Большую часть пути Ван-Конет молчал, ненавидя своих спутников за то, что
они были свидетелями его позора, но рассудок заставил его уступить
требованиям положения.
- Я хочу избежать огласки, - сказал Ван-Конет Лауре Мульдвей. - Обещайте
никому ничего не говорить.
Лаура знала, что Ван-Конет вознаградит ее за молчание. Если же не
вознаградит, - ее карты были сильны и она могла сделать безопасный ход на
крупную сумму. Эта неожиданная удача так оживила Мульдвей, что она стала
мысленно благословлять судьбу.
- На меня положись, Георг, - сердечно-иронически шепнула ему Лаура. - Я
только боюсь, что тот человек вас убьет. Не разумнее ли кончить все дело
миром? Если он извинится?
- Поздно и невозможно, - Ван-Конет задумался. - Да, поздно. Сногден
заявил от моего имени согласие драться.
- Как же быть?
- Не знаю. Я извещу вас.
- Ради бога, Георг!
- Хорошо. Но риск неизбежен.
Ван-Конет приказал шоферу остановиться у пригородной таверны и, кивнув
Сногдену, чтобы тот шел за ним, расстался с Вейсом, которого тоже попросил
молчать о тяжелом случае.
- Дорогой Георг, - ответил Вейс, - мне, каюсь, странно ваше волнение
из-за таких пустяков, которое следовало там же, на месте, исправить
сногсшибательной дракой. Но я буду молчать, потому что вы так хотите.
- Дело значительно сложнее, чем вам кажется, - возразил Ван-Конет. -
Характер и взгляды моей невесты решают, к сожалению, все. Я должен жениться
на ней.
Вейс уехал с Лаурой, а Ван-Конет и Сногден вошли в таверну и заняли
отдельную комнату.
Сногден, не имея состояния, обладал таинственной способностью хорошо
одеваться, жить в дорогой квартире и поддерживать приятельские отношения с
холостой знатью. Ходил слух, что он - шулер и шантажист, но, никогда не
подкрепляемый фактами или даже косвенными доказательствами, слух этот был
ему скорее на пользу, чем во вред, по свойству человеческого сознания
восхищаться порядочностью, если ее атакуют, и неуловимостью, если она
талантлива.
Догадываясь, что хочет от него Ван-Конет, которому вскоре надо было ехать
к Консуэло Хуарец, Сногден предупредительно положил на стол часы, а затем
распорядился подать ликеры и кофе.
- Сногден, я пропал! - воскликнул Ван-Конет, когда слуга удалился. -
Пощечина приклеена крепко, и не сегодня, так завтра об этом узнают в городе.
Тогда Консуэло Хуарец, со свойственной ее нации театральной отвагой, будет
ждать моей смерти от пули этого Гравелота, потом нарыдается досыта и уйдет в
монастырь или отравится.
- Вы хорошо ее знаете?
- Я ее достаточно хорошо знаю. Это смесь патоки и гремучего студня.
- Несомненно, дядя Гравелот - идеальный стрелок, - заговорил Сногден,
после продолжительного размышления и вполне обдумав детали своего плана. -
Даже тяжело раненный, если вы успеете выстрелить раньше, Гравелот отлично
поразит вас в лоб или нос, куда ему вздумается.
- Не хватает еще, чтобы вы так же игриво нарисовали картину моих похорон.
- Примите это как размышление вслух, Ван-Ко-нет, - я не хочу вас ни
дразнить, ни мучить, а потому скорее разберем наши возможности. Примирение
отпадает.
- Почему? - быстро спросил Ван-Конет, втайне надеявшийся замять дело хотя
бы ценой нового унижения. Потому что он вам дал пощечину, а также потому,
что мы не можем быть уверены в скромности Гравелота: идя мириться, рискуем
наскочить на отказ. Ведь вы первый его ударили.
Ван-Конет сжал виски, мрачно смотря в рюмку. Вздохнув, он улыбнулся и
выпил.
- Ничего не понимаю. Сногден, помогите! Выручите меня! После кошмарной
ночи с этой Мульдвей у меня в голове сплошной вопль. Я теряюсь.
- Георг, - громко сказал Сногден, тряся за плечо приятеля, который,
уронив лицо в ладони, сидел полумертвый от страха и ненависти, - я вас
спасу.
- Ради чертей, Рауль! Что вы можете сделать?
- Прежде чем сказать что, я требую слепого доверия.
- Я на все согласен.
- Слепое доверие есть главное условие. Второе: я должен действовать
немедленно. Для моих действий мне нужны наличные деньги.
Ван-Конет не был скуп, в чем Сногден убеждался довольно часто. Но, когда
Сногден назвал сумму - три тысячи, - Ван-Конет нахмурился и несколько
охладел к спасительному авторитету приятеля.
- Так много? Для чего вам столько денег?
- Мною записаны имена свидетелей. Баркет, его дочь, служанка и сам
Гравелот, - объяснил Сногден так серьезно, что Ван-Конет покоробился. - Со
всеми этими людьми я добьюсь их молчания. Гравелот будет стоить дороже
других, но с остальными я берусь устроить дешевле. Вейс уезжает сегодня.
Лаура будет молчать, надеясь на благодарность впоследствии. Люди не сложны.
Иначе я давно бы уже чистил прохожим сапоги или писал романы для воскресного
приложения.
- Вы правы. Действуйте, - сказал Ван-Конет, вытаскивая книжку чеков.
Написав сумму, он подписал чек и передал его Сногдену.
- Теперь, - сказал Сногден, спрятав чек, - я буду говорить откровенно.
- Самое лучшее.
- Прекрасно. Мы - люди без предрассудков. Я устрою ваше дело, но только в
том случае, если вы выдадите мне теперь же вексель на два месяца, на сумму в
десять тысяч фунтов.
Ван-Конет не был так глуп, чтобы счесть эти напряженные, жестко сказанные
слова шуткой. Внешне оставшись спокоен, Ван-Конет молчал и вдруг, страшно
побледнев, хватил кулаком о стол с такой силой, что чашки слетели с блюдцев.
- Что за несчастный день! - крикнул Ван-Конет. - Неужели все пошло к
черту? И вы - вы, Сногден, грабите меня?! Как это понять? Я знаю, что вы не
брезгуете подачками, я знаю о вас больше, чем кто-нибудь. Но я не знал, что
вы так злобно воспользуетесь моим несчастьем.
Сногден взял трость и бросил чек на стол.
- Вот чек, - сказал он, испытывая громадное удовольствие игры, со всей
видимостью риска, но при успокоительном сознании безопасности. - Я корыстен,
вернее, я - человек дела. Ваш чек не вдохновляет меня. Прощайте. Я не считаю
эту ссору окончательной, и завтра, если будет еще не поздно, вы сможете
возобновить наши переговоры, когда десять тысяч покажутся вам не так
значительны, чтобы из-за них стоило лишиться остального.
- Сногден, вы меня оглушили, - сказал Ван-Конет, видя, что его друг
направляется к двери, и проклиная свою вспыльчивость. - Не уходите, а
выслушайте. Я согласен.
- Боже мой! - заговорил Сногден, так же решительно возвращаясь к своему
стулу, как покинул его, и опускаясь с видом изнеможения. - Боже мой! За те
пять лет, что я вас знаю, Георг, - начиная вашим проигрышем Кольберу, когда
понадобилось перетряхнуть мошну всех ростовщиков и я, как собака, носился из
Гертона в Сан-Фуэго, из Сан-Фуэго в Покет и опять в Гертон, - с тех дней до
сегодняшнего утра я был уверен, что в вас есть признательность заговорщика,
обязанного своему собрату по обстоятельствам той жизни, которую вы вели
главным образом благодаря мне. Я уже не говорю о случае с несовершеннолетней
Матильдой из дамского оркестра, когда вам угрожал суд. Я не говорю о моих
хлопотах перед вашим отцом, о деньгах для мнимого отступного Смиту, якобы
грозившему протестовать поддельный вексель, которого не было. Не говорю я и
о спекуляциях, принесших, опять-таки благодаря мне, вашей милости двенадцать
тысяч за контрабанду. Не говорю я также о множестве случаев моей помощи вам,
попадавшему в грязные истории с женщинами и газетчиками. Я не говорю о
Лауре, которую буквально выцарапал для вас из алькова Вагрена. Но я говорю о
чести.. Нет, дайте мне сказать все. Да, Ван-Конет, у людей нашего закала
есть честь, и честь эта носит имя: "взаимность". Лишь чувство чести
заставляет меня напоминать вам о ней. Теперь, когда я мог бы воспитать
своего мальчика порядочным человеком, не знающим тех чадных огней греха, в
каких сжег свою жизнь его приемный отец, вы ударом кулака по столу
заявляете, что я грабитель и негодяй. Я был бы смешон и жалок, если бы я был
бескорыстен, так как это означало бы мою беспомощность спасти вас. Для
такого дела нужен человек, подобный мне, не стесняющийся в средствах. Кроме
того, я ваш друг, и согласитесь, что корыстный друг лучше бескорыстного
врага. Однако вам пора отрезвиться и ехать. Пишите вексель.
Говоря о мальчике, Сногден не сочинял. Восемь лет назад, выиграв крупную
сумму, он из прихоти купил у какой-то уличной нищенки грудного младенца и
нанял ему кормилицу. Впоследствии он привязался к мальчику и очень заботился
о нем.
- Так вот цена мухи! Вексель я дам, - сказал Ван-Конет, которому, в
сущности, не оставалось ничего иного, как подчиниться уверенности и опыту
Сногде-на. - Есть ли у вас бланк?
- У меня есть про запас решительно все. Сногден передал Ван-Конету бланк
и, когда слуга принес чернила, стал искоса наблюдать, что пишет Ван-Конет.
По окончании этого дела Сногден сложил вексель и откровенно вздохнул.
- Так будет лучше, Георг, - сказал он рассудительным тоном взрослого,
успокаивающего ребенка, - уж вы поверьте мне. Крупная сумма воспламеняет
способности и усиливает изобретательность.
- Но, черт побери, посвятите же меня в ваши затеи!
- К чему? Я, должен вам сказать, не люблю критики. Она расхолаживает. Что
же касается моих действий, они так неоригинальны, что вы впадете в сомнения,
тогда как я отлично знаю себя и абсолютно убежден в успехе.
- О, как я буду рад, Сногден. Могу ли я спокойно ехать к Консуэло?
- Да. Можете и должны.
- Но, Сногден, допустим невероятное для вашего самолюбия - что вы
спасуете.
- Я отдам вексель вам, и вы при мне разорвете его, - твердо заявил
Сногден. - Отправляйтесь и ждите у Хуарец. Я извещу вас.
Ван-Конет несколько успокоился. Они расплатились, вышли и направились в
противоположные стороны. Сногден так и не сказал, что хочет предпринять, а
Ван-Конет поехал брать ванну и собираться к своей невесте.
Глава III
Молоденькая невеста Ван-Конета, Консуэло Хуарец, была единственное дитя
Педро Хуареца, разбогатевшего продажей земельных участков. Владелец табачных
плантаций и сигаретных фабрик, депутат административного совета, человек,
вышедший из низов, Хуарец стал очень богат лишь к старости. Его жена была
дочерью скотопромышленника. Десятилетнюю Консуэло родители отправили в
Испанию, к родственникам матери. Там она окончила пансион и вернулась
семнадцатилетней девушкой. Таким образом, легкомысленные нравы гертонцев не
влияли на Консуэло. Она приехала незадолго до годового праздника моряков,
который устраивался в Гертоне 9 июня в память корабля "Минерва", явившегося
на Гертонский рейд 9 июня 1803 года. Танцуя, Консуэло познакомилась с
Ван-Конетом и вскоре стала его любить, несмотря на репутацию этого человека,
которой, как ни странно, она верила, спокойно доказывая себе и не желавшему
этого брака расстроенному отцу, что ее муж станет другим, так как любит ее.
На взгляд Консуэло, ничего не знавшей о жизни, сильная любовь могла
преобразить даже отъявленного бандита. Немного она ошибалась в этом, и разве
лишь потому, что такая любовь действует только на сильных и отважных людей.
Как следствие прямого и доверчивого характера Консуэло, важно рассказать,
что она первая призналась Ван-Конету в своей любви к нему и так трогательно,
как это способно выразить только неопытное существо. Всякий избранник
Консуэло на месте Ван-Конета, чувствуя себя наполовину прощенным, крепко
задумался бы, прежде чем взять важное обязательство охранять жизнь и судьбу
девушки, дарящей сердце так легко, как протягивают цветок. Ван-Конет
притворился влюбленным ради богатого приданого, несколько недоумевая, при
всех успехах своих среди женщин, как это жертва сама выбежала под его
