обладать.
Но свою участь он разделил бы неохотно и не со всякой, а до конца не
расстался бы с одиночеством никогда; он наслаждался им со страстью
мазохиста и пил горькими глотками, как водку, ожидая, что скоро отпустит,
но тогда, в тот вечер, не отпустило.
Самое смешное заключалось в том, что далеко не всякую сучку он
захотел бы при ближайшем рассмотрении. Можно сказать, что большую жадность
он питал к их душам, нежели к телам, упругим гладким телам самых скользких
из них - тех, которые знали, что он их хочет. Этих он ненавидел сильнее
всего. Если бы у него было достаточно денег, Виктор, пожалуй, попробовал
бы купить себе немного любви. Но денег всегда не хватало.
Таковы были вечерние кошмары, осаждавшие его сознание и крепко
державшие своего раба в тяжелых лапах, а днем это был человек более чем
обычный, с мелким интересом к старинным безделушкам, никчемным, как его
собственная дневная жизнь. Однако для себя он сделал бесполезность высшим
критерием красоты и первая его настоящая возлюбленная (он еще не знал, кто
это будет, - все зависело от случайных обстоятельств) должна была быть
никому не нужной или хотя бы потерянной. В противном случае он усмотрел бы
в ней пошлые мещанские черты, а это было для него хуже всего на свете.
В конце концов любовь все же настигла его, но она оказалась ущербной
и болезненной, как вся его жизнь. Он любил жену своего единственного
близкого приятеля, которого не решался назвать другом, потому что по
большому счету никто никому не был нужен. Их объединяли воскресные пьянки,
летом - пикники, а сильнее всего - скука. Туман вечной скуки висел над
городом, словно болотные испарения, вдыхая которые, дети становились
стариками. Бывало, три человека сидели ночами, загипнотизированные
медленно падающим дождем секунд и тихим скольжением карт, открывая рты
лишь затем, чтобы сказать то, что было созвучно их усталым мыслям.
Усталыми были их игры, усталой была музыка, усталой была даже похоть.
Виктор сам был немного удивлен, когда в один далеко не прекрасный
день обнаружил, что тоскует по женщине, рядом с которой скучал так долго.
Ему нужно было видеть ее, быть рядом, хотя он не знал - зачем. Им было не
о чем говорить и не осталось сил что-либо изменить. Все казалось лживым и
пустым. Настоящими были только поцелуи, тепло двух тел и притяжение немых
душ, заблудившихся в бесконечном лесу одиночества. Оба были пойманы в
ловушку, о которой вначале не подозревали.
А потом было уже поздно.
Колдун Бо шевелил пальцами в ритуальной комнате своего обширного
особняка, наблюдая за игрой двух золотых рыбок в аквариуме странной формы.
Рыбки скользили в зеленоватой мгле, предаваясь любовной игре, и их чешуя
сверкала в пламени негаснущих свечей, расставленных вокруг аквариума.
Вернее, в нем было три рыбки, но третью не освещал волшебный огонь, она
оставалась в тени даже тогда, когда подплывала к стеклянной стенке и
смотрела на колдуна Бо голубым и вполне человеческим глазом... Бо говорил
с нею, он нашептывал ей заклинания, он разматывал тонкую нить неведомой
интриги. Вскоре весь аквариум был доверху наполнен его ядом.
3. ОЛЬГА
С некоторых пор дневная суета бесконечно утомляла ее. Она рано
просыпалась и рано отправлялась спать. За исключением тех ночей, когда ей
приходилось спать с мужем. Он смертельно надоел ей - чуть располневший и
немного обрюзгший мужчина с кожей, потерявшей свежесть и устойчивым
табачным запахом. Он повторял заученные ласки (наверное для того, чтобы не
обидеть ее) и его любовь была похожа на работу, которую он выполнял
машинально, с опустошенной душой и безразличным умом, блуждавшим где-то
далеко от супружеской постели.
Но настоящим кошмаром ее жизни стала скучная, утомительная и
бессмысленная работа в страховой конторе, поймавшая ее в ловушку
безысходности. Она начинала в восемь и к пяти вечера ее глаза были выжжены
черными клеймами шрифта и ослепительно-белыми пятнами бланков. Небольшая
комната, в которой она сидела с тремя старыми девами, казалась ей тюремной
камерой. Каждый день, за исключением выходных, они пили чай в десять утра
и три пополудни. Это продолжалось пятнадцать лет - всю ее молодость, - и
будет продолжаться еще пятнадцать - значит, всю ее жизнь. Иногда она
ловила себя на жутком чувстве, слушая их безмозглое щебетание, - чувстве
полной отстраненности, когда руки сами собой тянулись к увесистому
пресс-папье или телефонному аппарату, черному, словно маленькое
надгробье... Она закрывала глаза и почти с наслаждением рассматривала три
трупа с раскроенными черепами, возникавшие на внутренних сторонах век
подобно изображению, проступавшему на фотобумаге.
В контору она ходила пешком, пересекая три улицы и заброшенный парк.
Это занимало тридцать пять минут, но издержки при пользовании общественным
транспортом были гораздо выше. Она испытывала отвращение к толпе, к потным
летом и мокрым осенью телам, сжимавшим ее со всех сторон, к смраду чужого
дыхания и фразам, которые произносили перекошенные от ненависти рты.
Парк стал местом ее свиданий с Виктором, идеально подходя для этого
(ее муж Александр никогда не бывал здесь). Правда, все удовольствие могли
испортить группы подростков с опасными бритвами и велосипедными цепями,
иногда останавливавшие наивных прохожих и облегчавшие их карманы. Но до
некоторых пор влюбленным везло.
Очень скоро их отношения зашли в тупик. Виктор был безнадежен и она
это прекрасно понимала. Зато у нее появился повод разойтись с мужем. Повод
был нужен ей, чтобы испытать хоть какую-то решимость. Развод означал
одинокую и тоскливую жизнь в слишком маленьком городке, рядом с врагами,
среди которых неизбежно оказались бы ее бывший супруг и любовник. Она
ПРЕДЧУВСТВОВАЛА будущее так неоспоримо, как будто была ясновидящей.
Оцепенение, вызванное этим знанием, сковало ее. Жизнь пугала почти так же
сильно, как смерть. Она замерла на одной нестерпимо высокой ноте...
4. АЛЕКСАНДР
Телефон зазвенел среди ночи, выхватив его из неясного сна. Он не был
даже уверен в том, что слышал звонок; просто протянул в темноте руку и
снял трубку аппарата, стоявшего на прикроватной тумбочке.
- Александр? - спросил безликий голос.
- Да, - машинально выдохнул он и открыл глаза. Лучи от фар
проезжавших мимо дома машин метались по потолку.
Голос в трубке не был ни высоким, не низким, ни женским, ни мужским,
ни мягким и не хриплым, он был вообще НИКАКИМ. Александр не мог
представить себе существо, которому принадлежит такой голос.
- Жена должна быть красивой, сексуальной и глупой, - сообщил голос. -
Она должна возбуждать тебя, но ты не можешь любить ее. В противном случае
тебе будет очень больно, когда ты узнаешь об ее изменах. Ты не выбросишь
ее, как сломанную игрушку. Если ты согла...
- Кто это? - спросил Александр, просто, чтобы развлечься. Он понимал,
что вряд ли теперь скоро заснет. Ему редко удавалось заснуть, если что-то
вдруг будило его среди ночи. Даже если это была жена или за этим следовал
секс.
- ...согласен с этим, то подумай - не слишком ли ты доверяешь своей
лживой сучке? - грубо закончил голос и пропал.
Раздавшиеся в трубке гудки полностью вернули его к действительности.
Если бы не гудки, он, возможно, забыл бы о голосе, как о причуде полусна.
Но гудки были слишком конкретной деталью.
Дело в том, что он почти всегда отключал телефон на ночь. С него было
достаточно дневной головной боли. Он не поленился нагнуться и заглянуть
под тумбочку. Конечно, телефон был отключен. Александр потрогал розетку
рукой. Его ногти попали в углубления под штыри.
Рядом зашевелилась Ольга.
- Кто это был? - спросила она спросонья.
- Спи! - раздраженно сказал он и потянулся за сигаретами. Не найдя
их, выругался и отправился на поиски, не зажигая света.
В аквариуме колдуна Бо одна из рыбок отчаянно металась в жуткой
полутьме между водорослями. Две другие были неподвижны. Сам Бо не спал.
Белки его глаз и зубы сверкали во мраке. Он улыбался. Его правая рука
покоилась на обнаженном теле спящего телохранителя.
5. ВИКТОР
Спустя несколько дней обоюдное притяжение стало настолько сильным,
что причиняло боль. Быть вместе и порознь казалось одинаково невыносимым.
Зеркала рефлексии возвращали им чувство вины, отсутствие будущего,
ощущение приближающейся катастрофы.
Можно было убежать друг от друга, но не от себя. Поэтому они
встречались снова после жестоких размолвок. Вскоре они уже не знали, чего
между ними больше - любви или взаимной ненависти. Оскорбления сменяли
жадные поцелуи и периоды безвременного затишья; только желание оставалось
неутолимым.
Если бы не присутствие колдуна, все закончилось бы ничем. Волны
быстро угасали в здешнем болоте; надежды превращались в пепел; время
растворяло любую плотную материю вроде любви. Бо изменил это к худшему.
Рядом с ним даже человеческое непостоянство теряло свои лечебные свойства.
Никто не мог очнуться от кошмара. Кошмар продолжался в любом из доступных
измерений.
Он не принадлежал себе. Банальность вроде той, которая гласила: "Есть
вещи сильнее нас", казалась ему потрясающе верной. Это было единственное,
что оправдывало его и хоть как-то объясняло последующие события.
Он вышел из кафе и пошатываясь, отправился вверх по улице. Был
промозглый мартовский вечер. В весеннем ветре еще не было жизни, только
тепло, превратившее снег в грязь. Где-то за плотной пеленой облаков
пряталась полная луна. Виктор долго бродил по улицам, ощущая только холод
и отвращение к себе. Сейчас даже уличную драку он принял бы с облегчением.
Это отвлекло бы его, но в тот вечер тротуары были пусты.
Он и сам не заметил, как очутился возле дома колдуна. Впечатление
было такое, что этот дом мог оказаться на любой из улиц; все дороги вели к
нему. Впрочем, Виктор видел только забор и сумрачные ели в парке. Рядом с
въездными воротами была решетчатая дверь, на которой висел бронзовый
колокол с вычурной резьбой. Бронза позеленела от старости. Удивительно
было, что эту вещь до сих пор не украли.
Виктор протянул руку к колоколу и она остановилась в воздухе. Из-за
решетки двери на него смотрели тусклые глаза двух ротвейлеров. Псы,
материализовавшиеся из темноты, стояли и ждали, готовые выполнить свою
работу.
Виктор проглотил слюну и ударил в колокол. Звук был негромким и
надтреснутым. Его нельзя было услышать в доме, однако через минуту за
дверью появился высокий человек с застывшим лицом, который, по слухам,
являлся телохранителем Бо. Не произнося ни слова, он небрежно скользнул
взглядом по фигуре гостя, отворил дверь и, повернувшись спиной, пошел в
сторону дома. Виктору дали понять, что он не представляет собой никакой
угрозы. Сейчас он действительно был неопасен, особенно для Бо. Каким-то
образом это почуяли и собаки. Когда Виктор осторожно пересек границу их
владений, они отступили в темноту так же неслышно, как появились.
Он шел по длинной аллее вслед за телохранителем и над ним струился
ручей неба в берегах из еловых ветвей. Все вызывало тоску, даже неизвестно
откуда взявшаяся мысль о том, что после этого визита небо никогда не будет
для него прежним. Не было ощущения пространства; мягкий пресс из воздуха
постепенно сдавливал его и он уже чувствовал, что дыхание становится
затрудненным.
Виктор испытал облегчение, когда, наконец, вошел в дом. Все плыло
