это случится, даю вам слово, что вы немедленно вернетесь ко мне.
- Ну, а теперь я вам тоже кое-что скажу, сэр, - произнес мистер Уэллер
невозмутимым и торжественным тоном. - Это дело такого сорта, что оно не
пройдет совсем, а стало быть, нечего и толковать.
- Я говорю серьезно, я твердо решил, Сэм, - сказал мистер Пиквик.
- Вы решили, сэр? - упрямо переспросил мистер Уэллер. - Очень хорошо,
сэр. Я тоже решил.
С этими словами мистер Уэллер старательно надел шляпу и быстро вышел из
комнаты.
- Сэм! - крикнул ему вслед мистер Пиквик. - Сэм! Вернитесь!
Но в длинной галерее уже не отдавалось эхо его шагов. Сэм Уэллер ушел.
ГЛАВА XLIII,
повествующая о том,
как мистер Сэмюел Уэллер попал в
затруднительное положение
В высокой комнате, плохо освещенной и еще хуже проветриваемой,
расположенной на Портюгел-стрит, Линкольнс-Инн-Филдс, заседают почти круглый
год один, два, три или - в зависимости от обстоятельств - четыре джентльмена
в париках за маленькими конторками, сооруженными наподобие тех, какими
пользуются во всех английских судах, но только не покрытыми французским
лаком. Справа от них находятся скамьи адвокатов, слева - отгороженное место
для несостоятельных должников. а прямо перед ними, пониже, - чрезвычайно
грязные физиономии. Названные джентльмены - уполномоченные Суда по делам о
несостоятельности, а место, где они заседают, и есть Суд по делам о
несостоятельности.
Замечательна судьба этого суда, который в настоящее время и с
незапамятных времен считается и признан с общего согласия всех оборванцев
Лондона, скрывающих свою нищету, их приютом и ежедневным пристанищем. Он
всегда переполнен. Пивные и спиртные испарения постоянно поднимаются к
потолку и, коснувшись его, стекают струями по стенам; старого платья увидишь
здесь за один раз больше, чем выставляется на продажу на всем Хаундсдиче * в
течение года, и больше немытых лиц и седеющих бород, чем могут привести в
порядок все насосы и цирюльники между Тайбурном и Уайтчеплом от восхода до
заката солнца.
Не следует предполагать, что здесь у кого-нибудь из этих людей есть
хотя бы тень какого-то дела в том месте, которое он столь неутомимо
посещает. Будь это так, нечему было бы удивляться, и в этом не было бы
ничего странного. Одни из них спят почти все время, пока длится заседание,
другие приносят крохотный портативный обед, завернутый в носовой платок или
торчащий из потертого кармана, и жуют и слушают с одинаковым удовольствием,
но никогда не бывало среди них ни одного, кто был лично заинтересован в
каком-нибудь деле, которое когда-либо здесь разбиралось. Однако, чем бы они
ни занимались, здесь они сидят с первой минуты и до последней. В дождливую
погоду они приходят промокшие насквозь, и в такие дни в зале суда пахнет
плесенью.
Случайный посетитель может предположить, что это место служит храмом,
посвященным Духу Нищеты. Здесь нет ни одного служителя и ни одного курьера,
который бы носил одежду, сшитую по мерке; ни одного более или менее свежего
или здорового на вид человека во всем учреждении, если не считать маленького
седовласого констебля с лицом, как яблоко, да и тот, подобно злополучной
вишне, законсервированной в спирту, кажется высушенным благодаря
искусственному процессу, который не имеет никакого отношения к его природе.
Даже парики адвокатов плохо напудрены и букли плохо завиты.
Но наиболее любопытный предмет для наблюдений - поверенные, которые
сидят за большим, ничем не покрытым столом ниже места для уполномоченных.
Профессиональное хозяйство самого богатого из этих джентльменов
ограничивается синим мешком и мальчиком - обычно юношей иудейского
вероисповедания.
У них нет постоянных контор, свои юридические сделки они совершают или
в трактирах, или в тюремных дворах, куда отправляются толпой и отбивают друг
у друга клиентов на манер омнибусных кондукторов. Вид у них засаленный и
заплесневелый, а если можно заподозрить их в каких-нибудь пороках, то,
пожалуй, пьянство и мошенничество занимают самое видное место. Обычно они
проживают на окраине "тюремных границ" *, не дальше мили от обелиска на
Сент-Джордж-Филдс. Их внешность непривлекательна, их манеры своеобразны.
Мистер Соломон Пелл, один из представителей этой ученой корпорации, был
толстый, дряблый, бледный человек в сюртуке, который казался то зеленым, то
коричневым, с бархатным воротником той же меняющейся окраски. Лоб у него был
узкий, лицо широкое, голова большая, а нос сворочен на сторону, словно
Природа, возмущенная наклонностями, подмеченными ею в момент его рождения,
дала ему сердитый щелчок, от которого нос так и не оправился. Однако
наделенный короткой шеей и астмой, мистер Пелл пользовался для дыхания
преимущественно этим органом, который, быть может, возмещал приносимой им
пользой то, чего не хватало ему как украшению.
- Я уверен, что помогу ему выпутаться, - сказал мистер Пелл.
- В самом деле? - отозвался человек, которому было дано такое
заверение.
- Совершенно уверен! - отвечал мистер Пелл. Но заметьте, если бы он
обратился к какому-нибудь сомнительному ходатаю по делам, я бы не поручился
за последствия.
- Ну-у! - разинув рот, сказал собеседник.
- Да, ни за что не поручился бы! - сказал мистер Пелл, сжал губы,
нахмурился и таинственно покачал головой.
Беседа эта велась в трактире, как раз против Суда по делам о
несостоятельности, а человек, с которым ее вели, был не кто иной, как
старший Уэллер, явившийся сюда, чтобы утешить и поддержать друга, чье
прошение о признании его несостоятельным должно было сегодня слушаться и с
чьим поверенным он в данный момент совещался.
- А где Джордж? - осведомился старый джентльмен.
Мистер Пелл мотнул головой в сторону задней комнаты, где мистер Уэллер,
немедленно отправившийся туда, был тотчас же встречен самыми горячими и
лестными приветствиями полудюжины своих профессиональных собратьев,
выражавших удовольствие по поводу его прибытия. Несостоятельный джентльмен,
заразившийся спекулятивной, но неосторожной страстью поставлять лошадей на
большие перегоны, каковая страсть и довела его до беды, имел цветущий вид и
успокаивал свои чувства креветками и портером.
Обмен приветствиями между мистером Уэллером и его друзьями строго
отвечал масонским правилам ремесла, предписывавшим выворачивать кисть правой
руки и в то же время подергивать мизинцем. Мы знавали двух знаменитых
кучеров (бедняги, их уже нет в живых), которые были близнецами и питали друг
к другу искреннюю и преданную любовь. Ежедневно на протяжении двадцати
четырех лет они встречались на Дуврской дороге, обмениваясь одним только
этим приветствием; и вот когда один из них умер, другой начал чахнуть и
вскоре последовал за первым.
- Ну, Джордж, - сказал мистер Уэллер-старший, снимая пальто и
усаживаясь с присущей ему важностью, - как дела? Все в порядке на крыше и
полно внутри?
- Все в порядке, старина, - отвечал джентльмен, попавший в
затруднительное положение.
- Передана ли кому-нибудь серая кобыла? - заботливо осведомился мистер
Уэллер.
Джордж кивнул утвердительно.
- Ну вот и прекрасно, - сказал мистер Уэллер. О карете тоже
позаботились?
- Препровождена в надежное место, - отвечал Джордж, свертывая головы
полудюжине креветок и проглатывая их без дальнейших церемоний.
- Очень хорошо! -сказал мистер Уэллер. - Надо всегда смотреть за
тормозом, когда едешь под гору. Список седоков выправлен по всем правилам?
- Опись, сэр? - спросил Пелл, угадывая мысль мистера Уэллера. - Опись
такова, что лучше не сделаешь пером и чернилами.
Мистер Уэллер кивнул, выражая свое одобрение по поводу принятых мер, а
затем, повернувшись к мистеру Пеллу, спросил, указывая на своего друга
Джорджа:
- И скоро вы снимете с него хомут?
- Он стоит третьим в списке, - отвечал мистер Пелл, - и я бы сказал,
что до него очередь дойдет через полчаса. Я распорядился, чтобы мой клерк
пришел и предупредил нас вовремя.
Мистер Уэллер с нескрываемым восхищением осмотрел законоведа с головы
до ног и выразительно сказал:
- А что вы будете пить, сэр?
- Право же, вы очень... - отозвался мистер Пелл. Клянусь честью, я не
имею обыкновения... Сейчас так рано, что в сущности я почти... Пожалуй,
принесите мне на три пенса рому, моя милая.
Прислуживающая девица, которая угадала требование раньше, чем оно было
высказано, поставила перед Пеллом стакан рому и удалилась.
- Джентльмены! - сказал мистер Пелл, окидывая взглядом присутствующих.
- За успех вашего друга! Я не люблю хвастаться, джентльмены, у меня нет этой
привычки, но я не могу не сказать, что если бы вашему другу не
посчастливилось попасть в руки, которые... но я не скажу того, что собирался
сказать. За ваше здоровье!
Мигом осушив стакан, мистер Пелл причмокнул и самодовольно обвел
глазами собравшихся кучеров, которые, очевидно, относились к нему, как к
некоему божеству.
- Позвольте-ка, - сказал юридический авторитет, - о чем я говорил,
джентльмены?
- Кажется, вы заметили, что не стали бы возражать против второго
стакана, сэр, - сказал мистер Уэллер с шутливой серьезностью.
- Ха-ха! - засмеялся мистер Пелл. - Недурно, недурно. Ведь вы тоже
деловой человек! В такой ранний час это было бы, пожалуй, слишком... Право,
не знаю, моя милая... ну, да уж повторите, будьте так добры. Кхе!
Этот последний звук был важным и внушительным покашливанием, каковое
мистер Пелл счел должным себе позволить, заметив неподобающую склонность к
смеху у некоторых своих слушателей.
- Покойный лорд-канцлер, джентльмены, очень меня любил, - сообщил
мистер Пелл.
- И это делает ему честь, - вставил мистер Уэллер.
- Правильно! - воскликнул клиент мистера Пелла. А почему бы ему вас не
любить?
- В самом деле, почему? - повторил весьма краснолицый человек, который
до сей поры не проронил ни слова и, казалось, вряд ли мог еще что-нибудь
сказать. Почему бы нет, хотел бы я знать?
Шепот, выражающий одобрение, пробежал по собранию.
- Помню, джентльмены, - начал мистер Пелл, - обедал я однажды вместе с
ним - нас было только двое, но все так шикарно, как будто ждали двадцать
человек к обеду: государственная печать на столике справа от него, и человек
в парике с кошельком и в латах охраняет жезл, сабля наголо и шелковые
чулки... Так всегда делается, джентльмены, и днем и ночью... как вдруг он
мне говорит: "Пелл, говорит, без ложной скромности, Пелл. Вы человек
талантливый. Вы любого можете протащить через Суд по делам о
несостоятельности, Пелл, и наша страна должна гордиться вами". Таковы были
его подлинные слова. "Милорд, -сказал я, - вы мне льстите". - "Пелл, сказал
он, - будь я проклят, если вам льщу".
- Он так и сказал? - осведомился мистер Уэллер.
- Так и сказал, - отвечал Пелл.
- Ну, коли так, - заявил мистер Уэллер, - то парламент должен был бы
приструнить его за это, и, будь он бедняком, они бы его приструнили.
- Но, дорогой мой друг, - возразил мистер Пелл, - это было сказано
конфиденциально.
- Как? - переспросил мистер Уэллер.
- Конфиденциально.
- Ну, тогда... - подумав, сказал мистер Уэллер, - если он выругал
самого себя конфиденциально, то, конечно, это совсем другое дело.
- Конечно! - подтвердил мистер Пелл. - Разница, как вы замечаете,
