нетронутым. Иногда, завидя нагоняющий его автомобиль, Давенант
останавливался и поднимал руку. Вглядевшись, шофер сплевывал или
презрительно кривил лицо, проезжие оглядывались на бледного путника с
недоумением, иногда насмешливо махая рукой, думали, что он пьян, и
действительно, никак нельзя было уразуметь по его виду, что хочет сказать
этот странный юноша с широко раскрытыми глазами. В течение часа мелькнуло в
его сознании восемь автомобилей. Потерпев неудачу с одним, он молча поднимал
руку навстречу другому, третьему и так далее, иногда говоря: "Стойте. Прошу
вас, посадите меня". На слове "прошу" машина пылила уже так далеко впереди,
что она как бы и не проезжала мимо него.
Солнце закатывалось, и некоторое время дорога была пуста. Услышав
очередной шум позади себя, говорящий о спасительной быстроте, мало сознавая,
что делает, и рискуя быть изуродованным или даже убитым, Давенант встал на
середине дороги, лицом к машине, и поднял руку. Он не дрогнул, не сдвинулся
на дюйм, когда автомобиль остановился против его груди. Он не слышал
низменной брани оторопевшего шофера и подошел к дверце экипажа, смотря прямо
в лицо трех подвыпивших мужчин, которые разинули рты. Их вопросы и крики
Давенант слышал, но не понимал.
- Одного прошу, - сказал он толстому человеку в парусиновом пальто и
кожаной фуражке. - Ради вашей матери, невесты, жены или детей ваших,
возьмите меня с собой в Лисе. Если вы этого не сделаете, я умру. Я должен
быть завтра к восьми часам там, куда вы едете, в Лиссе. Без этого я не могу
жить.
Он говорил тихо, задыхаясь, и так ясно выразил свое состояние, что
пассажиры автомобиля в нерешительности переглянулись.
- С парнем что-то случилось, - сказал худой человек с помятым лицом. -
Его всего дергает. Эй, юноша, зачем тебе в Лисе?
- Почему ты знаешь, куда мы едем? - спросил третий, черноусый и
краснощекий хозяин автомобиля.
- Разве вы едете не в Лисе?
- Да, мы едем в Лисе, - закричал толстяк, - но ведь по топоту наших копыт
этого не узнать. Эванс, посадим его?! Что это у тебя под мышкой? Не бомба?
- Это хлеб.
- А почему ты не сел в поезд? - спросил черноусый человек.
Давенант молчал.
- Я не мог достать денег, - объяснил он, поняв наконец смысл вопроса.
- Пусть сядет с Вальтером, - решил хозяин экипажа, вспомнив, на счастье
Давенанта, собственные свои скитания раннего возраста. - Садись к шоферу,
парень.
Давенант так обрадовался, что схватил черноусого человека за локоть и
сжал его, смеясь от восхищения. Сев с Вальтером, он продолжал смеяться.
Шофер резким движением пустил замершую машину скользить среди вечерних
холмов и сказал Давенанту:
- Тебе смешно?! Весело, что ли? У, козел! Встал, как козел. Жалею, что не
сшиб тебя за такую наглость. На, выпей, козлище!
Он протянул ему бутылку, подсунутую сзади хозяином. Давенант, все еще
дрожа от усталости в порыве отчаяния, сменившегося благодетельным ощущением
быстроты хода дорогой новой машины, выпил несколько глотков. Ему передали
кусок курицы, сыра и апельсин. Он все это съел, потом, услышав, что сзади
что-то кричат, обернулся. Худощавый человек крикнул: "Зачем так торопишься в
Лисе?" - и, не расслышав его бессвязного ответа: "Я не могу, я не сумею вам
объяснить. -поверьте...", - снисходительно махнул рукой, занявшись бутылкой,
которая переходила из рук в руки.
Шофер больше не разговаривал с Давенантом, чему Давенант был рад, так как
хотел без помехи отдаться горькому удовольствию пробега к последнему моменту
своего недолгого хорошего прошлого.
Солнце скрылось, но в сумерках были еще видны камни шоссе и склоны холмов
с раскачиваемой ветром травой. По этому шоссе он теперь шел мысленно и
блаженно созерцал этапы воображаемых им своих шагов, струящиеся назад со
скоростью водопада. Сидя на колеблющемся автомобиле, он много раз опередил
самого себя, идущего где-то там, стороной, так тихо по сравнению с быстротой
езды, что мог бы считаться неподвижным. Но скоро устал он и думать и
сравнивать, лишь вспоминая, что завтра будет в Лиссе, упоенно
сосредоточивался на этой уверенности.
Люди, взявшие его с собой, были мукомолы Покета, ехавшие на торги по
доставке муки для войск. Сжалившись над Давенантом, они накормили его и
вскоре успокоились относительно его присутствия, вернувшись к составлению
коммерческого заговора против других подрядчиков.
Отличное цементированное шоссе между Покетом и Лиссом давало возможность
ехать со скоростью сорока миль в час. В исходе одиннадцатого, промчавшись
через Вильтон, Крене, Блек, Лавераз, Рульпост и Даккар, автомобиль
остановился в Зеарне, рудничном городке из трех улиц и десяти кабаков.
- Это Лисе? - сказал Давенант, завидев огни и обращаясь к Вальтеру.
- Лисе? Сам ты Лисе, - отвечал Вальтер, утомленно подкатывая машину к
ярко освещенной одноэтажной гостинице. - Отсюда еще пятьдесят миль.
Почти четыре часа сидел Давенант с поднятым воротником пиджака, удерживая
шляпу на голове озябшей рукой. Он продрог, занемел телом, но остановка не
обрадовала, а встревожила его. Он стал бояться, что автомобиль задержится.
Мукомолов звали: хозяина автомобиля - Эванс, толстого Лэйк и худого -
Берганц. Они потащили Давенанта с собой в гостиницу, где было много народа и
так дымно в ярком свете, что слои дыма изображали литеры S. Отчасти радуясь
теплу, Давенант прошел в помещение, держась позади Берганца, у которого
спросил:
- Может быть, вы не поедете дальше?
- Что? - крикнул Берганц и, остановив Эванса, указал ему длинный стол
около кухонной двери. - Куда же еще? - сказал он. - Там все и сядем.
Давенант не решился переспросить, но Берганц, вспомнив его вопрос,
сказал:
- Надо же отдохнуть, чудак. Мы хотим ужинать. Тебе очень не терпится? О!
- вскрикнул он, уставившись на подошедшего к группе приезжих огромного
человека с багровым лицом. Его голова была вставлена в воротник из жира и
полотна. - Я как будто чувствовал. Сам Тромп.
Кровавые глаза Тромпа блестели от удовольствия.
- А я выехал вас встретить, - сказал он, пожимая руки. - Вам, Эванс, по
носу и Лэйку тоже: торги не состоятся.
- Что за чушь?!
- Идемте, все узнаете. Теперь... Как зовут этого зимородка? Он с вами?
Кто такой?
- Так... попросился, - неохотно сообщил Лэйк, торопясь обсуждать торги. -
Что-то трагическое. Ну, скорей сядем. Да, за тот стол.
- Если хочешь. - сказал Берганц Давенанту, который все беспокойнее
смотрел на неприятного огромного Тромпа, - то поди закажи себе пива и сядь,
где хочешь, нам надо поговорить.
Четверо дельцов загромыхали вокруг стола, и, как мухи начали летать перед
их обветренными лицами руки слуг, тащивших бутылки и тарелки, а Давенант с
стесненным сердцем подошел к стойке. Он хотел выпить пива, чтобы
успокоиться. Сам заплатив за пиво, Давенант прислушивался к разговору
торговцев, но стоял такой шум, что он не разбирал ничего.
Тромп что-то говорил, возбужденно перебрасывая с места на место вилку;
скосив на него глаза, Лэйк жевал бутерброд; Эванс, потупясь, хмурился;
Берганц, оглядываясь, гладил усы. Пока Давенант оканчивал свою кружку, за
столом, как видно, было решено что-то успокоительное и потешное, так как
Тромп поцеловал кончики своих пальцев и приятели расхохотались.
Лэйк обернулся, отыскал взглядом Давенанта и что-то сказал Эвансу. Тот
задумался, но, пожав плечами, сделал Давенанту знак подойти.
- Слушай, - сказал он ему, замершему в тревожном предчувствии, - мы не
поедем в Лисе. У нас тут дело.
- Так! Так! - повторял Давенант, не находя слов.
- Он дойдет пешком! - вскричал Тромп. - Здоровый, молодой парень... Я
хаживал в его годы не такие концы. Если припустишься... - эй, ты! Слышишь,
что говорю?! - то и не заметишь, как долетишь!
- Конечно, - машинально сказал Давенант.
- Да, уж извини, - пробормотал Берганц. - Хотели бы выручить тебя, но
такое дело. Сам понимаешь.
- Я понимаю.
- Ну вот, ну и ступай с богом, - сказал Лэйк, начиная сердиться. -
Осталось тебе пятьдесят миль. Как-нибудь доберешься.
- Да, я пойду, - Давенант вздохнул всей силой легких, чтобы рассеять
тяжесть этой мрачной неожиданности. - Благодарю вас.
- Не за что, - сказал Эванс. - Идешь? Иди. Ну, так вот, - обратился он к
Тромпу, - значит, так. Что же взять с собой? Вина, что ли?
Давенант оставил гостиницу и расспросил прохожих, как выйти на шоссе в
Лисе. Ему указали направление, следуя которому он двинулся в путь, держа
сверток под мышкой и обвязав поднятый воротник пиджака носовым платком в
защиту от резкого ночного ветра.
Давенант не обиделся на мукомолов, бросивших его, он был доволен уже тем,
что осталось идти всего пятьдесят миль - жестокое по времени и все же
доступное расстояние.
Характер пережитого Давенантом за последние сутки был таков, что от
воскресного вечера у Футроза, казалось, прошло много времени. Теперь он
совершал переход из одной жизни в другую, от надежд - к неизвестности, от
встречи - к прощанию. Галеран будет его искать, но никогда не найдет. Может
быть, печально задумается Футроз. Элли и Роэна со слезами начнут вспоминать
о нем, когда выяснится, почему он скрылся, ничего не объясняя, не жалуясь, и
все поймут, что он не виноват в грязных затеях отца. Тот, конечно, явится к
ним, будет просить денег. Тогда все откроется.
Разгоряченный этими мыслями - все об одном и том же с разных сторон, -
Давенант не чувствовал холодного ветра. Шагая среди равнин и холмов, мимо
спящих зданий, слушая лай собак и звук своих шагов, ставших неотъемлемой
частью этой ночи, Давенант достиг состояния, в котором душевная деятельность
уже не подчинена воле. Чувства и мысли его возникали самостоятельно, ни
удержать, ни погасить их он не мог. Его представления достигли яркости
цветного рисунка на черной бумаге. Он входил в гостиную Футроза, точно видя
все узоры и тени, все предметы и расположение мебели так отчетливо, что мог
бы записать цифрами, без ошибки, расстояние между ними, мог мысленно
коснуться лака и бархата. Эта гостиная вызывала в нем тоску силой тех
взволнованных чувств, которыми он сам наполнил ее. Неизвестно, какой связью
зрительного с бессознательным горячая красно-желтая комната стала отражением
его неискушенных желаний. Он вспомнил, как шесть рук искали в траве ключ, и,
остановясь, не смог молча перенести живого воспоминания.
Давенант сказал:
- Прощайте, руки и ключи. Прощай и ты - я сам, который там был, - ты тоже
прощай. Было слишком хорошо, чтобы могло быть так долго, всегда.
Помня, что ему приходилось слышать о пешей ходьбе, Давенант шел не
присаживаясь, чтобы избежать утомления, неизбежно наступающего после
краткого отдыха, потому что нарушается инерция мускульных сокращений,
согласованная с дыханием и сердечным ритмом. Он шел упруго и ровно,
подгоняемый цифрой расстояния. К рассвету Давенант прошел двадцать четыре
мили, одержимый бредом невозможности поступить иначе. Его сознанием стало
пространство; ни думать, ни чувствовать он более ничего не мог. Иногда в
деревнях его окликали с порога женщины, желая узнать, не гонится ли
кто-нибудь за этим мальчиком с воспаленным лицом, оглядывающимся как бы
намеренно странно. Люди, проезжающие в повозках, нахмурясь, подстегивали
лошадей, если Давенант просил подвезти его, плохо владея голосом, осипшим от
ветра и пыли. Он спросил фермера, копающего канаву, много ли осталось до
Лисса, и узнал, что осталось еще двадцать пять миль. Далеко впереди
виднелась ясная синяя гора, возвышающаяся под облаками, - самое высокое
