещала ему -пойти
на это предложение, ибо он утверждал, что вопрос о его избрании должен быть
обсужден формально, и пока это не будет сделано, он не может и помышлять о
том, чтобы навязывать свою особу. Мне удалось добиться от него только
обещания присутствовать на следующем нашем вечернем собрании, чтобы я тотчас
же после избрания имел удовольствие его представить.
Мистер Пиквик, раскрасневшись, вручил мне свернутую в трубку бумагу,
