лживые вздохи. Тогда Тиррей открыл дверь, не дожидаясь стука, и Франк
уверенно вошел в комнату с небрежным пьяным жестом, которым как бы приглашал
мир раскрыться перед его благодушием.
С первого взгляда Тиррей заметил, что отец пьян как стелька и, вероятно,
не спал. Хотя был он выбрит, умыт, его старое, в красных жилках лицо
по-прежнему не внушало никакого доверия.
- Я ждал, - сказал Франк, беря обеими руками руку сына и похлопывая ее. -
Должно быть, ты проспал? Ну, конечно, вид у тебя заспанный. Что, Тири, как?!
Ты очень рассердился вчера?
- Да, я проспал, но ...
- Но что, мол, делать, раз явился этот негодный старик отец?! Ха-ха! Мы с
Гемасом здорово выпили вчера. Знаешь, ты ему понравился. Это человек с
головой. Он говорит: "Я понимаю вашего сына, но он летит и будет лететь, как
бабочка на огонь, пока не спалит крылья". И - добавлю я сам - пока, корчась
и издыхая, не проклянет все лукавые огни мира!
Тиррей налил себе стакан холодного кофе, затем выпил залпом, без сахара,
терпкий напиток, чтобы хотя немного отогнать угнетение.
- Будете ли вы пить холодный кофе? - спросил Тиррей. - А вина у меня нет.
- Кофе? Едва ли... Хотя... потом я выпью вина. Я уже ел, Тири. Ну вот, я
сяду. Слушай, Тири, ты почти взрослый человек, и я хочу коснуться, заметь -
только коснуться, так неудачно поднятого вчера вопроса о Фут-розе и его
славных малюточках Однако... не в том дело.. Хотя" Но, видишь, я должен
высказаться.
- Да, вы должны высказаться, - с горечью заявил Тиррей. - Поверьте, я
буду вас слушать очень внимательно.
- Ах так? Чудесно, - Франк достал табак. - В таком случае закурим старую
добрую трубку житейского мудреца. Я, Тири, стал мудрецом. Да, прошлое,
добренькая бестолковая Корнелия, надежды выдвинуться, разбогатеть - все это
теперь для меня как что-то хорошее, бренькающее, но почти нереальное. Есть
два способа быть счастливым: возвышение и падение. Путь к возвышению труден
и утомителен. Ты должен половину жизни отдать борьбе с конкурентами, лгать,
льстить, притворяться, комбинировать и терпеть, а когда в награду за это
голова твоя начнет седеть и доктора захотят получать от тебя постоянную
ренту за то, что ты насквозь болен, вот тогда ты почувствуешь, как тебе
досталась высота положения и деньги, конечно. Да, так ради чего же ты так
искалечился? Ради собственного дома, женщин и удовольствий. Еще можешь
утешаться тем, что несколько ползущих вверх дураков будут усердно твердить
твое имя, пока не подползут усесться либо рядом с тобой, либо еще повыше.
Тогда они плюнут тебе на голову. Понимаешь, о чем я говорю?
- Я понимаю. Вы - неудачник.
- Неудачник, Тири? Смотри, как ты повернул... Ты ошибся. Мой вывод иной.
Да, я неудачник - с вульгарной точки зрения, - но дело не в том. Какой же
путь легче к наслаждениям и удовольствиям жизни? Ползти вверх или слететь
вниз? Знай же, что внизу то же самое, что и вверху: такие же женщины, такое
же вино, такие же карты, такие же путешествия. И для этого не нужно никаких
дьявольских судорог. Надо только понять, что так называемые стыд, совесть,
презрение людей есть просто грубые чучела, расставленные на огородах
всяческой "высоты" для того, чтобы пугать таких, как я, понявших игру. Ты
нюхал совесть? Держал в руках стыд? Ел презрение? Это только слова, Тири,
изрекаемые гортанью и языком. Слова же есть только сотрясение воздуха. Есть
сладость в падении, друг мой, эту сладость надо испытать, чтобы ее понять.
Самый глубокий низ и самый высокий верх - концы одной цепи. Бродяга,
отвергнутый - я сам отверг всех, я путешествую, обладаю женщинами, играю в
карты и рулетку, курю, пью вино, ем и сплю в четырех стенах. Пусть мои
женщины грязны и пьяны, вино - дешевое, игра - на мелочь, путешествия и
переезды совершаются под ветром, на палубе или на крыше вагона - это все то
самое, чем владеет миллионер, такая же, черт побери, жизнь, и, если даже
взглянуть на нее с эстетической стороны, - она, право, не лишена
оригинального колорита, что и доказывается пристрастием многих художников,
писателей к изображению притонов, нищих, проституток. Какие там чувства,
страсти, вожделения! Выдохшееся общество приличных морд даже не
представляет, как живы эти чувства, как они полны неведомых "высоте" струн!
Слушай, Тири, шагни к нам! Плюнь на своих благотворителей! Ты играешь
унизительную роль деревянной палочки, которую стругают от скуки и, когда она
надоест, швыряют ее через плечо.
Хмельной голос Франка звучал, как назойливый бред, но сам он, давно не
произносивший таких длинных речей, считал взятый им тон достаточно
убедительным для действия на Тиррея, который, по его мнению, не мог бы сам
никогда прийти к столь яркому откровению. Притупленный алкоголем мозг Франка
находился во власти примитивных расчетов.
- Стоит ли продолжать? - пытливо спросил он, видя, что Тиррей молчит. -
Осталось мне сделать тебе практическое предложение, дать совет ... Хотя ...,
Одним словом, я желаю тебе добра.
- Говорите. Мне все равно.
- Ну, слушай, и пусть эта мысль несколько дней зреет в тебе. Можешь
сейчас ничего не решать. У Фут-роза две дочери, обе хорошенькие. Одна совсем
девчонка, но другая почти взрослая. Ты - прямо скажу - красивый, интересный
мальчик. Если бы ты подъехал к этой.. к старшей.. Понимаешь? Понимаешь,
какие перспективы? Если бы ты с ней тайно вступил в связь, она выманила бы у
отца столько денег, сколько тебе даже не снилось... ты знаешь, как это
делается? Хочешь, я тебя научу?
На всякий случай Франк приготовился к тому, что могло последовать за его
вопросом. Тиррей встал, протянул отцу его шапку и тихо сказал:
- Ступайте вон и никогда не приходите ко мне! Если бы вы не были мой
отец, я задушил бы вас без всякого раскаяния. Уходи, старая сволочь!
Франк мутно взглянул на сына и бессильно свесил голову. Его ноги
расползлись, рука упала со стола, тело, пытаясь держаться прямо, вздрагивало
и поникало.
- Совсем раз-вез-ло, - бормотал он, притворяясь, что силится встать. -
Четыре б-бу-тылки... на-то-щак... ф-фу!
- Что с вами?
- С-с-с-пать, - сказал Франк. - Пр-рости... пь-пьяного.
Поверив, что отец впал в беспомощное состояние, Тиррей задумался и
тоскливо вздохнул. Гнать жалкое существо, которое свалилось бы за порогом,
он не мог. Кое-как он подвел отца к кушетке и уложил его, причем Франк
грузно повалился, как мертвый, и Тир-рею пришлось поднимать ему ноги. Думая,
что отец будет спать, по крайней мере, до вечера, Давенант еще раз
отправился искать Галерана и вновь не застал его. Возвратясь, он был
встречен старухой Губерман, которая сообщила ему, что Франк ушел. Она
прибавила:
- Не перемените ли вы комнату? Вам будет у меня неудобно жить вдвоем, а я
вам скажу один очень хороший адрес.
- Как вы хотите, - равнодушно сказал Тиррей. - Я не виноват.
Он вошел к себе и увидел раскрытый шкаф; белый костюм и белье исчезли.
Внутри шкафа валялся старый пиджак Тиррея, оставленный Франком сыну только
потому, что он не смог его захватить. Все остальное было обернуто им вокруг
тела, под блузу. Таким образом прислуга ничего не заметила.
Глава VI
С этой минуты Тиррей стал внешне спокоен, но его как будто ударили по
глазам. Некоторое время он видел плохо, неясно вокруг себя. Он хмурился и
моргал, стараясь вызвать в себе хоть какое-нибудь резкое чувство, и не мог,
и сам он был, как пустой шкаф. Присев, Тиррей взял со стола какую-то нитку,
должно быть, оставленную Франком. Он стал обматывать ее вокруг пальца и
рвать. Так он сидел несколько времени, представляя ряд кабаков, замеченных
вчера, где мог теперь настигнуть отца. Давенант решился на это с глубоким
отвращением и почти без всякой надежды. Заперев комнату, чтобы никто не знал
истину его положения, Давенант вышел на поиски вора и, тщательно осмотрев
"Хобот", где не было ни Гемаса, ни Франка, отправился к одному углу около
порта, где находилось семь питейных заведений. Потолкавшись из дверей в
двери, увидел он наконец своего отца в компании Гемаса и трех скуластых
бродяг в рваных шляпах. За их столом сидели две женщины. Нарумяненные ярко,
до самых висков, эти пьяные фурии заволновались первыми, увидев Тиррея;
догадавшись, что мальчик с потрясенным лицом - сын щедрого мецената, они
сказали что-то Франку, весело разливавшему в этот момент вино. Франк
взглянул, мрачно опустил веки, насупился и положил локти на стол.
- А-ха-ха! Вот потеха, - сказал Гемас, с любопытством ожидая скандала.
Все молчали, и Тиррей подошел, осматриваемый с ног до головы, как
потешный враг, который скоро уйдет.
- Отец, - произнес Тиррей, - я пришел". Я должен вам сказать несколько
слов.
- Уже продано! - заявил Франк. - Напрасно будешь кричать!
- Не буду кричать. Отойдите поговорить со мной.
- Гм... Так лучше для тебя. Потолкуем. Франк встал и, растолкав соседей,
опрокинув табурет, вышел из-за стола к сыну. Хотя он держался с вызывающим
видом, гордо подтягивал пояс и играя бровями, он не мог скрыть тревоги.
Говорил он преувеличенно твердо, с выкриком, как человек, страдающий манией
величия.
Отец с сыном вышли на улицу.
- Как вы могли? - тихо спросил Тиррей.
- А так, дитя мое. Почему эти вещи должны быть твои, а не мои? В самом
деле! Ты заработал их? Купил? Нет! Путь, на который я тебя зову дружески, не
знает жалости ни к своим вещам, ни к чужим. Так было надо, в высшем смысле,
в смысле... падения и страдания!
- Пусть так, - сказал Тиррей, - мне уже мучительно говорить об этом. Но
не ходите к Футрозу! Даже не пишите ему! Ради бога!
- Непременно пойду, Тири, клянусь тебе в этом мозгами и печенкой Футроза.
Задумано без промаха! Я буду бить на то, чтобы Футроз почувствовал ко мне
так называемое "омерзение", чтобы он ради тебя, этакого романтика, дал мне
сто фунтов отступного. И он даст! Тогда я уеду в Сан-Фуэго. Покет гнусен.
- Действительно вы тогда уедете?
- Да... А что?
- У меня, вы знаете, нет денег... Я... так спросил.
- Ну-с, вместо твоего "так" я буду говорить с Футрозом завтра утром. Это
будет великолепный мрачный эскиз к картине: "Дьявольские огни падения Франка
Давенанта".
Он замолчал, потом достал платок, высморкался и нисходительно посмотрел
на Тиррея.
- Отец- - сказал юноша. - Кто вы?
- Сказать?
- Говорите.
- "Вас, бравый надзиратель, хочу с собой я взять Вы будете, приятель, со
мной в постели спать", - медленно проговорил Франк, пристально смотря сыну в
глаза. - Понял?
Но Тиррей понял не сразу. Поняв, он отступил и кивнул.
- Понял, слезоточивая образина? - закричал Франк. - Уходи!
Тиррей нервно смеялся, пытаясь удержать слезы, которых стыдился, как
последнего унижения.
Франк сделал рукой перед своим лицом значительный жест и ушел в трактир.
Развивая нелепую внезапную мысль, Давенант направился искать лавку старого
платья. Он был под влиянием замысла продать свой серый костюм и выиграть сто
фунтов, чтобы его отец, получив деньги, оставил город.
Тиррей разыскал лавку, сторговался продать костюм за два фунта и,
вернувшись домой, переоделся в старое платье, а серый костюм завернул в
газету и отнес в лавку. Таким образом, исчезли все новые красивые вещи, он
был опять одет так, как в выходной день на службе в кафе. Оставались на нем
от так пламенно сверкнувшей сказки лишь белье и шляпа. Давенант съел в
таверне кусок баранины и отправился на Кайенну - так назывался квартал, где
кабаре и игорные дома взаимно поддерживали друг друга. Он бывал в этом
квартале, но никогда не заходил ни в один яркий подъезд с белыми фонарями,
