очень красивой и на редкость привлекательной девушки, не мог быть храним
Гезом безотносительно к его чувствам. Со всем тем странно было бы допустить
взаимную близость этих двух столь непохожих людей.
Не делая решительных выводов, то есть представляя их, но оставляя в
сомнении, я заметил, как мои размышления о Биче Сениэль стали пристрастны и
беспокойны. Воспоминание о ней вызывало тревогу; если мимолетное впечатление
ее личности было так пристально, то прямое знакомство могло вызвать чувство
еще более сильное и, вероятно, тяжелое, как болезнь. Не один раз наблюдал я
это совершенное поглощение одного существа другим - женщиной или девушкой.
Мне случалось быть в положении, требующем точного взгляда на свое состояние,
и я никогда не мог установить, где подлинное начало этой мучительной
приверженности, столь сильной, что нет даже стремления к обладанию; встреча,
взгляд, рука, голос, смех, шутка - уже являются облегчением, таким мощным
среди остановившей всю жизнь одержимости единственным существом, что радость
равна спасению. Но я был на большом расстоянии от прекрасной опасности, и я
был спокоен, если можно назвать спокойствием упорное размышление, лишенное
терзающего стремления к встрече.
Меж тем солнце пробилось наконец сквозь туманные облачные пласты; по
яркому морю кружилась пена. Вскоре я отправился к себе вниз, где, никем не
потревоженный, провел в чтении около трех часов. Я читал две книги - одна
была в душе, другая в руках.
Приближалось время обеда, который, по корабельным правилам, подавался в
час дня. Качать стало медленнее и не так сильно, как утром. Я решил обедать
один по той причине, что обед приходился на вахтенные часы Бутлера и мне
предстояло, следовательно, сидеть с Гезом и Синкрайтом. Я никогда не
чувствовал себя хорошо в обществе людей, относительно которых ломал голову
над каким-либо обстоятельством их жизни, не имея возможности прямо о том
сказать. Это о Гезе; что касается Синкрайта, - его ползающая улыбка и
сальный взгляд были мне нестерпимы.
Вызвав Горация, я сговорился с ним, узнав, что обед будет несколько
раньше часа, потому что близок Дагон, где, как известно, Гез должен
погрузить железо.
Скоро мне в каюту подали обед. Я отобедал и, заслышав на палубе
оживление, вышел наверх.
Глава XIV
"Бегущая по волнам" приближалась к бухте, раскинутой широким охватом
отступившего в глубину берега. Оттуда шел смутный перебой гула. Гез, Бутлер
и Синкрайт стояли у борта. Команда тянула фалы и брасы, переходя от мачты к
мачте.
Берег развертывался мрачной перспективой фабричных труб, опоясанных
слоями черного дыма. Береговая линия, где угрюмые фасады, акведуки, мосты,
краны, цистерны и склады теснились среди рельсовых путей, напоминала
затейливый силуэт: так было здесь все черно от угля и копоти. Стон ударов по
железу набрасывался со всех концов зрелища; грохот паровых молотов, цикады
маленьких молотков, пронзительный визг пил, обморочное дребезжание подвод -
все это, если слушать, не разделяя звуков, составляло один крик. Среди рева
металлов, отстукивая и частя, выбрасывали гнилой пар сотни всяческих труб. У
молов, покрытых складами и сооружениями, вид которых напоминал орудия пытки,
- так много крюков и цепей болталось среди этих подобий Эйфелевой башни, -
стояли баржи и пароходы, пыля выгружаемым каменным углем.
"Бегущая по волнам" опустила якорь. Паруса упали, потом исчезли.
Встретив Бутлера, я спросил, долго ли мы пробудем в Дагоне. Он сказал, что
скоро начнут грузить, и действительно, прошло около получаса, как буксир
подвел к нам четырехугольный тяжелый баркас, из трюма которого носильщики
стали таскать по трапу крепкие деревянные ящики. Чистая палуба "Бегущей"
покрылась грязью и пылью. Я ушел к себе, где некоторое время слышал
однообразную звуковую картину. топот босых ног, стук брошенного па скат
ящика и хриплые голоса. Так продолжалось часа два. Наконец установилась
относительная тишина. Все рабочие, как я видел это в иллюминатор, сошли на
шаланду, и буксир потащил ее в порт.
Вскоре после этого к навесному трапу, опущенному по той стороне
корабля, где находилась моя каюта, подплыла лодка, управляемая наемным
лодочником. Шлюпка прошла так близко от иллюминатора, что я бегло рассмотрел
ее пассажиров. Это были три женщины: рыжая, худенькая, с сжатым ртом и
прищуренными глазами; крупная, заносчивого вида, блондинка, и третья -
бледная, черноволосая, нервного, угловатого сложения. Махая руками, эти три
женщины встали, смотря наверх и выкрикивая какие-то отчаянные приветствия.
На их плечах были кружевные накидки; волосы подобраны с грубой пышностью,
какой принято поражать в известных местах; сильно напудренная, театрально
подбоченясь, в шелковых платьях, кольцах и ожерельях, компания эта быстро
пересекла круглый экран пространства, открываемого иллюминатором. Я заметил
картонки и чемоданы. Гез получил гостей.
Даже не поднимаясь на палубу, я мог отлично представить сцену встречи
женщин. Для этого не требовалось изучения нравов. Пока я мысленно видел
плохую игру в хорошие манеры, а также ненатурально подчеркнутую галантность,
- в отдалении послышалось, как весь отряд бредет вниз. Частые шаги женщин и
тяжелая походка мужчин проследовали мимо моей двери, причем на слова,
сказанные кем-то вполголоса, раздался взрыв смеха.
В каюте Геза стоял портрет неизвестной девушки. Участники оргии
собрались в полном составе. Я плыл на корабле с темной историей и
подозрительным капитаном, ожидая должных случиться событий, ради цели
неясной и начинающей оборачиваться голосом чувства, так же странного при
этих обстоятельствах, как ревнивое желание разобрать, о чем шепчутся за
стеной.
Во всем крылся великий и опасный сарказм, зародивший тревогу. Я ждал,
что Гез сохранит в распутстве своем, по крайней мере, возможную
элегантность, - так я думал по некоторым его личным чертам; но поведение
Геза заставило ожидать худших вещей, а потому я утвердился в намерении
совершенно уединиться. Сильнее всего мучила меня мысль, что, выходя на
палубу днем, я рисковал, против воли, быть втянутым в удалую компанию. Мне
оставались - раннее, еще дремотное утро и глухая ночь.
Пока я так рассуждал, стало смеркаться. Береговой шум раздавался теперь
глуше; я слышал, как под окрики Бутлера ставят паруса, делаются
приготовления плыть далее. Брашпиль начал выворачивать якорь, и
погромыхивающий треск якорной цепи некоторое время был главным звуком на
корабле. Наконец произвели поворот. Я видел, как черный, в огнях, берег
уходит влево и океан расстилает чистый горизонт, озаренный закатом. Смотря в
иллюминатор, я по движению волн, плывущих на меня, но отходящих по борту
дальше, назад, минуя окно, заметил, что "Бегущая" идет довольно быстро.
Из столовой донесся торжествующий женский крик; потом долго хохотал
Синкрайт. По коридору промчался Гораций, бренча посудой. Затем я слышал, как
его распекала. После того неожиданно у моей двери раздались шаги, и
подошедший стукнул. Я немедленно открыл дверь.
Это был надушенный и осмелевший Синкрайт, в первом заряде разгульного
настроения. Когда дверь открылась, - из салона, сквозь громкий разговор,
послышалось треньканье гитар.
Повинуясь моему взгляду, Синкрайт закрыл дверь и преувеличенно вежливо
поклонился.
- Капитан Гез просит вас сделать честь пожаловать к столу, - заявил он.
- Передайте капитану мою искреннюю благодарность, - ответил я с
досадой, - но скажите также, что я отказываюсь.
- Надеюсь, вас можно убедить, - продолжал Синкрайт, - тем более, что
все мы будем очень огорчены.
- Едва ли вы убедите меня. Я намерен провести вечер один.
- Хорошо! - сказал он удивленно и вышел, повторяя: - Жаль, очень жаль!
Предчувствуя дальнейшие покушения, я взял перо, бумагу и сел к столу. Я
начал писать Лерху, рассчитывая послать это письмо при первой остановке. Я
хотел иметь крупную сумму.
На второй странице письма снова раздался настойчивый стук; не дожидаясь
разрешения, в каюту вступил Гез.
Глава XV
Я повернулся с неприятным чувством зависимости, какое испытывает
всякий, если хозяева делаются бесцеремонными.
Гез был в смокинге. Его безукоризненной, в смысле костюма, внешности
дико противоречила пьяная судорога лица. Он был тяжело, головокружительно
пьян. Подойдя так близко, что я, встав, отодвинулся, опасаясь неустойчивости
его тела, Гез оперся правой рукой о стол, а левой подбоченился. Он нервно
дышал, стараясь стоять прямо, и сохранял равновесие при качке тем, что
сгибал и распрямлял колено. На мою занятость письмом Гез даже не обратил
внимания.
- Хотите повеселиться? - сказал он, значительно подмигивая, в то время
как его острый, холодный взгляд безучастного к этой фразе лица внимательно
изучал меня. - Я намерен установить простые, дружеские отношения. Нет смысла
жить врознь.
- Синкрайт был, - заметил я, как мог, миролюбиво. - Он, конечно,
передал вам мой ответ.
- Я не поверил Синкрайту, иначе я не был бы здесь, - объявил Гез. -
Бросьте это! Я знаю, что вы сердитесь на меня, но всякая ссора должна иметь
конец. У нас очень весело.
- Капитан Гез, - сказал я, тщательно подбирая слова и чувствуя приступ
ярости; я не хотел поддаться гневу, но видел, что вынужден положить конец
дерзкому вторжению, оборвать сцену, начинающую делать меня дураком в моих
собственных глазах. - Капитан Гез, я прошу вас навсегда забыть обо мне как о
компаньоне по увеселениям. Ваше времяпрепровождение для вас имеет, надо
думать, и смысл и оправдание; более я не могу позволить себе рассуждать о
ваших поступках. Вы хозяин, и вы у себя. Но я тоже свободный человек, и если
вам это не совсем понятно, я берусь повторить свое утверждение и доказать,
что я прав.
Сказав так, я ждал, что он пробурчит извинение и уйдет. Он не изменил
позу, не шелохнулся, лишь стал еще бледнее, чем был. Откровенная, неистовая
ненависть светилась в его глазах. Он вздохнул и засунул руки в карманы.
- Вы нанесли мне оскорбление, - медленно произнес Гез. - Еще никто...
Вы выказали мне презрение, и я вас предупреждаю, что оно попало туда, куда
вы метили. Этого я вам не прощу. Теперь я хочу знать: как вы представляете
наши отношения дальше?! Хотел бы я знать, да! Не менее тридцати дней
продлится мой рейс. Даю слово, что вы раскаетесь.
- Наши отношения точно определены, - сказал я, не видя смысла уступать
в ему тоне. - Вы получили двести фунтов, причем я с вами не торговался
Взамен я получил эту каюту, но ваше общество в придачу к ней - не слишком ли
незавидная компенсация?
Был один момент, когда, следя за выражением лица Геза, я подумал, что
придется выбросить его вон. Однако он сдержался. Пристально смотря мне в
глаза, Гез засунул руку во внутренний карман, задержал там ее порывистое
движение и торжественно произнес:
- Я тотчас швырну вам эти деньги назад!
Он вынул руку, оказавшуюся пустой, с гневом опустил ее и, повторив, что
вернет деньги, добавил: "Вам не придется хвастаться своими деньгами", -
затем вышел, хлопнув дверью.
После этого я немедленно запер каюту ключом и стал у двери,
прислушиваясь.
В столовой наступила относительная тишина; меланхолически звучала
гитара. Там стали ходить, переговариваться; еще раз пронесся Гораций, крича
на ходу: "Готово, готово, готово!" Все показывало, что попойка не замирает,
а развертывается. Затем я услышал шум ссоры, женский горький плач и - после
