проникал свет из нескольких окон, находившихся невысоко над полом и
выходивших во двор, усыпанный гравием и обнесенный высокой кирпичной стеной
с железными рогатками наверху. Как выяснилось из слов мистера Рокера, это
был двор для игры в мяч, и далее выяснилось из показаний того же
джентльмена, что был еще один двор, поменьше, в той части тюремных владений,
которая примыкала к Феррингдон-стрит, прозванный и именуемый "Живописным
двором", ибо его стены некогда были покрыты изображениями различных
кораблей, идущих на всех парусах, и другими художественными изображениями,
исполненными в былые времена каким-то заключенным в тюрьму рисовальщиком в
часы досуга.
Сообщив эти важные сведения, скорее с целью от них освободиться, чем с
намерением просветить мистера Пиквика, проводник добрался, наконец, до
следующей галереи, свернул в маленький коридор в дальнем конце, открыл дверь
и обнаружил помещение на вид отнюдь не привлекательное, где стояло восемь
или девять железных кроватей.
- Вот комната! - сказал мистер Рокер, придерживая дверь и с торжеством
взирая на мистера Пиквика.
Однако лицо мистера Пиквика выражало столь мало удовольствия при виде
этого помещения, что мистер Рокер стал искать сочувствия на физиономии
Сэмюела Уэллера, который до сей поры хранил величественное молчание.
- Вот комната, молодой человек, - повторил мистер Рокер.
- Вижу, - отвечал Сэм, безмятежно кивнув головой.
- Вы не предполагали найти такую комнату в Феррингдонском отеле *, а?
осведомился мистер Рокер с самодовольной улыбкой.
В ответ мистер Уэллер ловко и непринужденно закрыл один глаз; это можно
было толковать в зависимости от фантазии наблюдателя: то ли он так думает,
то ли не думает, то ли вообще об этом не задумывался. Показав этот фокус и
снова открыв глаз, мистер Уэллер пожелал узнать, к какой именно кровати
относится лестное мнение мистера Рокера, будто на ней необыкновенно хорошо
спится.
- Вот она, - ответил мистер Рокер, указывая на сильно заржавленную
кровать в углу. - Она любого заставит заснуть, хочет он того или нет, - вот
какая это кровать.
- Пожалуй, - заметил Сэм, с крайним отвращением созерцая вышеупомянутый
предмет обстановки, - я бы сказал, что опиум ничего не стоит по сравнению с
нею.
- Ровно ничего! - подтвердил мистер Рокер.
- И надо думать, - продолжал Сэм, искоса взглянув на своего хозяина,
словно в надежде удостовериться, что все происходящее поколебало его
решимость, - и, надо думать, другие джентльмены, которые спят здесь,
настоящие джентльмены?
- Самые настоящие, - отвечал мистер Рокер. - Один из них выпивает
двенадцать пинт эля ежедневно и не перестает курить даже за едой.
- Должно быть, это первоклассный джентльмен, - сказал Сэм.
- Первый сорт, - отозвался мистер Рокер.
Отнюдь не устрашенный даже такими сведениями, мистер Пиквик, улыбаясь,
объявил о своем решении испытать в течение этой ночи действие наркотической
кровати, и мистер Рокер, уведомив его, что он может лечь спать, когда ему
вздумается, без дальнейших предупреждений и формальностей, удалился, оставив
его с Сэмом в галерее.
Темнело; это означало, что здесь, где никогда не бывает светло,
зажглось несколько газовых рожков, как бы в знак приветствия наступавшему
вечеру. Так как было довольно жарко, кое-кто из обитателей многочисленных
каморок, расположенных по обеим сторонам галереи, приоткрыл свою дверь.
Проходя мимо, мистер Пиквик заглядывал в них с большим интересом и
любопытством.
В одной из камер четверо или пятеро рослых неуклюжих молодцов, которых
едва можно было разглядеть сквозь облако табачного дыма, шумно беседовали за
недопитыми кружками пива или играли во "все четыре" колодой засаленных карт.
В смежной камере какой-то одинокий жилец, склонившийся при свете жалкой
сальной свечи над пачкой грязных, изорванных бумаг, пожелтевших от пыли и
полусгнивших от времени, писал в сотый раз какую-то бесконечную жалобу
какому-то великому человеку, чьи глаза никогда ее не увидят и чье сердце она
никогда не тронет. В третьей камере можно было видеть мужа с женой и целой
оравой детей, устраивавших на полу или на стульях убогую постель, чтобы
уложить самых маленьких. И в четвертой, и в пятой, и в шестой, и в седьмой
все тот же шум, и пиво, и табачный дым, и карты.
В галереях, и в особенности по лестницам, слонялось множество людей,
которые пришли сюда: одни - потому, что их камеры были пусты и неуютны,
другие - потому, что их камеры битком набиты и жарки; большинство - потому,
что не находило тишины и покоя и не знало, чем себя занять. Здесь было очень
много людей самых разнообразных категорий - от рабочего в бумазейной куртке
до разорившегося кутилы в халате, разумеется с продранными локтями; но у
всех было нечто общее - вялое тюремное беспечное чванство, наглый,
заносчивый вид, который немыслимо описать словами, но который мгновенно
уловит всякий, пусть только зайдет в ближайшую долговую тюрьму и
присмотрится к первой попавшейся группе ее обитателей с тем же интересом, с
каким смотрел мистер Пиквик.
- Меня удивляет, Сэм, - сказал мистер Пиквик, перегнувшись через перила
на площадке лестницы, - что заключение в тюрьму за долги в сущности не
является наказанием.
- Вы так думаете, сэр? - спросил мистер Уэллер.
- Вы видите, как эти молодцы пьют, курят, кричат, - отвечал мистер
Пиквик. - Быть не может, чтобы пребывание здесь их огорчало.
- А, вот в том-то и дело, сэр, - подхватил Сэм, - их это не огорчает,
для них это самый что ни на есть праздник - портер и кегли. Но кое-кто
страдает от такого дела: те, кто и пивом не могут накачиваться и в кегли не
играют и кто заплатил бы, если бы мог, - такие впадают в отчаяние, когда их
сажают в тюрьму. Я вам скажу, в чем тут дело, сэр: на того, кто привык
бездельничать по трактирам, это наказание совсем не действует, а на того,
кто работает когда может, оно действует слишком сильно. Получается неровно,
как говорил мой отец, когда ему приготовляли грог и воды было больше, чем
джина, получается неровно, вот в чем беда.
- Мне кажется, вы правы, Сэм, -подумав, сказал мистер Пиквик,
совершенно правы.
- Пожалуй, можно встретить иной раз и честных людей, которым это по
вкусу, - задумчиво продолжал мистер Уэллер, - но я что-то не слыхал о них,
если не считать одного маленького грязнолицего человечка в коричневой
куртке, да и у того это было делом привычки.
- А кто он такой? - осведомился мистер Пиквик.
- А, вот этого-то никто не знал, - отвечал Сэм.
- Но что он сделал?
- Да то же, что в свое время делали многие люди, гораздо более
известные, сэр, - сказал Сэм. - Он попробовал перепрыгнуть через самого
себя.
- Иными словами, - сказал мистер Пиквик, - он, должно быть, жил выше
средств и наделал долгов.
- Именно так, сэр, - отозвался Сэм, - и в результате попал сюда. Долгов
было немного - фунтов девять, да впятеро больше на покрытие судебных
издержек; но как бы там ни было, а здесь он застрял на семнадцать лет.
Появились, правда, у него на лице морщины, но они были замазаны грязью,
потому-то и грязное лицо и коричневая куртка остались к концу этого срока
такими же, какими были вначале. Он был смирным, безобидным маленьким
созданием, всегда за кого-нибудь хлопотал или играл в мяч и никогда не
выигрывал; в конце концов тюремщики его полюбили, и каждый вечер он приходил
к ним в комнату, болтал с ними, рассказывал разные небылицы и всякую
всячину. Как-то вечером сидел он, по обыкновению, с одним своим старым
другом, который был дежурным, и вдруг говорит: "Билл, я не видел рынка по ту
сторону стены, - говорит (а в ту пору здесь был Флитский рынок), - Билл, я
не видел рынка по ту сторону стены вот уже семнадцать лет". - "Знаю, что не
видел", - говорит тюремщик, покуривая свою трубку. "Я бы хотел поглядеть на
него одну минутку, Билл", - говорит он. "Очень возможно", - говорит
тюремщик, сильно затягиваясь трубкой и притворяясь, будто он не понимает,
куда клонит тот человек. "Билл, - говорит он с еще большим волнением, - мне
в голову пришла фантазия. Позвольте мне поглядеть на людные улицы еще разок
перед смертью, и если меня не хватит апоплексический удар, я вернусь через
пять минут по часам". "А что со мной будет, если вас хватит апоплексический
удар?" - спросил тюремщик. "Ну, - говорит маленькое создание, - кто бы ни
нашел меня, Билл, тот наверняка принесет меня домой, потому что моя карточка
у меня в кармане, - номер двадцатый, этаж столовой", - и правда, так оно и
было, потому что, когда ему хотелось познакомиться с каким-нибудь новичком,
он, бывало, вынимал маленькую памятную карточку, а на ней были написаны эти
слова, и больше ничего, и потому-то его всегда звали "Номер двадцатый".
Тюремщик смотрит на него в упор и, наконец, торжественно заявляет:
"Двадцатый, говорит, я вам верю; вы не подведете старого друга". - "Нет,
старина, надеюсь, что-то хорошее у меня здесь еще осталось!" - говорит
маленький человечек и с этими словами изо всех сил хлопает себя по курточке,
и потом из обоих глаз У него вытекает по слезинке, а это было очень
удивительно - все думали, что вода никогда не орошала его лица. Он пожал
руку тюремщику и ушел...
- И так и не вернулся, - вставил мистер Пиквик.
- На этот раз вы ошиблись, сэр, - возразил мистер Уэллер. - Он
возвращается на две минуты раньше назначенного времени и вне себя от злости;
рассказывает, как его чуть было не раздавила карета, что он к этому не
привык, и будь он проклят, если не напишет лорд-мэру. Наконец, его
утихомирили, и с той поры он в течение пяти лет даже не выглядывал за
ворота.
- По прошествии этого времени он, вероятно, умер, - сказал мистер
Пиквик.
- Нет, не умер, сэр, - отвечал Сэм. - Ему пришла (фантазия пойти
отведать пива в новом трактире через улицу, и там был такой уютный
кабинетик, что ему взбрело в голову ходить туда каждый вечер; так он и делал
долгое время и всегда возвращался регулярно за четверть часа до закрытия
ворот; стало быть, все шло очень хорошо и приятно. Наконец, он так
разошелся, что начал забывать о времени или вовсе о нем не думал и
возвращался все позже и позже; и вот как-то вечером его старый друг как раз
запирал ворота - даже ключ уже повернул, когда он является. "Подождите,
Билл", - говорит он. "Как, вы еще не вернулись домой, Двадцатый? - говорит
тюремщик. - Я думал, вы давным-давно дома". "Нет еще", - улыбаясь, говорит
маленький человечек. "Ну, так вот что я вам скажу, мой друг, - говорит
тюремщик, очень медленно и неохотно открывая ворота, - по моему мнению, вы
попали в дурную компанию, и мне очень грустно это видеть. Я не хочу вас
обижать, но если вы не можете довольствоваться порядочным обществом и
приходить домой в положенное время, я вас вовсе не впущу сюда, и это так же
верно, как то, что вы сейчас здесь стоите!" Маленький человечек так весь и
затрясся и с тех пор никогда не выходил за тюремные стены.
Когда Сэм закончил свой рассказ, мистер Пиквик начал медленно
спускаться по лестнице. Задумчиво пройдясь несколько раз по Живописному
двору, где почти никого не было, так как уже стемнело, он уведомил мистера
Уэллера, что, по его мнению, тому давно пора удалиться на ночь, и попросил
его найти пристанище в одном из соседних трактиров и вернуться рано утром,
чтобы условиться, как перевезти вещи своего хозяина из "Джорджа и Ястреба".
Этому приказанию мистер Сэмюел Уэллер приготовился подчиниться со всей
