случая всего, что не совершенно определено желанием, перевесили этот недочет
вчерашнего дня. Я мысленно подсчитал остатки сумм, которыми мог располагать
и которые ждал от Лерха: около четырех тысяч. В тот день я получил письмо:
Лерх извещал, что лишь недавно вернувшись из поездки по делам, он, не ожидая
скорого требования денег, упустил сделать распоряжение, а возвратясь, послал
- как я и просил - тысячу. Таким образом, я не беспокоился о деньгах.
С набережной я отправился к Стерсу, куда пришел, уже застав Филатра и
Андерсона.
Стере, секретарь ирригационного комитета, был высок и белокур. Красивая
голова, спокойная курчавая борода, громкий голос и истинно мужская улыбка,
изредка пошевеливающаяся в изгибе усов, - отличались впечатлением силы.
Круглые очки, имеющие сходство с глазами птицы, и красные скулы
Андерсона, инспектора технической школы, соответствовали коротким вихрам
волос на его голове; он был статен и мал ростом,
Доктор Филатр, нормально сложенный человек, с спокойными движениями,
одетый всегда просто и хорошо, увидев меня, внимательно улыбнулся и, крепко
пожав руку, сказал:
- Вы хорошо выглядите, очень хорошо, Гарвей.
Мы уселись на террасе. Дом стоял отдельно, среди сада, на краю города.
Стере выиграл три раза подряд, затем я получил карты, достаточно
сильные, чтобы обойтись без прикупки.
В столовой, накрывая на стол и расставляя приборы, прислуга Стерса
разговаривала с сестрой хозяина относительно ужина.
Я был заинтересован своими картами, однако начинал хотеть есть и потому
с удовольствием слышал, как Дэлия Стере назначила подавать в одиннадцать,
следовательно - через час. Я соображал также, будут ли на этот раз пирожки с
ветчиной, которые я очень любил и не ел нигде таких вкусных, как здесь,
причем Дэлия уверяла, что это выходит случайно.
- Ну, - сказал мне Стере, сдавая карты, - вы покупаете? Ничего?!
Хорошо. - Он дал карты другим, посмотрел свои и объявил: - Я тоже не
покупаю.
Андерсон, затем Филатр прикупили и спасовали.
- Сражайтесь, - сказал доктор, - а мы посмотрим, что сделает на этот
раз Гарвей.
Ставки по условию разыгрывались небольшие, но мне не везло, и я был
несколько раздражен тем, что проигрывал подряд. Но на ту ставку у меня было
сносное каре: четыре десятки и шестерка; джокер мог быть у Стерса, поэтому
следовало держать ухо востро.
Итак, мы повели обычный торг: я - медленно и беспечно, Стере - кратко и
сухо, но с торжественностью двух слепых, ведущих друг друга к яме, причем
каждый старается обмануть жертву.
Андерсен, смотря на нас, забавлялся, так были мы все увлечены ожиданием
финала; Филатр собирал карты.
Вошла Дэлия, девушка с поблекшим лицом, загорелым и скептическим, такая
же белокурая, как ее брат, и стала смотреть, как я с Стерсом, вперив взгляд
во лбы друг другу, старались увеличить - выигрыш или проигрыш? - никто не
знал, что.
Я чувствовал у Стерса сильную карту - по едва приметным особенностям
манеры держать себя; но сильнее ли моей? Может быть, он просто меня пугал?
Наверное, то же самое думал он обо мне.
Дэлию окликнули из столовой, и она ушла, бросив:
- Гарвей, смотрите не проиграйте.
Я повысил ставку. Стере молчал, раздумывая - согласиться на нее или
накинуть еще. Я был в отличном настроении, но тщательно скрывал это.
- Принимаю, - ответил наконец Стере. - Что у вас? Он приглашал открыть
карты. Одновременно с звуком его слов мое сознание, вдруг выйдя из круга
игры, наполнилось повелительной тишиной, и я услышал особенный женский
голос, сказавший с ударением: "... Бегущая по волнам". Это было, как звонок
ночью. Но более ничего не было слышно, кроме шума в ушах, поднявшегося от
резких ударов сердца да треска карт, по ребру которых провел пальцами доктор
Филатр.
Изумленный явлением, которое, так очевидно, не имело никакой связи с
происходящим, я спросил Андерсена:
- Вы сказали что-нибудь в этот момент?
- О нет! - ответил Андерсон. - Я никогда не мешаю игроку думать.
Недоумевающее лицо Стерса было передо мной, и я видел, что он сидит
молча. Я и Стере, занятые схваткой, могли только называть цифры. Пока это
пробегало в уме, впечатление полного жизни женского голоса оставалось
непоколебленным.
Я открыл карты без всякого интереса к игре, проиграл пяти трефам Стерса
и отказался играть дальше. Галлюцинация - или то, что это было, - выключила
меня из настроения игры. Андерсон обратил внимание на мой вид, сказав:
- С вами что-то случилось?!
- Случилась интересная вещь, - ответил я, желая узнать, что скажут
другие. - Когда я играл, я был исключительно поглощен соображениями игры.
Как вы знаете, невозможны посторонние рассуждения, если в руках каре. В это
время я услышал - сказанные вне или внутри меня - слова: "Бегущая по
волнам". Их произнес незнакомый женский голос. Поэтому мое настроение
слетело.
- Вы слышали, Филатр? - сказал Стере.
- Да. Что вы услышали?
- "Бегущая по волнам", - повторил я с недоумением. - Слова ясные, как
ваши слова.
Все были заинтересованы. Вскоре, сев ужинать, мы продолжали обсуждать
случай. О таких вещах отлично говорится вечером, когда нервы настороже.
Дэлия, сделав несколько обычных замечаний иронически-серьезным тоном, явно
указывающим, что она не подсмеивается только из вежливости, умолкла и стала
слушать, критически приподняв брови.
- Попробуем установить, - сказал Стере, - не было ли вспомогательных
агентов вашей галлюцинации. Так, я однажды задремал и услышал разговор. Это
было похоже на разговор за стеной, когда слова неразборчивы Смысл разговора
можно было понять по интонациям, как упреки и оправдания. Слышались
ворчливые, жалобные и гневные ноты. Я прошел в спальню, где из умывального
крана быстро капала вода, так как его неплотно завернули. В трубе шипел и
бурлил, всхлипывая, воздух. Таким образом, поняв, что происходит, я рассеял
внушение. Поэтому зададим вопрос: не проходил ли кто-нибудь мимо террасы?
Во время игры Андерсон сидел спиной к дому, лицом к саду; он сказал,
что никого не видел и ничего не слыхал. То же сказал Филатр, и, так как
никто, кроме меня, не слышал никаких слов, происшествие это осталось
замкнутым во мне. На вопросы, как я отнесся к нему, я ответил, что был,
правда, взволнован, но теперь лишь стараюсь понять.
- В самом деле, - сказал Филатр, - фраза, которую услышал Гарвей, может
быть объяснена только глубоко затаенным ходом наших психических часов, где
не видно ни стрелок, ни колесец. Что было сказано перед тем, как вы услышали
голос?
- Что? Стере спрашивал, что у меня на картах, приглашая открыть.
- Так. - Филатр подумал немного. - Заметьте, как это выходит: "Что у
вас?" Ответ слышал один Гарвей, и ответ был: "Бегущая по волнам".
- Но вопрос относился ко мне, - сказал я.
- Да. Только вы были предупреждены в ответе. Ответ прозвучал за вас, и
вы нам повторили его.
- Это не объяснение, - возразил Андерсон после того, как все
улыбнулись.
- Конечно, не объяснение. Я делаю простое сопоставление, которое мне
кажется интересным. Согласен, можно объяснить происшествие двойным сознанием
Рибо, или частичным бездействием некоторой доли мозга, подобным уголку сна в
нас, бодрствующих как целое. Так утверждает Бишер. Но сопоставление
очевидно. Оно напрашивается само, и, как ответ ни загадочен, - если
допустить, что это - ответ, - скрытый интерес Гарвея дан таинственными
словами, хотя их прикладной смысл утерян. Как ни поглощено внимание игрока
картами, оно связано в центре, но свободно по периферии. Оно там в тени,
среди явлений, скрытых тенью. Слова Стерса: "Что у вас?" могли вызвать
разряд из области тени раньше, чем, соответственно, блеснул центр внимания.
Ассоциация с чем бы то ни было могла быть мгновенной, дав неожиданные слова,
подобные трещинам на стекле от попавшего в него камня. Направление, рисунок,
число и длина трещин не могут быть высчитаны заранее, ни сведены обратным
путем к зависимости от сопротивления стекла камню. Таинственные слова Гарвея
есть причудливая трещина бессознательной сферы.
Действительно - так могло быть, но, несмотря на складность психической
картины, которую набросал Филатр, я был странно задет. Я сказал:
- Почему именно слова Стерса вызвали трещину?
- Так чьи же?
Я хотел сказать, что, допуская действие чужой мысли, он самым детским
образом считается с расстоянием, как будто такое действие безрезультатно за
пределами четырех футов стола, разделяющих игроков, но, не желая более
затягивать спор, заметил только, что объяснения этого рода сами нуждаются в
объяснениях.
- Конечно, - подтвердил Стере. - Если недостоверно, что мой обычный
вопрос извлек из подсознательной сферы Гарвея представление необычное, то
надо все решать снова. А это недостоверно, следовательно, недостоверно и
остальное.
Разговор в таком роде продолжался еще некоторое время, крайне раздражая
Дэлию, которая потребовала, наконец, переменить тему или принять
успокоительных капель. Вскоре после этого я распрощался с хозяевами и ушел;
со мной вышел Филатр.
Шагая в ногу, как солдаты, мы обогнули в молчании несколько углов и
вышли на площадь. Филатр пригласил зайти в кафе. Это было так странно для
моего состояния, что я согласился. Мы заняли стол у эстрады и потребовали
вина. На эстраде сменялись певицы и танцовщицы. Филатр стал снова развивать
тему о трещине на стекле, затем перешел к случаю с натуралистом Вайторном,
который, сидя в саду, услышал разговор пчел. Я слушал довольно внимательно.
Стук упавшего стула и чье-то требование за спиной слились в эту минуту
с настойчивым тактом танца. Я запомнил этот момент потому, что начал
испытывать сильнейшее желание немедленно удалиться. Оно было непроизвольно.
Не могло быть ничего хуже такого состояния, ничего томительнее и тревожнее
среди веселой музыки и яркого света. Еще не вставая, я заглянул в себя,
пытаясь найти причину и спрашивая, не утомлен ли я Филатром. Однако было
желание сидеть - именно с ним - в этом кафе, которое мне понравилось. Но я
уже не мог оставаться. Должен заметить, что я повиновался своему странному
чувству с досадой, обычной при всякой несвоевременной помехе. Я взглянул на
часы, сказал, что разболелась голова, и ушел, оставив доктора допивать вино.
Выйдя на тротуар, я остановился в недоумении, как останавливается
человек, стараясь угадать нужную ему дверь, и, подумав, отправился в гавань,
куда неизменно попадал вообще, если гулял бесцельно. Я решил теперь, что
ушел из кафе по причине простой нервности, но больше не жалел уже, что ушел.
"Бегущая по волнам"... Никогда еще я не размышлял так упорно о причуде
сознания, имеющей относительный смысл, - смысл шелеста за спиной, по звуку
которого невозможно угадать, какая шелестит ткань. Легкий ночной ветер,
сомнительно умеряя духоту, кружил среди белого света электрических фонарей
тополевый белый пух. В гавани его намело по угольной пыли у каменных столбов
и стен так много, что казалось, что север смешался с югом в фантастической и
знойной зиме. Я шел между двух молов, когда за вторым от меня увидел
стройное парусное судно с корпусом, напоминающим яхту. Его водоизмещение
могло быть около ста пятидесяти тонн. Оно было погружено в сон.
Ни души я не заметил на его палубе, но, подходя ближе, увидел с левого
борта вахтенного матроса. Сидел он на складном стуле и спал, прислонясь к
борту.
Я остановился неподалеку. Было пустынно и тихо. Звуки города сливались
в один монотонный неясный шум, подобный шуму отдаленно едущего экипажа;
