человек с вкрадчивыми манерами и странной профессией. Но и красота его уже
внушала отвращение.
Лидия больше не находила сил сдерживаться.
- Где туалет? - спросила она отрывисто, борясь с тошнотой.
Таксидермист понимающе подмигнул и дал знак следовать за собой.
...Ей казалось, что они целую вечность шли по темному извилистому
коридору. Не испортить же ковры этому придурку? - думала она все время. -
Хотя, почему бы нет? Еще немного - и я с собой не справлюсь... Черт меня
возьми, что же все-таки я пью?!..
Обойдя половину земного шара, она оказалась перед вожделенной дверью.
Ей было так плохо, что все остальное казалось совершенно неважным.
Вспыхнул яркий свет. Вокруг был холодный гладкий кафель и твердые
острые углы, на которые было бы страшно падать.
Она склонилась над ослепительной белой раковиной и ее наконец-то
вырвало. Медленно, с громадным облегчением, поднимала она голову и громко
застонала сквозь сцепленные зубы. В зеркале отражалось стоящее в нише
возле ванны чучело огромной гориллы. На морщинистом лице обезьяны застыла
глумливая и одновременно угрожающая гримаса. Лидию передернуло от
неприятного запаха, коснувшегося ее ноздрей. Белая комната закружилась
перед глазами, превращаясь в снежную пелену, за которой не было ничего,
кроме мертвой пустоты. Кажется, с меня хватит, - промелькнула в ее голове
фривольная мысль и Лидия провалилась в пульсирующее облако беспамятства.
Он гладил чучело своей любимой кошки, а Лидия оцепенело смотрела на
него, не ощущая ничего, кроме страха и горьковатого привкуса во рту. Она
вспомнила, что не видела даже своего отражения в зеркале ванной комнаты.
Если она выглядит хотя бы наполовину так же, как чувствует себя... Лидия
попыталась на ощупь установить, что представляет собой ее прическа. Свою
сумочку она даже не пробовала искать... - Вы мне очень нравитесь, дорогая,
- заявил вдруг таксидермист. - Временами вы просто прекрасны!.. В знак
моего особого расположения я покажу вам кое-что интересное. Прошу в
спальню.
Ага, ну конечно, как я могла забыть, - подумала она и даже
почувствовала нечто вроде облегчения. По крайней мере, этот номер
программы был ей хорошо известен. Ситуация показалась ей предсказуемой и
почти банальной.
Лидия с трудом поднялась и послушно направилась в спальню.
Проходя через одну из комнат, она увидела коллекцию холодного оружия,
но ощущала такую слабость во всем теле, что не подняла бы сейчас и рюмки.
Таксидермист все время находился рядом, поддерживая ее за локоть.
В полутемной спальне, кроме большой низкой кровати, Лидии бросились в
глаза чучела двух голубых ангорских кошечек и кролика с длинной волнистой
шерстью.
- Любимые твари моей жены, - равнодушно объяснил таксидермист и
включил верхний свет. - А вот и она сама, моя красавица, моя девочка, мой
последний шедевр! - его голос потеплел, в нем зазвучала неподдельная
нежность.
Смысл этих слов еще не дошел до сознания Лидии, когда она увидела в
углу спальни неподвижную женщину в лиловом полупрозрачном одеянии.
- Вы первая, кто это видит, - с благоговением произнес таксидермист и
посмотрел на Лидию так, словно позволил ей приобщиться к великому
таинству.
- О Господи, нет! - прошептала Лидия, когда до нее дошло, наконец,
что это вовсе не патологическая шутка. Она долго с ужасом смотрела на
таксидермиста, не в силах оторвать взгляд от его лица, озаренного
внутренним светом. Потом, вздрагивая от омерзения, медленно повернула
голову в сторону чучела его жены.
Наверное, та действительно была при жизни красивой женщиной. Длинные
светлые волосы и сейчас выглядели вполне естественно, но глаза оказались
тусклыми и безжизненными. Потом Лидия вспомнила, что это всего лишь
стекла.
Таксидермист подошел к чучелу и медленно раздел его, пока их взглядам
не предстала неприкрытая нагота. После этого он стал жадно гладить
неподвижное тело, по-видимому, возбуждаясь. Зрелище было настолько
отвратительным, что у Лидии потемнело в глазах и закружилась голова. Чтобы
не упасть, она медленно опустилась на кровать. Сквозь ватную стену до нее
доносились голос таксидермиста и далекая музыка из гостиной.
Ей было противно, но она не нашла в себе сил сопротивляться, когда он
стал раздевать ее под звуки струнного квартета и овладел ею тут же, перед
чучелом своей жены, навсегда оставшейся привлекательной и молодой...
Потом они опять пили что-то сладкое, вызывавшее приятную истому.
Теперь Лидия делала это, чтобы забыться.
И она действительно забылась. Последнее, что она видела, было уже за
гранью, разделяющей реальность и кошмар, - серые стеклянные глаза жены
таксидермиста, смотревшие на нее с испугом и бесконечным сожалением.
Она очнулась и обнаружила перед собой незапятнанную стерильную
белизну. Когда ее зрение сфокусировалось, она поняла, что видит потолок.
Лидия попыталась встать, но ей не удалось сделать это. Ее руки и ноги были
крепко привязаны к чему-то, очень напоминающему хирургический стол. Этот
стол был холодным и твердым. Пластик и нержавеющая сталь... Вдобавок,
кожаный ремень перехватывал ее шею и почти не давал поднять голову.
Но ей этого уже и не хотелось. Ужас парализовал ее. Крик захлебнулся
в горле, так и не родившись. Лидия поняла, что здесь ее никто не услышит.
Зато она вновь слышала музыку, звучавшую издалека, - ту самую,
которая сопровождала ее весь вечер. Лидия вспомнила, наконец, откуда ей
знакома эта музыка. Она много раз слышала ее в детстве в доме своего отца.
Квартет назывался "Смерть и Девушка"... Ничего трагического не было в этой
музыке. Она бы даже придавала происходящему оттенок дешевой мелодрамы...
если бы не холодная твердая плоскость, которую Лидия ощущала спиной, и
ремни, болезненно врезавшиеся в кожу.
Она услышала тихие скользящие шаги и повернула голову, боясь смотреть
на то, что могла увидеть. Но увидеть ей все-таки пришлось.
Эта комната была чем-то средним между операционной и мастерской.
Нестерпимо блестели хирургические инструменты. Их блеск вонзался в зрачки,
а кошмарное предчувствие вонзалось в душу.
Но самое жуткое зрелище ожидало Лидию, когда она опустила глаза. В
углу комнаты стояли незаконченные чучела двух маленьких девочек. На лице
одного из них застыла улыбка, на втором кожа вообще еще не была еще
натянута и висела, собравшись в складки.
Отчаяние высушило глаза Лидии. К ней приблизилось улыбающееся лицо
таксидермиста.
- Мои любимые дочери, - сказал он шепотом, словно кто-нибудь еще в
этом доме мог его услышать. - Не правда ли, они очаровательны в этом
возрасте?..
Он погладил по голове чучело с натянутой кожей. В его глазах
промелькнул восторг человека, сотворившего очередной шедевр. Восторг,
который не с кем было разделить. Пальцы таксидермиста, наслаждаясь,
пробежали по нежной детской коже.
Потом он взял что-то со стола и неслышными шагами приблизился к
Лидии. На его лице было написано участие и живой интерес к происходящему.
Он сказал тихо и вкрадчиво:
- Я вижу, моя дорогая, что вы уже совершенно пришли в себя. Открою
вам маленький профессиональный секрет. Я всегда делаю чучела из м-м-м...
живых объектов.
Из-за его спины медленно появилась рука со сверкающим скальпелем. До
этой секунды глубоко в подсознании Лидии еще теплилась надежда на то, что
все это просто чудовищный фарс, который должен вот-вот прерваться. Она
была готова заплатить за этот вечер даже смертельным испугом, если ему ЭТО
доставит удовольствие, но умереть после всего, что с нею сделали, было
против любых правил. Смерть делала абсурдным жестокий спектакль, но любая
вещь, даже самая дикая, когда-нибудь случается на самом деле. И тогда уже
не кажется случайностью... В своем доме таксидермист сам был и актером, и
зрителем. Ему не хватало только декораций.
Замкнутое, замороженное ее безграничным отчаянием пространство
операционной стало склепом, в котором Лидия была похоронена заживо. Здесь
уже не существовало мыслей, как не существовало больше надежды. Только
плоть и крики животного в ловушке безысходности.
Звуки "Смерти и Девушки" заглушали все.
Почему я?! - вопило все ее существо, хотя ничего нельзя было
изменить. Лезвие скальпеля, холодное, как зимняя луна, неумолимо
приближалось к ней, существуя отдельно от направлявшей его воли, а где-то
за ним плавало улыбающееся лицо, отлитое из розовой пластмассы... Это было
хуже, чем неизбежность. И гораздо хуже, чем смерть.
- Вы будете прекрасно смотреться в моей спальне, дорогая, - прошептал
таксидермист с выражением величайшего эстетического блаженства на
красивом, кукольно-гладком лице.
И сделал первый надрез.
Андрей ДАШКОВ
АКВАРИУМ С ЗОЛОТЫМИ РЫБКАМИ
1. КОЛДУН БО
Он появился в самую глухую пору осени, в середине холодного черного
ноября, и купил безвкусный, но просторный особняк из тех, что приобретали
нувориши. Месяц он жил тихо, а потом, подобно растекающейся смоле, по
городу поползли слухи. Он окружил себя мистическим ореолом и претенциозно
называл себя колдуном Бо, однако обыватели были сражены наповал. Один
школьный учитель обнаружил, что слово "Бо" означает двадцать третью
гексаграмму "Ицзина" "Разорение". Верхняя черта гексаграммы обещала
награду благородному и разрушение дома ничтожного...
Он вторгся в сонный провинциальный городок, как штормовой ветер
врывается в затхлую комнату через распахнутое окно, разбрасывая бумаги и
задувая свечи, но не разбудил его, а вызвал к сумеречной жизни болезненные
вспышки между кошмарами, приступы страсти, кровавые ритуалы, древних
демонов, доисторический страх. Мирные обыватели теряли заплывший жиром ум,
когда он показывал им всего лишь краешек своего товара, малую часть того,
ЧЕМ они могли бы стать, если бы имели смелость жить по его законам. Он
понемногу отравлял их тонкими намеками, надеждой на невозможные вещи и
вполне реальной злобой. Он продавал зелья на любой вкус, не сравнимые с
химическим дерьмом цивилизации; он оживлял кладбищенские слухи и
реанимировал любимых вдовьих котов. Он был катализатором смерти, колдуном
в ужасном и тревожащем смысле слова; он заставлял робкие человеческие
сердца сжиматься в предвкушении нездешних чудес и открывал им их
собственную бездонную пустоту, в которую можно было падать целую вечность.
Он нес в себе разрушение уже разрушенного, разбивал уже разбитые
зеркала, червем вползал в уже испорченные плоды, топтал уже треснувшую
скорлупу. Однако никто не догадывался об этом, кроме него; он имел дело с
неизлечимыми слепцами. Никто не знал и о том, зачем он это делал. Скука
иссушила его черное сердце. Его жестокость и холодность были беспредельны,
преступлениям не было числа, но здесь есть место для описания только
одного из них, далеко не самого жуткого.
2. ВИКТОР
Женщины, эти проклятые самки, богатые и бедные, скользили мимо; он
смотрел на них из окна какой-то забегаловки и ненавидел всех и каждую в
отдельности за то, что они не принадлежали ему. Они оказывались в постелях
в сотню раз более ничтожных типов, чем он сам, - уродливых, как смертный
грех, или смазливых педерастов, а хуже всего была серая, самодовольная и
уверенная в себе середина. По крайней мере, так казалось Виктору, но
только это интересовало его по-настоящему. Что отличало его от них? Только
случай, сводивший их с глупыми и грязными существами, которыми он хотел
