падения в пропасть именно в то мгновение, когда целиком погружаемся в сон. А
внезапно проснувшись с бешено колотящимся сердцем, мы не сомневаемся, что это
потрясение - реминисценция изгнания из рая при рождении.
Благодаря Фрейду мы знаем об эротическом значении всего, что связано с
полетами.(Очень показательны в этом смысле занятия Леонардо.) Нет ничего
более символического, чем полеты во сне.( В отличии от явлений гравитации
полет - символ эрекции.) Современная мифология в обожествлении самолета и
парашюта видит исступленную и смехотворную иллюзию покорения неба. Все, кто
бросается в пустоту, в глубине души, между тем, хотят лишь обратного рождения
любой ценой, пусть иным способом, но остаются привязанными к пуповине,
символизируемой парашютом. Военная хитрость наподобие парашюта знакома
сумчатым животным, детеныши которых для защиты от жестокой реальности находят
временное убежище в сумке на животе матери. Так они постепенно привыкают к
внешней жизни. К таким животным я отношу и выдуманных мною сумчатых
кентавров.
Внешняя опасность во многом порождает и культивирует миражи и
представления нашей внутриутробной памяти. (Много красноречивых примеров дает
война 1939 года. В Париже во время воздушных тревог я зарисовывал скрюченные
позы зародышей, которые принимали люди в убежищах. Кроме внешней опасности,
внутриутробное ощущение давал еще и темный и сырой подвал. Люди, укрывшиеся
от бомбежки, засыпали со счастливой, почти восторженной улыбкой.)
Я вспоминаю летние грозы, от которых мы детьми прятались под столом,
покрытым скатертью, устраивали укрытия из стульев и покрывал, чтобы поскорее
спрятаться там и закрыть глаза. И когда снаружи раздавались раскаты грома,
сердце замирало от наслаждения! Сколь восхитительны воспоминания об этой
игре! Прячась в своих постройках, мы лакомились конфетами или сладкой водой,
искренне веря, что живем в другом мире. Я называл эту игру во время грозы -
"строить грот" или "играть в дядюшку Патуфэ". Дядюшка Патуфэ испокон веку был
популярнейшим героем маленьких каталонцев. Крошечный этот человечек однажды
был проглочен огромным деревенским быком, который хотел его защитить,
спрятать. Родители искали его повсюду, звали: "Патуфэ, где же ты?" Наконец он
отозвался: "Сижу я в брюхе у быка, где ни дождя, ни ветерка".
Как крошка Патуфэ, я в своих искусственных убежищах от грозы находил
множество образов, связанных с жизнью до рождения. Они появлялись, стоило
сесть на корточки и обхватить руками колени. Я свешивал голову и, раскачивая
ею из стороны в сторону, чувствовал, как кровь приливает к голове(Одна
молодая красивая мама недавно открыла мне по секрету: ее пятилетняя дочь
утверждает, что помнит, как жила на небе, которое она описывает как темное
теплое пространство, в котором она размещалась вниз головой.).
И делал так, пока не начинала сладко кружиться голова. Тогда, не закрывая
глаз, я видел тени, чернее реальной темноты, и фосфорические круги, из
которых являлась пресловутая глазунья. Пламенеющие яйца смешивались, наконец,
в мягкий и бесформенный белый омлет, растекающийся вширь, тягучий,
принимающий по моему желанию любые очертания, то скручивающиеся, то
разворачивающиеся. Я был на вершине блаженства и хотел бы, чтобы так было
вечно.
Механические предметы становились моими злейшими врагами - и даже часы
должны были размякнуть или растаять.
Глава третья
РОЖДЕНИЕ САЛЬВАДОРА ДАЛИ
Фигерас, 11 часов 13 мая 1904 года. Перед г-ном Мигелем Комас Кинтана,
просвешенным муниципальным судьей, и его секретарем Франсиско Салаи-и-Сабриа
предстал дон Сальвадор Далии-Куси (уроженец Кадакеса провинции Жерона, 41 го-
да, женатый, нотариус, проживающий в Фигерасе по улице Монтуриол, 20), чтобы
внести в книгу регистрации актов гражданских состояний запись о рождении
ребенка. Вот она: "Означенный ребенок родился по улице Монтуриол, 20, в 8
часов 45 минут 11 мая сего года. Наречен отныне Сальвадором Фелипе Хасинто.
Является законным сыном заявителя и его супруги доньи Фелипы Дом Доменеч, 30
лет, уроженки Барселоны, также проживающей по улице Монтуриол, 20. Предки по
отцовской линии: дон Гало Дали Винас, рожденный и погребенный в Кадакесе, и
донья Тереса Куси Маркое, уроженка Росаса. Предки его по материнской линии:
дон Ансельмо Доменеч Серра и донья Мария Феррес Садурни, уроженцы Барселоны.
Свидетели: дон Хосе Меркадер, уроженец Ла Бисбала провинции Жерона,
кожевенник, проживающий по улице Калсада де Лос Монхас, 20, и дон Эмилио
Баиг, уроженец Фигераса, музыкант, проживающий по улице Перелада, 5, оба
совершеннолетние".
Звоните во все колокола! Пусть крестьянин, сгорбленный на своем поле,
расправит спину, подобную стволу оливы, искривленной трамонтаной(Северный ве-
тер на Средиземном море (прим. пер.).), подопрет щеку мозолистой рукой в бла-
городном жесте мыслителя...
Глядите! Родился Сальвадор Дали. Стих ветер, и небо ясно. Средиземное море
спокойно и на его гладкой поверхности радугой сверкают семь лучей солнца, как
на рыбьей чешуе... Все они наперечет - и что с того? Сальвадору Дали больше и
не нужно!
Точно таким же утром греки и финикийцы вошли в проливы Росас и Ампуриас,
чтобы создать здесь колыбель цивилизации, - и вот театрально чистые пеленки
Сальвадора Дали оказались посреди равнины Ампурдан, в центре самого четкого и
прозрачного пейзажа в мире.
Пусть рыбак с мыса Креус положит весла под подогнутые колени и задержит их
на мгновение, чтобы стекла вода, пусть выплюнет в море окурок изжеванной
сигары и утрет рукавом сладкую слезу, вот уже четверть часа копившуюся в
глазу. И пусть он обратит взор в мою сторону!
И ты, Нарсиссе Монтуриол, великий сын Фигераса, изобретатель и конструктор
первого батискафа, подыми на меня свои серые глаза. Посмотри! Ты ничего не
видишь? И все остальные тоже?
В доме на улице Монтуриол родители любуются своим новорожденным.
Бедные мои! Запомните, что я вам сейчас скажу. Все будет иначе в день моей
смерти!
Глава четвертая
ЛОЖНЫЕ ВОСПОМИНАНИЯ ДЕТСТВА
Мне исполнилось семь лет, и отец решил отдать меня в школу. Он вынужден
был применить силу и потащить меня за руку. Я заорал и закатил такой скандал,
что все торговцы бросились из-за прилавков поглазеть на нас. Родителям
удалось научить меня двум вещам: я знал алфавит и умел писать свое имя. Через
год учения в школе они обнаружили, что я полностью забыл эти азы. И не по
своей вине. Просто мой учитель весь учебный год приходил в класс только
затем, чтобы поспать. Звали его г-н Траитер, что по-каталонски означает
"омлет". Это был поистине фантастический персонаж; концы его седой
раздвоенной бороды были так длинны, что спускались ниже колен, когда он
садился. Борода цвета слоновой кости вечно была в желтых и рыжих пятнах -
такими бывают пальцы курильщиков, а иной раз клавиши пианино, хотя пианино не
курит.
Г-н Траитер тоже не курил. Это помешало бы ему спать. Но, ненадолго
пробуждаясь, он нюхал чрезвычайно крепкий табак, от которого оглушительно
чихал в огромный, весь в охряных пятнах, носовой платок, который он очень
редко менял.
Г-н Траитер был похож на помесь Толстого и Леонардо. Плохо одетый, дурно
пахнущий, он к тому же носил цилиндр - редчайшую в наших краях вещь. Однако
его спасала репутация умного человека. По воскресеньям он совершал вылазки и
возвращался на повозке, битком набитой готическими фигурками и рельефами, ко-
торые он выкрадывал из церквей или скупал за бесценок. Однажды, обнаружив в
нише колокольни античный рельеф, он был под таким впечатлением, что решился
отбить его ночью. Но рельеф был одним целым со стеной - и колокольня
обрушилась, а два колокола упали на соседний дом, пробили крышу, всполошили
жившую там семью и подняли на ноги всю округу. Г-н Траитер едва унес ноги,
сопровождаемый градом камней. Этот случай взбудоражил жителей Фигераса, но
послужил лишь к вящей славе учителя, прослывшего отныне жертвой любви к
Искусству. В результате своих поисков г-н Траитер выстроил в предместье
довольно безвкусную виллу и захламил ее всеми сокровищами, накопленными в
обобранном им крае.
Почему отец выбрал для меня школу с таким чудаком учителем, как г-н
Траитер? Мой отец был одним из вольных каталонских мыслителей, сыном чувстви-
тельной Барселоны, членом хора Хосе Ансельмо Клаве, фанатиком процесса Ферре-
ра. И он был принципиально против обучения в школе Братьев, куда я должен был
бы поступить по своему происхождению. Он решил, что я должен учиться в общей
школе, и это было воспринято как эксцентричность. Никому не было известно о
способностях г-на Траитера - ибо никто, кроме бедняков, не доверял ему своих
детей. Таким образом, я провел первый учебный год с самыми бедными детьми Фи-
гераса, и это развило мою естественную склонность к мании величия. Мог я раз-
ве не думать о себе как об исключительном, бесценном и утонченном существе,
будучи богачом среди окружавших меня бедняков? Я единственный приносил с
собой горячий шоколад в термосе, на чехле которого были вышиты мои инициалы.
Стоило мне слегка поцарапаться - и мне тут же перевязывали палец или колено
чистым бинтом. Я носил матросский костюмчик, расшитый золотом на манжетах.
Мои тщательно расчесанные волосы были всегда надушены - и простодушные дети
поочередно подходили ко мне, чтобы понюхать мою голову. Я единственный носил
начищенные ботинки, а случалось мне потерять с них серебряную пуговицу - и
мои босоногие соученики дрались до крови, лишь бы завладеть ею. Я не играл с
ними и даже не разговаривал. Впрочем, и для них я оставался настолько чужим,
что они настороженно подходили ко мне лишь затем, чтобы полюбоваться носовым
платком или новехонькой тростью из гибкого бамбука с серебрянным
набалдашником.
Чем я занимался целый год в этой нищей начальной школе? Вокруг меня,
одинокого и молчаливого, играли, дрались, орали, плакали и смеялись
жизнерадостные детишки. Как я был далек от них, от владеющей ими потребности
действовать! Я был им полной противоположностью. И меня восхищали эти лукавые
бестии, умеющие чинить перья и мастерить фигурки из листка сложенной бумаги.
Как ловко они завязывали и развязывали шнурки на своих паршивых башмаках! А
я... я мог провести взаперти весь день лишь потому, что не мог справиться с
дверной ручкой. Я терялся в любом, даже знакомом доме. Мне никогда не
удавалось самому снять матросскую курточку, а любые попытки сделать это были
связаны с риском погибнуть от удушья. Какие бы то ни было практические
действия были мне чужды - и приметы внешнего мира все больше пугали меня.
Г-н Траитер вел все более растительный образ жизни, почти не просыпаясь.
Казалось, сны укачивают его, то как легкую тростинку, то как тяжелый ствол
дуба. Краткие пробуждения позволяли ему сделать понюшку табаку, чихнуть и
дернуть за ухо сорванца, нарушившего его сон. Итак, что же я делал весь этот
пустой год? Только одно, но очень пылко - я сочинял "ложные воспоминания".
Разница между ними и подлинными такова же, как между фальшивыми и настоящими
бриллиантами: фальшивые выглядят более естественно и ярче сверкают. Уже тогда
я любил ностальгически вспоминать действо, которого на самом деле не было.
Якобы я наблюдаю, как купают голенького младенца. Меня не интересует, мальчик
это или девочка, я смотрю на ягодицу, где в дыре величиной с апельсин так и
кишат муравьи. Малыша вертят из стороны в сторону, на миг укладывают на
спину, и я думаю - муравьев вот-вот раздавят. Но ребенок вновь на ножках - и
