серьезное обстоятельство. Приведенный выше пример мало вероятен сегодня,
когда нашему предпринимателю не позволили бы взлететь так быстро.
Налоговая система поставила бы заслоны на его пути, чтобы затруднить его
рост, накопление капитала и вступление в конкуренцию с уже существующими
предприятиями. Но это другой вопрос, и мы не будем рассматривать его
теперь.
Было достаточно сказано о том, что налоги при перераспределении производят
эффект утраты стимула к труду. Однако, справедливости ради, нельзя
отрицать и стимулирующего эффекта такого налогообложения по отношению к
низким и средним уровням доходов. Высокая ставка налогообложения привела
на рынок труда обладателей нетрудовых доходов, платящих обычную ставку
налога (снижение покупательской способности тоже сыграло свою роль), а
также членов семей, где ранее работал только один человек, чьи доходы
резко упали из-за высокой ставки налогообложения. Во многих случаях
высокие ставки налогов вынудили людей, принадлежащих к среднему классу,
увеличивать усилия, чтобы сохранить, хотя бы частично, прежний жизненный
уровень.
Таким образом, нельзя сказать, что политика перераспределения всегда
связана с утратой стимула. Можно утверждать, что, с одной стороны, высокие
прогрессивные ставки налогообложения отвращают людей от
предпринимательства, но с другой стороны, они стимулируют большую
активность существующих средних классов, которые должны увеличивать свои
усилия, чтобы не опуститься на более низкий жизненный уровень. И, как
следствие, это могло бы усилить роль этих классов в национальной
экономике, а соответственно, и их претензии на лидерство. Представляется,
однако, что на рабочий класс эта политика должна оказывать отрицательное
воздействие, так как возрастает доля низких доходов, не зависящих от
производимых усилий. Почти нет сомнения в том, что это будет иметь место в
случае чистого перераспределения. Но на практике его последствия могут
оказаться и совершенно иными. Поскольку политика перераспределения
вынуждает здоровых рабочих разделять бремя нетрудоспособных, а холостяков
брать на себя часть забот о чужих детях, как, например, во Франции, то она
уменьшает доходы здоровых рабочих и холостяков и оказывает тем самым
стимулирующий эффект. Эти примеры просто указывают на то, что доводы
против перераспределения, с точки зрения максимизации усилий нации, не
выглядят более обоснованными, чем доводы в защиту перераспределения с
точки зрения максимизации благосостояния.
Другой взгляд на доход
Эти рассуждения, однако, далеко не охватывают всего, что можно сказать по
поводу распределения доходов. Понимание дохода как средства удовлетворения
потребностей и как вознаграждения за производительные усилия являются
взаимодополняющими, но они не исчерпывают сущности дохода. Эти два
понимания дохода могут удовлетворить только в том случае, если
представлять себе общество чем-то вроде театральной сцены с декорацией,
состоящей из комнаты и кухни. В одном углу сцены актеры жарят что-то
непонятное, а в другом -- поглощают эту "еду".
Но в действительности, если уж придерживаться нашего театрального
сравнения, то пространство, которое мы принимаем за сцену, на самом деле
является лишь кулисами. Да, актеры и, правда, заняты производством
чего-то, что они там же потребляют, съедают, размазывают по лицу,
превращают в реквизит, делают все что угодно, но цель всего этого одна --
блеснуть на сцене. Другими словами, потребление не есть конечная цель
производства; оно также может рассматриваться лишь как средство для
достижения действительной цели -- человеческой жизни.
Для человека, изучающего важнейшие явления общества, человеческие жизни
воплощают в себе красоту или, по крайней мере, вызывают интерес.
Потребление же -- это просто средство для поддержания этих жизней. Для
социального философа, интересующегося человеком, должно казаться нелепым,
что кто-то может быть страстно увлечен идеей уравнивания запасов "еды"
между людьми на том основании, что потребление этой "еды" и является
смыслом жизни. С другой стороны, то обстоятельство, что этой "еды" может
не хватать для поддержания жизни, должно казаться ему трагичным и являться
поводом для вмешательства . Для него плохо то, что этот запас истощается,
какой оборот ни приняла бы жизнь.
Чтобы закончить с этой длинной метафорой, скажем, что доходы -- это не
средство для удовлетворения потребностей и стимулирующее вознаграждение.
Доходы играют важную роль в поддержании жизни человека и, возможно, должны
рассматриваться в основном как средства для достижения различных
человеческих целей.
Потребление доходов
Понимание доходов как средства для удовлетворения потребностей
предполагает две вещи: потребление является асоциальным и
непроизводительным. Оно должно быть асоциально -- приносить удовольствие
или пользу только получателю дохода. При таких условиях действительно нет
видимой причины предоставлять больше возможностей Первому для
удовлетворения своих эгоистических потребностей, чем Второму. Кроме того,
потребление должно быть непроизводительно.
Почему Первый, а не Второй должен совершать путешествие в Италию? В самом
деле -- почему, если оба просто отправляются в увеселительное турне? Но
если бы Первый был молодым архитектором, стремящимся познакомиться с
архитектурой эпохи Возрождения, то его поездку было бы уже нельзя ставить
на одну доску с развлекательной прогулкой Второго!
Понимание доходов как средства для получения удовольствия подразумевает,
что индивид, когда его трудовой день окончен, и долг обществу отдан,
удаляется на покой, чтобы в уединении грызть вкусную косточку своих
доходов, предаваясь эгоистичному пищеварительному процессу, ведущему в
никуда.
Но это не так. Жизнь -- процесс социальный. Наша жизнь принадлежит не нам
одним. Благородный человек многое может дать обществу и помимо своей
профессиональной деятельности. Открытые дискуссии, организованные
профессором, могут служить дополнением к его лекциям или затрагивать более
сложные вопросы. Средством предоставления услуг такого рода является
личный доход, потребляемый социально. Такие услуги не считаются
производительными, так как они предоставляются бесплатно. При исчислении
национального дохода принимаются во внимание только те услуги, на которых
проставлена их коммерческая цена, и это вводит нас в заблуждение. Это
делает нас слепыми к процессу разрушения некоммерческих ценностей.
Далее. Метафора о мозговой косточке дохода не принимает во внимание тот
важный факт, что потребление в большой степени связано с необходимыми
затратами для восстановления производительных сил.
Из кучи ненужных определений давайте вызволим на минуту "железный" закон
заработной платы, из которого Маркс вывел свою знаменитую ошибку о том,
что наниматель оплачивает только стоимость воспроизводства рабочей силы.
Согласно "железному" закону заработной платы, рабочий получает ровно
столько, сколько ему необходимо для того, чтобы справиться со своей
задачей.
Если мы внимательно посмотрим на эту заработную плату, то увидим, что она
не содержит чистого дохода; только то, что рабочий получает сверх этой
величины, может считаться таковым. В соответствии с этим, практически все
финансовые системы признают наличие части дохода, не подлежащей обложению
налогом.
Из вышесказанного мог бы напрашиваться вывод, что всем получателям дохода
необходимы одинаковые средства для поддержания минимального уровня жизни,
а средства, превышающие этот минимум, являются чистым доходом. Что по сути
дела и происходит. Идея об одинаковых базисных потребностях получила
развитие благодаря ее очевидности в отношении наших низших функций, а в
дальнейшем благодаря популярной практике рационирования питания.
Но на самом деле в этом заключена большая ошибка: обеспечение физического
существования человека и поддержание его формы для выполнения различных
социальных функций не одно и то же.
Одной и той же суммы, достаточной для удовлетворения основных потребностей
простого рабочего, необходимых для выполнения его работа, будет
недостаточно служащему министерства финансов для выполнения им его
специфических задач. [Конечно, совершенно ясно, что пищи, достаточной для
клерка или чиновника, не будет хватать шахтеру или докеру для выполнения
работы требующей больших затрат физических сил. То, что такое простое
требование вызвало столько споров, характеризует ту страсть к уравниванию,
которая охватила Британию.] Каждый конкретный вид деятельности требует
своих "функциональных расходов", которые фактически входят в стоимость
продукции и не должны учитываться в величине чистого дохода. [Можно думать
лишь об уравнивании "излишка" доходов. В самом деле, в случае излишков
можно говорить о том, что большие "излишки" должны быть на самых
неприятных работах.]
Конфликт между субъективным эгалитаризмом и объективным социализмом
Давайте на время забудем о нашем первом выводе, что личные доходы могут
частично использоваться для общественного потребления, что они могут
служить для удовлетворения не только самого их получателя, но и других
людей, что они могут выполнять социальную функцию и поддерживать более
высокие формы цивилизации, строящиеся на отношениях дарения, а не только
на отношениях купли-продажи. На время сконцентрируем наше внимание
исключительно на втором, а именно, на том, что потребление в определенной
степени является условием производительной деятельности.
Очевидно, что обучение квалифицированного врача стоит дороже, чем обучение
квалифицированного докера, и также существует разница, хотя, вероятно, и
меньшая, в затратах на поддержание возможности одного и другого выполнять
их различные функции. Эти различия понятны каждому, так же, как всем ясно,
что докеру требуется больше еды, чем клерку.
Но если это так, то политика строгого выравнивания валовых доходов
приведет к снижению эффективности выполнения более сложных функций:
доходов будет недостаточно для выполнения функций, требующих больших
личных затрат. Это очень быстро проявилось впервые же дни существования
Советской России: после очень короткого периода равенства было
восстановлено неравенство, причем такое резкое, что шкала вознаграждений
выглядит гораздо круче, чем на Западе. Это совсем неудивительно.
Во-первых, различие в заработках должно быть наибольшим там, где у
выполняющих сложные функции нет источников незаработанных доходов. И на
Западе мы обнаруживаем, что выполнение сложных функций требует более
высокого вознаграждения там, где оно переходит к людям, не имеющим
незаработанных доходов, или когда такие доходы становятся незначительными.
Второе и более важное соображение состоит в том, что логически шкала
оплаты должна быть более крутой там, где ниже уровень производства на душу
населения. В богатых развитых странах размер валового национального
продукта таков, что существует возможность поддерживать и более, и менее
талантливых людей, и достаточно большие расходы могут быть направлены на
то, чтобы повысить жизненный уровень менее талантливых. Но в бедных
отсталых странах национальный продукт может быть недостаточным для
поддержания на должном уровне желаемого количества высоко талантливых
людей, стоимость обеспечения которых превышает стоимость удовлетворения
потребностей менее талантливых. В этом случае затраты на эту элиту
осуществляются только за счет ущемления массы (это делает шкалу оплаты
более крутой), что контрастирует со щедростью по отношению к менее
талантливым в развитых странах, где эта шкала более плоская.
Итак, оказывается, что этот контраст гораздо меньше зависит от
общественного и политического устройства, чем от уровня экономического
развития. Чем более отсталой является страна, тем большую нужду она
испытывает в талантах, способных вырвать ее из этой отсталости, и тем
сильнее побуждение поддерживать эти таланты даже ценой больших лишений для
масс.
В самом деле, история развития общества учит нас, что достижения
цивилизации достались нам дорогой ценой:
