Кое-кто из сидящих в общем зале поглядывал на столик Лана и Рина - искоса,
поверх кубков и кружек. Пухленькая меднокожая женщина, в платье несколько
более плотном, чем обычно носят доманийки, ничуть не скрывала своего
интереса, возбужденно переговариваясь с типом с закрученными усами и
крупной жемчужиной в ухе. Вероятно, пыталась угадать, будут ли из-за Лайры
неприятности. Или гадала, правда ли, что мужчина с хадори на голове
способен убить за оброненную булавку.
- Не ожидал встретить тебя в Канлууме, - промолвил Лан, поставив на стол
кружку с вином. - Купеческий караван охраняешь?
Букамы и хозяйки гостиницы нигде не было видно.
Рин поежился.
- Да, из Шол Арбелы. Говорят, самый удачливый торговец в Арафеле. Точнее,
говорили. Вот и договорились. Мы прибыли вчера, и прошлой ночью в двух
кварталах отсюда грабители перерезали ему горло. Так что за эту поездку
денег мне не видать. - Он мрачно улыбнулся, сделал большой глоток из своей
кружки, возможно, в память о купце, а возможно, жалея, что не получит
вторую половину платы. - Чтоб мне сгореть, если я думал свидеться тут с
тобой.
- Не слишком верь слухам, Рин. С тех пор как я отправился на юг, меня,
можно сказать, и не ранили. - Если для них отыщется комната, тогда, решил
Лан, нужно обязательно поинтересоваться у Букамы, заплатил ли уже тот и
каким образом. Глядишь, от негодования забудет про свою угрюмость.
- Айил, - фыркнул Рин. - По-моему, им ты не по зубам. - Разумеется, с Айил
Рину сталкиваться не доводилось. - Я думал, ты вместе с Эдейн Аррел.
Слышал, сейчас она в Чачине.
Едва прозвучало это имя, как Лан резко повернулся к Рину.
- А почему я должен быть возле леди Аррел? - негромко спросил он.
Негромко, но особо выделив ее титул.
- Ну-ну, полегче, - произнес Рин. - Я вовсе не хотел... - С его стороны
было благоразумно оставить прежний тон. - Чтоб мне сгореть, неужели ты
ничего не слышал? Она подняла знамя с Золотым Журавлем. Разумеется, от
твоего имени. Едва год начался, как она отбыла из Фал Морана в Марадон, а
теперь возвращается. - Рин покачал головой, колокольчики, вплетенные в
косицы, тихонько звякнули. - Здесь, в Канлууме, нашлось сотни две-три,
готовых последовать за нею. То есть за тобой. Назвать некоторых, так ты не
поверишь. Старый Кьюренин заплакал, когда услышал ее речи. И все готовы
вырвать Малкир из лап Запустения.
- Что погибло в Запустении, того больше нет, - устало промолвил Лан. В
душе он ощущал ледяной холод. Теперь удивление Сероку, услышавшего, что
Лан собирается отправиться на север, внезапно обрело новый смысл, как и
нежданное заявление юного стражника. Даже взгляды, которыми Лана окидывали
в общем зале, показались ему иными. И со всем этим связана Эдейн. Она
всегда любила бури и грозы. - Пойду за лошадью своей присмотрю, - сказал
Лан Рину, со скрипом отодвигая скамью.
Рин что-то сказал вслед, мол, неплохо бы вечерком прошвырнуться по
окрестным тавернам, но Лан его не слушал. Он торопливо миновал кухню,
окунувшись в горячий от раскаленных железных жаровен, пышущих жаром
каменных печей и открытых очагов воздух, и вышел в прохладу конюшенного
двора, где смешались запахи лошадей, сена и дыма. На крыше конюшни щебетал
серый жаворонок. Весной серые жаворонки прилетают раньше малиновок. Тогда
в Фал Моране, когда Эдейн впервые обожгла его ухо жарким шепотом, тоже
пели серые жаворонки.
Лошадей уже завели в стойла, на дверцах стойл висели попоны, поверх них
лежали уздечки и седла. Вьючных корзин Лан не заметил. Очевидно, госпожа
Аровни дала знать конюхам, что Букама и Лан останутся ночевать у нее в
гостинице.
В сумрачной конюшне он увидел всего одного конюха - худощавая сурового
вида женщина сгребала навоз. Не превращая своего занятия, она молча
смотрела на Лана, он похлопал Дикого Кота по шее, проведал и двух других
лошадей. Так же не проронив ни слова, женщина смотрела, как Лан принялся
расхаживать туда-сюда по конюшне. Меряя шагами усыпанный соломой земляной
пол, он пытался размышлять, но в голове крутилось лишь имя Эдейн. Лицо
Эдейн, в обрамлении черных шелковистых волос, что спускались ниже талии,
прекрасное лицо с огромными темными глазами, из-за которых, пусть даже
полных властности, иссохнет душа любого мужчины.
Вскоре женщина-конюх, коснувшись пальцами губ и лба, что-то пробормотала в
его сторону и поспешно вывезла из конюшни полупустую тележку. Косясь через
плечо на Лана, женщина чуть задержалась, затворяя дверь, и Лан остался
один. Сумрак прорезали косые солнечные лучи, что пробивались в щели
приоткрытых люков, ведущих на сеновал. В бледно-золотых полосах света
плясали пылинки.
Лан поморщился. Неужели она испугалась мужчины с хадори на голове? Решила,
что в том, как он ходит тут, таится угроза? Вдруг Лан поймал себя на том,
что его пальцы пробегают по длинной рукояти меча, на том, как напряжено
лицо. А как он ходит? Да нет, он не просто ходит, а повторяет шаги боевой
связки под названием "Леопард в высокой траве", которую используют, когда
со всех сторон тебя окружают враги. Ему нужно успокоиться.
Лан уселся, скрестив ноги, на охапку соломы, мысленно представил себе
язычок пламени и отправил туда все свои эмоции, ненависть, страх, всё до
последней крупицы, пока в конце концов не окружил себя коконом пустоты.
После многолетней практики для достижения ко'ди, единения, потребовалось
совсем мало времени - лишь один удар сердца. Мысли и даже собственное тело
казались чем-то далеким, но в этом состоянии Лан воспринимал все
окружающее лучше обычного, он стал един с охапкой соломы, на которой
сидел, с конюшней, с мечом в ножнах позади себя. Лан "чувствовал" лошадей,
жующих сено в своих кормушках, и мух, жужжащих в углах. Они все были
частью его, он слился с ними. Особенно с мечом. Впрочем, именно такой
бесстрастности он сейчас и искал.
Из кошеля на поясе Лан достал тяжелое золотое кольцо-печатку с вырезанным
на нем летящим журавлем и принялся вертеть его в пальцах. Кольцо королей
Малкири, его носили мужчины, которые сдерживали Тень более девяти сотен
лет. Неизвестно, сколько раз кольцо перековывали, когда металл истирался,
но всякий раз старое кольцо расплавляли, чтобы оно стало частью нового.
Наверняка что-то в этом кольце помнило еще и руки правителей Рамдашара,
существовавшего до Малкир, и властителей Арамелле, что была прежде
Рамдашара. Этот кусочек металла олицетворял собой более чем
трехтысячелетнюю битву с Запустением. Кольцом Лан владел всю свою жизнь,
но никогда не надевал его. Обычно даже прикоснуться к кольцу он не мог без
внутренней борьбы, но каждый день заставлял себя вновь и вновь смотреть на
него, относясь к этому как к своеобразному упражнению воли. Сегодня же,
без погружения в пустоту, он вряд ли сумел бы сделать это. Только пребывая
в ко'ди, где мысль плавает свободно, а всякое чувство - далеко, на самом
горизонте.
Еще в колыбели Лан получил четыре дара. Кольцо на руку и медальон, что
сейчас висел у него на шее, меч у бедра и клятву, данную от его имени.
Самым ценным из даров был медальон, самым тяжелым - клятва. "Стоять против
Тени, пока крепко железо и тверд камень. Защищать народ Малкир до
последней капли крови. Отомстить за то, что нельзя защитить". И тогда его
помазали благовонным маслом и нарекли Дай Шан, назвали следующим королем
Малкир и вывезли из страны, обреченной на гибель. Двадцать человек
отправились в опасный путь; до Шайнара добрались пятеро.
Защищать уже было нечего, оставалось только мстить за родную страну, и
Лана готовили к этому с первых его шагов. С подарком матери на груди, с
отцовским мечом в руках, с кольцом, обжигавшим ему душу, он мстил за
Малкир с шестнадцати лет. Но никогда он не вел никого с собой в
Запустение. Да, с ним отправлялся Букама и другие, но Лан не вел их. Его
война - война в одиночку. Мертвого не оживить, а тем более не вернуть к
жизни погибшую страну. А именно это пыталась теперь сделать Эдейн Аррел.
Ее имя эхом зазвучало в окружавшей Лана пустоте. На краю пустоты холодными
предрассветными горами проступили разнообразные чувства, но Лан отправил
их в пламя, чтобы все вновь обрело прежнее спокойствие. И вновь сердце его
стало биться медленно, будто вторя копытам стоявших в стойлах лошадей, и
биение мушиных крылышек зазвучало контрапунктом размеренному дыханию Лана.
Эдейн была его карнейрой, первой женщиной в его жизни. Об этом едва ли не
кричали тысячи лет обычаев, как бы он ни окружал себя коконом пустоты.
Ему исполнилось пятнадцать, а Эдейн была более чем вдвое старше, когда она
запустила руки в его волосы, все еще вольно свисавшие до пояса, и шепотом
заявила ему о своих намерениях. Тогда женщины еще называли его красивым и
довольно смеялись, увидев, как он смущенно краснеет, и полгода она
находила удовольствие в том, чтобы ходить с ним под ручку и завлекать его
в свою постель. Так было, пока Букама и другие воины не вручили Лану
хадори. Когда на десятый день рождения ему дали в руки меч, по обычаю
Пограничья он стал считаться мужчиной, хоть и был еще слишком мал для
меча. Но у Малкири плетеная кожаная лента имела огромное значение, ведь с
того мига, как мужчина впервые повязывал ее себе на голову, он один вправе
решать, куда он идет, когда и зачем. И мрачная песнь Запустения стала
стоном, заглушившим все прочие звуки. Негромко произнесенная клятва,
запечатленная в сердце Лана, направила его шаги.
Минуло почти десять лет с той поры, как Лан верхом покинул Фал Моран и
Эдейн смотрела ему вслед. А когда он вернулся, ее уже не было. Но Лан ясно
помнил ее лицо - куда лучше, чем лица тех женщин, которым с тех пор
случалось делить с ним ложе. Больше он не мальчик, чтобы думать, будто она
любит его просто потому, что решила стать его первой женщиной, однако у
малкирских мужчин бытовало присловье: "Твоя карнейра навсегда уносит с
собой частицу твоей души и носит ее точно ленту в волосах". И обычаи порой
требуют от человека большего, чем закон.
Скрипнула открывающаяся дверь, и на пороге конюшни появился Букама - без
куртки, рубаха будто второпях заправлена в штаны. Без меча он казался
голым. Словно бы в нерешительности, он осторожно распахнул обе створки и
только потом вошел внутрь.
- Ну, что ты собираешься делать? - в конце концов спросил он. - Раселле
рассказала мне о... о Золотом Журавле.
Лан спрятал кольцо, высвободился из объятий пустоты. Эдейн будто смотрела
на него со всех сторон, но ускользая от его взгляда.
- Рин мне сказал, что даже Назар Кьюренин готов выступить в поход, -
оживленно отозвался Лан. - Не хочешь полюбоваться на этакое зрелище? -
Целая армия может погибнуть, пытаясь одолеть Запустение. И не одна армия
уже погибла в подобных бесплодных попытках. Но память о Малкир уже
исчезает. И скоро сама страна превратится в воспоминания, как это уже
случилось с захваченной Запустением землей. - Тот мальчик у ворот отпустит
волосы и попросит у отца хадори. - Люди уже забывают о Малкир, стараются
забыть. Когда не станет последнего мужчины, который перевязывает волосы,
когда не станет последней женщины, которая наносит на лоб цветную точку,
неужели тогда в самом деле исчезнет и Малкир? - Глядишь, и Рин избавится
от своих косиц. - Из голоса Лана пропала всякая тень веселья, когда он
добавил: - Но такой ценой? Хотя кое-кто считает, что оно того стоит.
Букама хмыкнул, но не сразу. Возможно, он-то как раз так и считал.
Подойдя к стойлу с Солнечным Лучом, он принялся перебирать упряжь своего
чалого, словно забыв, что собирался сделать.
- Для всего есть цена. Всегда, - произнес Букама, не поднимая глаз. - Но
есть цена и цена. Леди Эдейн... - Он коротко взглянул на Лана, потом
повернулся к нему. - Она всегда была такой - заявляла о всех правах, на
которые могла претендовать, и требовала исполнения малейших обязательств.
Обычай связал тебя с ней, и, что бы ты ни решил, она станет направлять
тебя, как коня - поводьями. Если, конечно, ты как-то не вывернешься.
Медленно Лан заткнул большие пальцы за ремень, на котором висел меч.
