скатиться с лица. Миска упала на песок. Она не разбилась. Тулла медленно
опустилась на обе руки. Несколько крупных опилок, выплюнутых сварливой
фрезой, лежали перед ней желтыми крошками. Как и прежде, от бедра, она
повернулась примерно на девяносто градусов и вползла - грузно, тягуче,
сыто - в косую солнечную полосу, дотащила солнце на спине до конуры, на
пятачке перед лазом в конуру развернулась и задним ходом, свесив голову
и волосы, вместе с плоским, золотящим волосы и опилки солнцем, протисну-
лась внутрь.
Только тут Харрас снова закрыл глаза. Вернулись пестрые мухи. Мои за-
индевелые зубы. Его черный, встопорщенный вокруг ошейника воротник, ко-
торый никаким светом не высветлить. Утренняя возня моего встающего отца.
Воробьи вразброс вокруг пустой миски. Клочок ткани, бело-голубой, в кле-
точку. Пряди волос золотистое мерцание опилки лапы мухи уши сон утреннее
солнце: рубероид нагревался и начинал пахнуть.
Машинный мастер Дрезен тронул наконец велосипед и повез его к полу-
застекленной двери машинного цеха. На ходу он медленно качал головой -
слева направо и справа налево. В машинном цехе его ждали дисковая пила,
ленточная пила, фреза, выпрямитель и строгальный станок - остывшие и из-
голодавшиеся. Отец в туалете сосредоточенно кашлял. Я тихонько сполз с
кухонной табуретки.
К вечеру пятого дня Туллы в собачьей конуре,
в пятницу, столярных дел мастер попытался стронуть Туллу с места. Его
пятнадцатипфенниговая сигара "Фельфарбе" торчала по отношению к его доб-
ропорядочному лицу под прямым углом и каким-то образом скрадывала - отец
стоял в профиль - выпуклость его пуза. Этот статный человек сперва уго-
варивал Туллу по-хорошему. Доброта - лучшая приманка. Потом он заговорил
требовательней, раньше времени уронил столбик пепла с дрогнувшей сигары,
отчего выпуклость пуза сразу обозначилась резче. Он пригрозил наказани-
ем. Когда он переступил полукруг, радиус которого был отмерян собачьей
цепью, и вынул из карманов свои сильные мастеровые руки, Харрас в брыз-
гах опилок вылетел из конуры, натянул цепь и передними лапами бросил всю
свою смоляную черноту прямо столярных дел мастеру на грудь. Мой отец по-
качнулся назад и побагровел с лица, на котором все еще, но уже не слиш-
ком отчетливо различался остаток сигары. Он схватил обрешеточную рейку
из тех, что стояли возле пильных козел, но Харраса, который без всякого
лая упруго испытывал цепь на разрыв, бить не стал, предпочел опустить
свою мастеровую руку с рейкой, а отлупил лишь полчаса спустя, и не рей-
кой, а голой рукой, ученика Хоттена Шервинского, потому что Хоттен Шер-
винский, согласно рапорту машинного мастера, своевременно не чистит и не
смазывает фрезу; кроме того, утверждалось, что вышепоименованный ученик
присвоил дверные петли и килограмм дюймовых гвоздей.
Следующий день Туллы в собачьей конуре,
уже шестой, был субботним. Август Покрифке в своих деревянных башма-
ках составил вместе пильные козлы, убрал Харрасовы какашки и принялся
подметать и разрыхлять граблями двор, оставляя на песке не то чтобы бе-
зобразные, а просто глубокие и незамысловатые узоры. С ожесточением он
снова и снова водил граблями возле опасного полукруга, отчего взрыхлен-
ный песок в этом месте становился все темней. Тулла не показывалась. Пи-
сала она, когда ей приспичивало - а она привыкла мочиться примерно раз в
час, - прямо в опилки, которые Август Покрифке каждый вечер так и так
менял. Однако вечером шестого Туллиного дня в собачьей конуре он не
рискнул обновить опилочное ложе. Как только он в своих стоеросовых дере-
вянных башмаках, с совком и березовым веником, с корзиной, полной мель-
чайших опилок из-под фрезы и шлифовального станка, сделал первый мужест-
венный шаг через разрытый лапами полукруг, обозначив свое присутствие и
намерение привычной, ежевечерне повторяемой присказкой "умница, умница,
будь умницей" - из конуры донеслось не то чтобы злобное, а скорее пре-
дупредительное рычание.
В ту субботу опилки в собачьей конуре поменять не удалось; не удалось
Августу Покрифке и спустить сторожевого пса Харраса с цепи. Со злой со-
бакой на привязи да при тощей луне столярная мастерская осталась на всю
ночь считай что без охраны; но воры к нам не залезли.
В воскресенье,
в Туллин седьмой день в собачьей конуре, у Эрны Покрифке созрела одна
задумка. Эрна появилась после завтрака, левой рукой волоча за собой
стул, четвертая ножка которого, пересекая вчерашние грабельные узоры Эр-
ниного мужа, прорезала в них глубокую, решительную борозду. В правой ру-
ке она несла собачью миску, до верху наполненную бугристыми говяжьими
почками и надвое разрезанными бараньими сердцами: сердечные желудочки
выворачивали напоказ все свои аорты, связки, жилы и гладкие внутренние
стенки. В почтительном шаге от полукруга, прямо против входа в конуру,
она долго и тщательно устанавливала стул, потом, наконец, уселась и съ-
ежилась, вся скособоченная, кривая, с зыркающими крысиными глазками и
маленькой, скорее обкарнанной, чем постриженной головкой, в черном воск-
ресном платье. Из пристегнутой спереди матерчатой сумочки она извлекла
вязанье и принялась вязать, наставляя острые спицы на собачью конуру, на
Харраса и на свою дочь Туллу.
Мы, то есть столярных дел мастер, моя мать, Август Покрифке вместе с
сыновьями Александром и Зигесмундом, полдня простояли у кухонного окна,
глазея во двор то все скопом, то поодиночке. Да и в других квартирах в
окнах, что выходят во двор, торчали сидя и стоя жильцы и дети жильцов -
а в окне первого этажа одна, потому что одинокая, сидела старушка мам-
зель Добслаф и тоже глазела во двор.
Я сменить себя не давал и стоял безотлучно. Ни игрой в "братец не
сердись", ни воскресным пирогом с корицей меня от окна было не оттащить.
Стоял ласковый августовский день, а назавтра начиналась школа. Нижние
створки наших двойных окон мы по настоянию Эрны Покрифке закрыли. Квад-
ратные же верхние были слегка приотворены и впускали в нашу кухню-столо-
вую свежий воздух вперемешку с мухами и гарканьем соседского петуха. Все
шумы на улице, включая звуки трубы с Лабского проезда, где каждое Божье
воскресенье какой-то чудак разучивал на чердаке одного из домов свои
пассажи, то и дело менялись. Неизменным оставалось только тихое неживое
шуршание, перестук, бормот, причмокивание и сюсюканье - какое-то въедли-
во-гнусавое, с присвистом, словно ветер гуляет в ветвях кошнадерского
ольшаника, и перепляс бесчисленных спиц, жемчужные четки, скомканный
лист разглаживается сам собой, мышка-норушка точит зубки, соломинка к
соломинке жмется: мамаша Покрифке не просто вязала, наставив на конуру
спицы, она ворожила, пришепетывала, шушукала, прищелкивала языком, стре-
котала и присвистывала в ту же сторону. Я видел в профиль ее тонкие гу-
бы, ее скачущий, пилящий и вдалбливающий, то грозно выставленный, то
кротко спрятанный подбородок, ее семнадцать пальцев и четыре неугомонные
попрыгуньи-спицы, из-под которых в ее тафтяном черном подоле вырастало
что-то голубенькое, предназначенное, безусловно, для Туллы - Тулла потом
это и носила.
Собачья конура со своими обитателями не подавала признаков жизни. В
самом начале, когда вязание и причитания только набирали силу и явно не
думали прекращаться, Харрас вяло и не поднимая глаз вышел из будки. Зев-
нув до хруста и сладко потянувшись, он направился к миске с мясом, по
пути, судорожно присев, выдавил из себя свою тугую колбаску, потом и ла-
пу не забыл поднять. Миску он зубами подтащил к конуре, заглотал там,
нетерпеливо пританцовывая задними лапами, говяжьи почки и бараньи сердца
со всеми их вывернутыми изнанками, но при этом так искусно заслонял вход
в конуру, что понять, отведала ли Тулла вместе с ним от сердец и почек,
было невозможно.
К вечеру Эрна Покрифке вернулась в дом с почти готовой голубой вяза-
ной кофточкой. Мы боялись спрашивать. "Братец не сердись" был срочно уб-
ран со стола. Пирог с корицей остался недоеденным. После ужина отец
строго встал, сурово посмотрел на пейзаж маслом с кужской ольхой посере-
дине и сказал, что пора наконец что-то с этим делать.
На следующий день,
утром в понедельник, столярных дел мастер собрался идти в полицию;
Эрна Покрифке, расставив для упора ноги и надрывая горло, костерила его
на чем свет стоит, назвав, среди прочего, сраной жабой-вонючкой; один я,
уже с ранцем за плечами, стоял на своем наблюдательном посту у кухонного
окна. И тут я увидел, как Тулла, вся тощая, качаясь от слабости, в соп-
ровождении понурившего голову Харраса, покидает собачью конуру. Сперва
она ползла на четвереньках, потом распрямилась совсем как человек и не-
верным шагом - Харрас не решился стать ей поперек дороги - перешагнула
разрытый его лапами полукруг. На двух ногах, чумазая, серая, но местами
добела вылизанная длинным собачьим языком, она почти на ощупь добрела до
калитки.
Харрас лишь один раз взвыл ей вслед, но его вой легко заглушил исте-
рический крик дисковой пилы.
Покуда для меня и Туллы,
для Йенни и всех других школьников возобновились занятия, Харрас по-
тихоньку снова вжился в свою судьбу сторожевого пса, в унылые будни, мо-
нотонный ход которых не нарушило даже известие, пришедшее недели три
спустя и означавшее, что племенной кобель Харрас в очередной раз зарабо-
тал для моего отца, столярных дел мастера Либенау, еще двадцать пять
гульденов. Тот визит в питомник служебных собак полицейского отделения
Верхний Штрис, несмотря на всю его краткосрочность, принес свои резуль-
таты. А еще спустя некоторое время из специального, "строго для служеб-
ного пользования в полицейских питомниках служебного собаководства" из-
готовленного формуляра, присланного нам по почте, нам стало известно,
что сука Текла, порода немецкая овчарка, из Шюдделькау, владелец - соба-
ковод Альбрехт Лееб, регистр. номер 4356, принесла пять щенков. А потом,
еще несколько месяцев спустя, после Рождества, Нового года, снега, отте-
пели, снова снега, еще одного долгого снега, после первых весенних ру-
чейков, после раздачи в школе пасхальных выпускных свидетельств - всех
перевели, - после еще какого-то времени, когда вообще ничего интересного
не происходило - ну разве что стоит упомянуть о несчастном случае в на-
шем машинном цехе, когда ученик Хоттен Шервинский, работая на дисковой
пиле, лишился среднего и указательного пальцев левой руки, - вдруг приш-
ло то самое заказное письмо, в котором за подписью гауляйтера Форстера -
то бишь самого главного партийного начальника всего округа Данциг - со-
общалось, что Управлением округа из питомника служебных собак полицейс-
кого отделения Верхний Штрис приобретен молодой кобель-овчарка по кличке
Принц из выводка Фалько, Кастор, Бодо, Мира, Принц от суки Теклы из Шюд-
делькау, владелец - собаковод А.Лееб, Данциг-Ора, и кобеля Харраса из
Никельсвальде, мельница Луизы, владелец - собаковод Фридрих Либенау,
столярных дел мастер из Данциг-Лангфура, во исполнение решения, принято-
го от имени партии и всего немецкого населения немецкого города Данциг:
Вождю и Канцлеру Рейха по случаю сорок шестой годовщины со дня его рож-
дения подарить кобеля-овчарку по кличке Принц, сформировав для вручения
подарка официальную делегацию. Вождь и Канцлер Рейха к предложению от-
несся доброжелательно, согласен принять подарок округа Данциг и будет
держать овчарку по кличке Принц вместе с другими своими собаками.
К заказному письму было приложено небольшое, формата открытки, фото
Вождя с его собственноручной подписью. На фото он был запечатлен в наци-
ональной одежде верхнебаварских крестьян, только деревенский сюртук был
немного улучшенного, городского покроя. В ногах у него улеглась дымча-
то-серая на фото овчарка со светлыми, вероятно желтыми разводами на гру-
ди и холке. На заднем плане громоздились горные массивы. Вождь весело
