Квартиры коммерсанта и вдовы превращаются по их желанию во дворцы,
где они встречают друг друга, в холлы гостиниц, в ревущие пространства
городов, аэропортов и вокзалов, словно спрессованные временем, и, как ни
странно, они перестают испытывать эту придавливающую к земле скуку,
вопиющее отчаяние и ощущать бессмысленность их прошлой судьбы.
Изредка кому-нибудь из них приходит мысль об абсурдности
происходящего, но тот, кто высказывает ее, объявляется нарушившим правила
игры и карается немилостью возлюбленной или же возлюбленных.
Коммерсант сияет, чувствуя, что сделал, наконец, нечто важное для
себя и своих партнеров.
К концу недели на свет извлекаются старые фотографии. Странное дело -
всех троих вовсе не поражает собственная молодость и красота. Филолог так
и заявляет вдове:
- Безусловно, ты была очаровательна, но, честное слово, ты и сейчас
недурна!
- Да она же похорошела! - подхватывает отставной коммерсант. - Бог ты
мой, каким я был размазней!
- Вот он - первый комплимент, - безрадостно отмечает вдова.
...Всю неделю стоит отвратительная погода. Бродит по городу
пронизывающий насквозь ветер, сухой и мелкий снег носится по улицам,
нагоняя тоску, но троим наплевать на это. Они чувствуют себя вполне
счастливыми. Зловещий шелест ветра кажется им всего лишь аккомпанементом
тем радостным событиям, которые происходят с ними, но никак не довлеющей
музыкой жизни.
Более того - они задали себе загадку. Если бы кому-то пришло в голову
понаблюдать за ними, он не понял бы, что происходит.
- Просто нам не о чем сожалеть, - терпеливо объясняет это вдова.
- В сторону! - прерывает ее коммерсант. - Может быть, нам съездить в
апреле на пикник, как сорок лет назад?
- Да ты что? - говорит вдова. - Мы и тут можем прекрасно провести
время! У нас тут свой пикник. Господи, какой же у нас пикник!
Однако изъян, подтачивающий этот наспех сколоченный из обломков
прошлого мирок, все же дает о себе знать. Ведь всегда не успеваешь, когда
боишься не успеть.
Они боятся не успеть.
Филолог становится все более любезным, а коммерсант - все более
раздражительным и у обоих это является признаком слабости. Игра к тому
времени становится неуправляемой.
- Безумный мир, - говорит филолог. - Почему бы не жить наоборот -
рождаться стариком и знать, как много времени еще впереди, потом
становиться моложе и моложе и, наконец, умереть младенцем, в полном
неведении и с безмятежной душой...
- Недурно, - говорит вдова. - Но зато появляется масса неудобств. Не
знаешь, сколько всего потерял. Да и неприлично как-то - умирать в
бессознательном состоянии.
- Все это несколько противоестественно... - замечает коммерсант.
- Что именно?
- То, что мы говорим об этом сегодня. Ведь завтра воскресенье и ты
должна дать ответ.
- О, боже, - она с улыбкой проводит рукой по лбу. - Проклятая память.
Конечно, завтра. Как я могла забыть?.. Мне полагается все время думать
только о завтрашнем дне... Начинаешь больше ценить дни вчерашние.
Она предпочла филолога. Собственно, ни для кого из них это не было
неожиданностью. Она серьезно и обстоятельно (излишне серьезно и
обстоятельно) объявляет о своем решении и все трое некоторое время неловко
молчат.
- Ну? - говорит вдова.
- Что - ну? - не понимает коммерсант.
- Что теперь?
- Игра вроде бы окончена, - неуверенно говорит коммерсант. - Хотя не
скажу, что я рад этому...
- Дальше, - раздраженно говорит вдова.
- Нет, ничего, - отзывается коммерсант чересчур поспешно.
- Нужно окончить кое-какие формальности, - предлагает филолог.
В каком-то трансе они оканчивают формальности. Разыгрывают венчание,
счастливую супружескую пару, делают вид, будто собираются путешествовать,
даже решают, где провести медовый месяц. Коммерсант несет всякую чепуху о
сердце, разбитом навеки, а также о том, что может быть, еще встретит
подругу жизни.
Вдова поглядывает на него как-то странно.
В понедельник вечером супруги и коммерсант выходят на улицу. Вокруг
них бурлит людской поток, сверкает огнями город. Несколько дней до
Рождества. Огни могли бы показаться ликующим фейерверком, но все это уже
не затрагивает их.
Единственное чувство, посещающее всех троих во время грустной
прогулки, - отчуждение. Люди проходят мимо, не задевая их, создавая
безудержный маскарад жизни, но трое остаются на голых подмостках -
осиротевшие заложники своей бесконечно абсурдной пьесы.
Город завораживает, манит миллионами огней, но трое не трогаются с
места.
- Что дальше? - то и дело спрашивает жена филолога.
- Не знаю... - растеряно и виновато отвечает ей отставной коммерсант
и на этом разговор заканчивается.
Они стоят у какого-то сквера под старыми каштанами, сквозь голые
ветви которых видно глубокое синее небо. По небу плывет белый пар облаков.
Внезапно жена филолога срывается с места. Через несколько секунд она
растворяется в толпе. Коммерсант и филолог в растерянности ищут ее
глазами.
- Смотри, что я тебе купила! - кричит женщина из толпы и бросает
букет каких-то белых цветов. Букет не долетает до филолога и падает на
мокрый асфальт.
- Это мне? - недоумевает филолог и поднимает букет, не зная, что
теперь с ним делать. Потом его озаряет внезапная догадка.
- А, так ведь это ему. В самом деле, ему. Возьмите, дружище, - он
протягивает букет коммерсанту.
- Я не подумала, - говорит женщина. - Конечно, это ему.
Коммерсант поворачивается и уходит. Супруги кажутся ему смешными. Он
и сам себе кажется смешным...
- Ну, вот, - говорит филолог. Он не смотрит на свою жену. Он не
смотрит на город. Он смотрит куда-то вбок.
- Ну, вот, - передразнивает его жена. - Иди сюда. И пожалуйста,
побыстрее, - торопит она его. - Мне нужно выпить.
Через шестнадцать секунд филолог и его жена будут сбиты тяжелым
грузовиком. Их обезображенные тела придется опознать коммерсанту.
Андрей ДАШКОВ
ДОМАШНЕЕ ЖИВОТНОЕ
Примерно раз в месяц он выводил ее на прогулку за пределы двора. Они
ходили по пустынным улицам, держась как можно дальше от людей и тех мест,
где она могла спрятаться от него. Но вряд ли Рита смогла бы бежать. Страх
парализовал ее волю, и она всегда послушно шла рядом с ним, чувствуя
леденящее душу влияние, исходившее от ножа, спрятанного в его кармане.
В своем дворе, отгороженном от мира высокими и глухими каменными
стенами, он позволял ей прогуливаться на поводке. Он сидел на веранде в
плетеном дачном кресле, читая Раджниша или Паскаля, а второй конец поводка
был обмотан вокруг его запястья.
Строгий собачий ошейник с металлическими шипами впивался в нежную
кожу на ее горле, как только она делала одно неловкое движение, поэтому ей
приходилось заботиться о том, чтобы поводок всегда был ослаблен. Рита
медленно бродила от стены к стене внутри своей тоскливой тюрьмы и спустя
несколько месяцев после того, как она стала его домашним животным, у нее
уже не осталось мыслей. Ее поведение определяли несколько простых
рефлексов и затаенное желание бежать, больше похожее на инстинкт.
Кричать внутри этого каменного мешка было бесполезно. Один раз она
пыталась. Тогда ее никто не услышал, тем не менее, с тех пор каждая
получасовая прогулка начиналась с того, что он выносил на веранду
акустические системы и включал усилитель на полную громкость. Обычно она
гуляла под оглушительные звуки "Воя на луну" Оззи Осборна и "Крепкой руки
закона" группы "Саксон", включенных одновременно, чтобы не возникало пауз.
Эти пластинки она знала наизусть.
Странно, но ему громкая музыка не мешала. Вначале Рите казалось даже,
что он жертвует чем-то ради нее. Ради того, чтобы она иногда ощутила под
ногами свежую траву и увидела голубое небо. Оно всегда представлялось ей
пронзительно голубым. Даже если было затянуто грозовыми тучами, похожими
на чудовищ. На тех чудовищ, которые приходили к ней во время ее снов.
Воспоминания о прошлой жизни тревожили ее все реже. Прежде они были
мучительны и она доводила себя до истерики; ее сердце порой было готово
разорваться от безысходности. Потом воспоминания превратились в тупую
боль, а настоящего, прошлого и знакомых лиц больше не существовало. Только
размытые пятна, которые становились все меньше и все тусклее, как
удаляющиеся огни в тумане.
Она знала, как ее зовут, где и с кем она жила раньше и как попала
сюда, но теперь это знание было всего лишь набором символов и слов, за
которыми не возникало видений.
Четыре года она жила в наглухо запертом доме и стала домашним
животным человека, о котором не знала ничего, кроме того, что он жесток,
что он ОЧЕНЬ ЛЮБИТ свое домашнее животное, и что он убьет его, если ОНО
попытается бежать.
В один проклятый день, затерявшийся теперь в далеком прошлом, она
ехала в машине с мужчиной, которого, наверное, любила, и с которым провела
медовый месяц. Сейчас она не помнила его имени, его лица, его запаха и
того, как занималась с ним любовью. Все это были мелочи, исчезающе
незначительные по сравнению с кошмаром ее нынешнего существования.
Но тогда она и он были слишком заняты друг другом, чтобы обратить
внимание на старый черный пикап, в течение получаса следовавший за ними по
шоссе, а ведь это был призрак ее ужасного будущего.
Их машина сбила того злосчастного велосипедиста, когда впереди уже
показались одноэтажные постройки пригорода. Лицо мужчины, сидевшего за
рулем, изменило свое выражение слишком поздно.
Он вывернул руль влево, одновременно начиная тормозить, но избежать
столкновения было уже невозможно. А вместо одного трупа появилось два.
И еще одно домашнее животное...
Скрежет и двойной удар тела - вначале о капот, а затем об асфальт, но
машину неудержимо несло дальше, к стремительно надвигавшейся стене
деревьев, в кронах которых копошилась жизнь. Искореженный велосипед и труп
велосипедиста остались на шоссе, а перевернутый автомобиль с мертвым
водителем, грудь которого смяла рулевая колонка, и потерявшей сознание
пассажиркой оказался зажатым между расщепленными древесными стволами.
...Рита провела без сознания целую вечность, а потом она услышала
звуки падающих капель и чьих-то осторожных шагов. Она лежала на крыше
перевернутого автомобиля, выброшенная из своего кресла; ее обнаженные
колени оказались прямо перед лицом и они были изрезаны осколками лобового
стекла. Возле ее левого глаза болтался паук, спускавшийся откуда-то сверху
на невидимой нити... Раздался скрежет открываемой дверцы.
Сильные руки выволокли Риту наружу, вынесли на дорогу и усадили в
кабину пикапа, черного, как катафалк.
Ее веки были полузакрыты и ничто в мире не могло бы сейчас заставить
ее повернуть голову, откинутую на спинку сидения, но именно поэтому вся
картина катастрофы оказалась у нее перед глазами. Она была слишком слаба,
чтобы протестовать, и слишком плохо соображала, чтобы удивляться, но то,
что она увидела, наполнило ее душу предчувствием кошмара, которому еще
только предстояло родиться.
Водитель пикапа поднял труп велосипедиста и положил его в
перевернутую машину на то место, где недавно находилась женщина. Потом
Рита услышала металлический грохот и это мог быть только велосипед,
брошенный в кузов. Водитель пикапа оглянулся по сторонам, облил машину и
пятна крови на дороге бензином из канистры, а затем щелкнул зажигалкой.
