одному человеку ... Ага! Он мог, конечно, потерять письмо. Но, как бы там ни
было, я счел себя преданным проклятию. А я знал силу характера Корнелии, я
знал, что она мужественно перенесет два-три года, за что будет
вознаграждена. Но ... Да, мне не везло. Хотя... Время шло. Я встретил
другую, и... Таким образом, жизнь распалась.
Франк Давенант лгал, но Тиррей скорее мог поверить такой версии, чем - по
незнанию лишаев души - истинной причине странного поступка отца. Франк ушел
из болезненного желания доказать самому себе, что может уйти. Такое
извращение душевной энергии свойственно слабым людям и трусам, подчас
отчаянно храбрым от презрения к собственной трусости. Так бросаются в
пропасть, так изменяют, так совершаются дикие, роковые шаги. Это
самомучительство, не лишенное горькой поэзии слов: "пропавший без вести", -
началось у Франка единственно головным путем. Немного больше любви к жене и
ребенку - и он остался бы жить с ними, но его привязанность к ним благодаря
нетрезвой жизни, темной судейской практике и бедности приобрела злобный
оттенок; в этой привязанности таилось уже предчувствие забвения. Все же ему
пришлось сделать громадное усилие, чтобы решиться уйти с маленьким саквояжем
навстречу пустоте и раскаянию, при том единственном утешении, что он может
теперь созерцать трагический колорит этого, по существу низкого, поступка.
Но такую истину Тиррей счел бы бессмысленной ложью; ничего не поняв, он
остался бы в убеждении, что его отец сходит с ума. Со своей стороны, Франк
опасался делать сыну эти признания. Итак, он лгал. Тиррей не верил письму,
но кое-как верил в попытку разбогатеть. Давенант ничего не сказал отцу.
Решив свести его в трактир, чтобы там покормить, мальчик сделал хмурое
соответственное предложение.
- Ты добр, это тоже ... Гм... Не совсем хорошо... Хотя... Я действительно
хочу есть. Так ты богат, плут A знаешь, ведь ты красивый мальчик, Тири!
Покажи, сколько у тебя денег?!
По дороге он останавливался у освещенных витрин запертых магазинов,
разглядывая дешевые костюмы, как человек с деньгами, иногда бормоча:
- Да, да, мог бы теперь купить вот этот пестренький, если бы сын немного
добавил мне. Главное - башмаки. Вот хорошие башмаки, видишь, Тири? Они
дешевы. Из того, что ты дал, могу купить башмаки и носки. Ну, идем. Город
дьявольски разбогател за одиннадцать лет!
Они шли кратчайшим путем, через падающие лестницами переулки, к порту,
вблизи которого находился "Хобот". Вывеска, загнутая над входом с угла по
обе стороны фасада, изображала голову слона; в поднятом хоботе торчал рог
изобилия. За первой, большой, комнатой, пахнущей, как рынок в сырой день, и
ярко освещенной, где металось множество жалких или бесчеловечных лиц,
объединенных подобием общего крикливого возбуждения, находилась комната
поменьше. Тиррей увидел человека в грязной белой рубашке, с постным лицом и
толстой нижней губой; его влажные глаза, поставленные за треугольники
подглазных мешков, светились пьяным смехом.
Франк Давенант направился к этому человеку, который, почесав шею, молча
осмотрел Тиррея с ног до головы и сказал:
- Что, Франк, разыскали сыночка? Вот это он самый? Трагедия отцов и
детей! Судя по его костюму, ты будешь спать сегодня в кровати с балдахином!
- Не дурачьтесь, Гемас, - ответил бывший адвокат, садясь на табурет у
стола и оглаживая лицо рукой. - Присядь, Тири. Итак, ты угощаешь меня?
Угости заодно Гемаса. Он - замечательный человек, Тири, некогда он задавал
тон.
- Бывали деньки! - сказал Гемас. - Христина! Появилась служанка, считая в
руке деньги. Она рассеянно взглянула, увидев три пальца Франка, поднятые
вверх, и, кивнув, принесла три фаянсовые кружки белого вина, после чего
Франк потребовал две порции котлет, а Тиррей отказался есть.
- Выпьешь, Тири? - обратился отец к сыну. Туман отчаяния так стеснил
дыхание Давенанта, что, захотев вина, он кивнул и сразу выпил полкружки.
Франк пристально посмотрел на него, но, убедясь, что в поступке сына не
кроется ни вспышки, ни выходки, взглянул с усмешкой на Гемаса. Тот
значительно опустил веки. Приятели усердно ломали котлеты кривыми вилками,
запивая еду вызывающим изжогу дешевым вином.
Тиррей выпил еще. Стало спокойнее на душе, лишь в картинном безобразии
ярко освещенного пьяного трактира тревожно проплывали красно-желтые оттенки
гостиной Футроза, а хохот женщин вдали преступно напоминал о ясном смехе
Элли и Рой.
- Как же ты жил, мальчик? - спросил Франк, кончив есть. - Понимаете,
Гемас, все это - как встреча во сне. Рассказывай!
- Вы не очень помнили о нас, так что же спрашивать?
- О, смотри, пожалуйста... Ну, а все-таки?
- Жили, - сказал Тиррей. - Жили так и этак. Бедствовали. А что?
- Ваш сын прав, - заявил Гемас. - Сразу обо всем не переговорить. Я
слышал - вам повезло? - обратился Гемас к юноше тоном игривого участия. - Вы
пользуетесь покровительством влиятельных лиц?
Тиррей хотел резко ответить Гемасу, но его предупредил Франк, сказав:
- Не торопитесь, Гемас. Я сам. Тири, хочешь ты мне помочь?
- Говорите, - сказал Тиррей. - Я не знаю, о чем вы думаете.
- Милый, это так просто. Поговори обо мне с Фут-розом. Скажи, что вот
неожиданно нашелся твой отец, раздетый, разутый... Ты потрясен. Ну, короче
говоря, сказать ты сумеешь. Отец, скажи, был конторщиком на чайных
плантациях, заболел, полтора года пролежал в больнице и обнищал. Мы это
разработаем подробнее. В таком случае. -
- Напрасно надеетесь, - перебил Тиррей. - Я никогда не сделаю этого. Я не
могу.
- П-сс! - удивленно отозвался Гемас.
- Как это - "не могу"? - сказал Франк. - Почему не можешь?
Тиррей, хмурясь, молчал, смотря вниз.
- Ты не хочешь, - вздохнул Франк, - не хочешь из-за дурацкого твоего
упрямства. Послушай, ведь тебе не нанося вреда, наоборот, ты выиграешь,
являясь заботливым сыном. Да я клянусь тебе, что Футроз сам захочет меня
увидеть, когда ты сообщишь ему о таком происшествии!
- Не знаю, - с трудом ответил Тиррей. - Говорите что хотите. Я не скажу
ничего Футрозу, я лучше умру. Не заставляйте меня сказать вам что-нибудь
еще, вам будет нехорошо.
- Так вот как ... - медленно сказал Франк. - Неужели ты не понимаешь, что
твой удачный случай послан судьбой для меня, а не для тебя?
- Вы слышали мой ответ. Ничего не поможет. Гемас с презрением осмотрел
Тиррея и помахал кружкой. Служанка наполнила опять все кружки, и Франк
залпом выпил свою, держа ее трясущейся от гнева рукой.
- Ну хорошо, - заявил он, посасывая усы. - В таком случае я сам
отправлюсь к Футрозу.
- Хорошо, что вы это мне сказали, - твердо произнес Тиррей, и его полные
слез глаза ответили испытующему, прищуренному взгляду отца таким отчаянным
вызовом, что Франк сунул руки в карманы и откачнулся на стуле с бесшабашным
видом, сказав:
- Ну-ка, заплачь в самом деле, чувствительный идиот.
- Если вы пойдете к Футрозу, - продолжал Тиррей, - то я предупрежу вас. Я
скажу, чтобы вас не принимали. Я расскажу о встрече на Лунном бульваре и о
том, кто вы теперь.
Наступило молчание. Гемас, ухмыляясь, водил по столу пальцем в лужице
пролитого вина, а Франк Давенант задумчиво набивал трубку, иногда внезапно
взглядывая на сына, который в свою очередь рассматривал его так, как смотрят
на упавшую и разбитую вещь.
- Кто же это - "я", да еще "теперь"? - иронически спросил Франк.
- По-видимому, вы - преступник, - не задумываясь, ответил Тиррей. - Не
ошибусь, если скажу, что вы сидели в тюрьме. Я все понял.
- Договорились! - сказал Гемас. Франк медленно поднял брови; скорбная и
коварная улыбка перекосила его изменившееся лицо.
- Тири, я виноват, - произнес он с торжественным выражением. - Я забыл
разницу наших жизненных опытов. Бог с тобой. Завтра утром я к тебе загляну.
- Не приходите ко мне. Где-нибудь в другом месте.
- Ах так? Хорошо... Хотя... Тогда приходи сюда.
- В какое время?
- Приходи утром, к десяти часам.
- Сказано. Я приду.
- Отлично, сынок. Поговорим подробно; узнаешь, как я жил... Как ты ё.
Предадимся воспоминаниям. Уходишь? Ну, а мы еще посидим немного, две старые
калоши ... Хе-хе!
Тиррей заплатил служанке и, кивнув, направился к гавани, чтобы ходить там
до полного изнурения - идти домой спать он не мог. Больше того, казалось
ему, что он никогда уже не захочет спать.
Бесцельно огибая углы подозрительных переулков или сидя на каменных
лестницах скверов, Давенант с тоской ожидал рассвета, чтобы пойти к Галерану
и все ему рассказать. Он верил, что Галеран выручит его. Угроза Франка
вымогать у Футроза, объявив себя отцом, убивала Тиррея. Отношение к нему
этой семьи должно было неизбежно стать осторожным и недоверчивым. Тиррей
отлично понимал разницу между горячим сочувствием к нему лично и
необходимостью, навязанной - ради него - сочувствовать разнузданному
пройдохе, усмотревшему в своем сыне доходную статью. Довольно было Футрозам
узнать о существовании Франка Давенанта, чтобы Тиррей не решился более
показаться им на глаза. Скрывать, скрывать и скрывать должен был он
возвращение своего отца, и он решил утром просить Франка, ради памяти
матери, умолять и просить, если понадобится, на коленях, чтобы отец оставил
свою затею. С помощью Галерана Тиррей надеялся достать немного денег на
отъезд Франка в другой город и уговорить отца, чтобы тот сел в поезд или на
пароход.
В таких размышлениях, перебиваемых изредка печальным боем часов, прошла
страшная ночь, и, когда рассвело, Давенант поспешил к Галерану, но узнал
там, что Галеран дома не ночевал. Впервые мысль об особости каждой
человеческой жизни, преследующей свои интересы и не обязанной знать, как
страстно ждет от нее спасения другой человек, предстала Тиррею со всей
безвинной горечью ее смысла. Растерявшись, - так как только теперь ощутил,
как одинок он со своей бедой, - Давенант отправился разыскивать Галерана по
улицам, все надеясь, что встретит его высокую фигуру среди ей подобных
фигур. Устав оглядываться во все стороны, Давенант наконец пришел домой, и,
недовольная ранним звонком, впустила его заспанная служанка. Он вошел в свою
комнату с таким чувством, как будто не был в ней несколько лет. Пустая
бутылка от вина и окрашенный вокруг донышка закисшим вином стакан источали
тленный запах. Тут сидел отец, тут Давенант угощал его. Задернув занавеску
окна, так как ослепляющие лучи солнца обманывали, сияя без утешения, и
грели, не согревая, измученный Давенант лег на кровать, почти тотчас уснув.
Когда пришло время, служанка внесла кофе и разбудила спящего, он сказал:
"Хорошо", - опять уснув так же крепко, без сознания своего краткого
пробуждения. Все время ему снился отец, и он говорил с ним о тяжелых вещах.
Наконец Давенант проснулся. Вскочив, он старался понять смысл тревоги,
овладевшей им, но не сразу вспомнил о том, что случилось вчера. Кофе давно
остыл. Взглянув на часы, Тиррей спохватился, так как приближался полдень.
Мучаясь страхом, что, устав ждать в "Хоботе", отец с минуты на минуту
может явиться сюда, да еще, может быть, не один, а с Гемасом, Тиррей начал
торопливо застегиваться. Схватив шляпу, искал он глазами сам не зная чего,
твердя:
- Только бы выйти в дверь... Вот-вот раздастся звонок..
Действительно раздался звонок, и Тиррей услышал его в момент, когда
открывал дверь своей комнаты. Оцепенев, он немедленно снял шляпу и отошел к
столу, зная уже, что пришел Франк Давенант. Он слышал его лебезящую
благодарность старухе Губерман, шаркавшей своими туфлями в передней, и ее
