точно выбрали именно отмирание государства в качестве критерия успехов
социализма, тем самым, вызывая досаду своих оппонентов. В пылу сражения
упустили из виду тот факт, что государство должно отмереть как инструмент
подавления и полицейских мер. И справедливости ради надо сказать, что факт
расширения функций государства не доказывает неудачи социализма, а
свидетельствует о сохранении и, более того, усилении его полицейских
функций. Однако мы слишком хорошо знаем, что полицейские меры достигли
своего максимального развития там, где произошло полное уничтожение
частной собственности -- этот очевидный факт опровергает социалистическое
учение.
Совершенно ясно, что ликвидация частной собственности не покончила с
антагонизмами и не привела к возникновению духа солидарности, что
позволило бы обществу отказаться от полицейских мер. Так же ясно и то, что
существующее чувство солидарности, похоже, во многом основано на недоверии
и ненависти к другому обществу или к другим частям общества.
Коллективистское государство во всем видит агрессивные происки иностранных
государств, иногда даже приписывая их другим коллективистским
государствам. Или, если процесс социализации в стране полностью не
завершен, борьба идет против злобных представителей капитала, связанных с
иностранными государствами. Итак, такая солидарность не является, как это
первоначально замышлялось, солидарностью любви, это скорее солидарность
борьбы, что явно противоречит основному устремлению социализма: "Плод же
правды в мире сеется у тех, которые хранят мир" [Послание Иакова 3:18].
И все же не от всего в социалистическом идеале стоит отказываться. Мы
действительно стремимся к чему-то большему, чем просто общество добрых
соседей, которые не переставляют тайком межевые знаки, возвращают
владельцу отбившуюся от стада овцу и не жаждут завладеть ослом соседа. И в
самом деле, не стоит называть утопическим сообщество, основанное не на
экономической независимости, а на братском распределении общественного
продукта, общество, вдохновляемое искренним убеждением, что все люди --
члены одной семьи.
Внутреннее противоречие социализма
Такое сообщество существует. Оно существует на протяжении веков, и мы
можем наблюдать его сегодня в любой монашеской общине. Но следует
заметить, что монастыри являются городами братской любви потому, что они
изначально были созданы любовью к Богу. Там нет проблемы раздела
материальных благ потому, что они с презрением отвергаются. Члены этого
сообщества не стремятся обогатиться за счет других, но они и вообще не
стремятся к обогащению. Их устремления направлены не на раздел
материальных благ, которые всегда ограничены, а на Бога, который
бесконечен. Короче говоря, они настолько едины не потому, что образуют
социальное общество, а потому, что они -- часть сообщества мистического.
Социализм стремится воспроизвести это единство, но без той веры, которая
его порождает. Он стремится воссоздать братское распределение, но без
презрения к мирским благам, без отрицания их значимости. Социализм не
считает, что процесс потребления является несущественным и должен быть
сведен к минимуму. Напротив, ему присуще фундаментальное убеждение
современного общества, что необходимо получать все больше материальных
благ в процессе покорения природы, а этот процесс, в свою очередь,
считается самой благородной деятельностью человека. Социалистический идеал
возникает в развитом экономическом обществе, и перенимает черты такого
общества: благоговение перед предметами потребления, поощрение
материальных потребностей и преклонение перед технократическим
империализмом.
Этическая привлекательность социализма состоит в том, что он не прибегает
к постоянному использованию таких факторов, как личный интерес, стремление
к материальным ценностям и эгоизм, играющих важную роль в экономической
системе, которой социализм собирается прийти на смену. Но, поскольку
социализм унаследовал от этого общества погоню за все возрастающим
потреблением, он превратился в неоднородную систему, разрываемую
внутренним противоречием.
Если "больше товаров" -- это цель, к которой стремится общество, то почему
для индивида эта цель должна быть презренной? Социализм страдает от
двойственности в своем определении ценностей: если обогащение есть благо
для общества, то почему оно не является благом для индивида? Если общество
стремится к этому, то почему индивид не должен этого делать? Если страсть
к обогащению губительна для индивида, то почему она благотворна для
общества? Здесь даже на первый взгляд заметна непоследовательность,
которая, по сути, является вопиющим противоречием.
Далее, если главной целью общества является покорение природы и
наслаждение ее дарами, не логично ли будет предположить, что эта цель
должна определять и характерные черты такого общества? Разве общество
формируется не в соответствии со своим главным устремлением, со своей
конечной целью? Разве не вероятно, что многие непривлекательные черты
общества внутренне связаны с его основной целью? И, может быть, их
непривлекательность вызвана характером этой цели, так что, если на основе
той же цели будет создано любое другое общество, в нем проявятся все те же
черты, хотя возможно и в другом обличье.
Можно провести аналогию между обществом, ориентированным на производство
товаров и военным сообществом. То, что предназначено для войны, должно
структурно соответствовать военным целям. Многие черты, присущие
армейскому или военному сообществу, неприемлемы с точки зрения "хорошего
общества". Но, пока целью является победа, военная иерархия и дисциплина
необходимы, хотя, конечно, и могут функционировать с некоторыми
поправками.
Аналогично можно провести связь между структурой производительного
общества и его целью. Очень многое подтверждает точку зрения, что лучшие
устремления социализма были обречены, когда он принял главную цель
современного общества, -- как это и предвидел Руссо.
Померк социалистический идеал -- благородное этическое стремление к
обществу, лишенному противоречий и превращенному в город братской любви.
Меры, которые, как казалось, должны были привести к достижению этой цели,
все еще провозглашаются, но осуществить их не удается. Теперь сами эти
меры все усиленнее выдают за цели, или за средства построения, но уже не
того "хорошего общества", которое виделось раньше, а общества, в котором
целью постепенно становятся прежние средства ее достижения. Социализм как
доктрина дезинтегрируется, и теперь составные части этого прежде стройного
учения развиваются практически автономно и в целях, отличных от
первоначального социалистического идеала. Сорель и Парето порадовались бы
этому как наглядной иллюстрации к их теориям мифов.
Перераспределение и позор бедности
В настоящее время идеал честного вознаграждения и братской любви уступил
место идеалу равного потребления. Он основан на двух убеждениях: первое,
что необходимо избавиться от бедности и поэтому излишки одних членов
общества должны быть пожертвованы на насущные потребности других, и
второе, что неравенство средств у различных членов общества плохо само по
себе и должно быть более или менее радикально устранено.
Эти два убеждения логически не связаны. Первое основано непосредственно на
христианской идее о братстве. Человек должен печься о ближних своих, он
должен поступать как добрый самаритянин, его моральный долг -- помогать
несчастным. Этот долг, в основном, хотя и не полностью, ложится на
преуспевающих. [Требования Христа к богатым чрезвычайно строги. Необходимо
отметить, что, когда он требует от богатого молодого человека все "раздать
бедным", он не призывает бедных самим заняться распределением его богатств
посредством налогов. Тогда как моральная значимость первого процесса
очевидна, со вторым дело обстоит не так.] С другой стороны, нет очевидных
доводов в пользу распространенного мнения, что справедливость предполагает
равенство материальных условий. Справедливость означает соответствие. С
точки зрения индивидуалиста, справедливость требует, чтобы личное
вознаграждение было пропорционально индивидуальным усилиям, а с точки
зрения социалиста, справедливость требует, чтобы личное вознаграждение
было пропорционально получаемым обществом услугам. [Социалист, который
имеется в виду здесь -- это не утопический социалист, озабоченный в
основном установлением братства между людьми, а "органический" социалист,
рассуждающий в терминах общества в целом.] Таким образом, логично будет
отрицать как справедливый характер современного общества, так и
утверждение, что путь к справедливости идет через равное распределение
доходов.
Сегодня, однако, стали называть "справедливым" все, что с эмоциональной
точки зрения представляется желательным. Бедственное положение рабочего
класса совершенно обоснованно привлекло к себе в XIX веке общественное
внимание. Пренебрежительное отношение к человеческим потребностям рабочих
вызывало возмущение. И тогда к отношениям между потребностями и ресурсами
применили идею пропорциональности. Казалось несправедливым, как то, что
одни имеют меньше прожиточного минимума, так и то, что другие получают
гораздо больше.
В ранней стадии развития теории перераспределения определяющим было первое
чувство. Второе почти полностью стало преобладать на более позднем этапе.
[В самом деле, существуют сторонники перераспределения, которых больше бы
устроило урезывание доходов для их выравнивания, чем всеобщее повышение
доходов при условии сохранения существующего неравенства.] На ранних
стадиях развития теории перераспределения социалисты относились к ней с
некоторым презрением: эта политика была в их глазах простым подкупом
рабочего класса, попыткой увести его от высших целей социализма.
Однако уже тогда были разбужены глубокие чувства. Людям трудно себе
представить подавление частной собственности, того, чем все хотели бы
обладать; но для человека естественно сравнивать свои условия жизни с
условиями жизни других. Бедные с легкостью могут себе представить, на что
бы они истратили богатство других, а богатые, если они однажды осознают
положение бедных, начнут испытывать некоторые угрызения совести от своей
роскоши.
Во все времена были немногие избранные, которым внезапно открывался ужас
бедности. Они начинали стыдиться собственной расточительности, раздавали
свои богатства и смешивались с беднотой. Все известные такого рода случаи
были связаны с религиозным опытом. Человек обращался к Богу, открыв для
себя бедность, либо к бедным, открыв для себя Бога. В любом случае такая
связь с Богом существовала и всегда подразумевала отказ от богатства как
от зла.
Однако в нашем веке чувство совсем иного рода овладело умами не только
отдельных представителей, а практически всех членов ведущих классов.
Общество, неумеренно гордящееся своим все возрастающим богатством,
осознало, что среди изобилия бедность продолжает оставаться обычным
явлением. Такое положение вызвало ряд действий, направленных на повышение
жизненного уровня бедных. Если раньше открытие факта существования
бедности и уверенность в невозможности ее искоренения приводили к протесту
против богатых, то теперь глубоко укоренившееся почитание земных благ и
осознание их могущества вызвали яростную атаку на бедность как таковую.
Раньше богатство было позором перед лицом бедности, теперь бедность стала
позором в глазах богатства. [Сравните современные заявления (см. у
Бернарда Шоу "Я ненавижу бедных") с прежним отождествлением бедности со
святостью.] Для среднего класса, задающего темп общественного развития и
глубоко преданного идее прогресса, существование бедности было не только
эмоционально, но и интеллектуально раздражающим фактором, так же, как
существование зла для примитивного деиста. Искоренение нищеты должно было
наглядно продемонстрировать возрастающую добродетельность цивилизации и
возрастающее могущество человека.
Таким образом, чувство милосердия и чувство гордости шли рука об руку.
Подчеркивая роль гордости, мы не хотим преуменьшить значение милосердия.
