При этом выяснилось вскоре, что профессионализм в девушках отталкивает
его так притягательно, что у него, вопреки всем его прогнозам, все восп-
рянуло, а потом, по школьным ценам и с умелой помощью немногословной де-
вушки по имени Элизабет, успокоилось и улеглось. Воспоминания об этом ее
благом деле ничуть, впрочем, не помешали ему по пути домой - сперва по
Староградскому рву вверх, потом по Перечному граду вниз - злобно скреже-
тать зубами и предаваться мрачным размышлениям о продажности баб вообще
и в частности.
Дорогая кузина!
Точно с такой же тигровой, шоколадно-коричневой в яично-желтую полос-
ку рисовальной папкой, которая облагораживала его визиты в непотребный
Столярный переулок, превращая их в легальные художественные экскурсии,
Эдди Амзель в сопровождении Вальтера Матерна приходил и в наш доходный
дом. Мы оба видели его в музыкальной гостиной учителя музыки Фель-
знер-Имбса, где он, поставив перед собой статуэтку фарфоровой балерины,
бросал на бумагу ажурные, как дыхание, эскизы. А в один из умытых, сол-
нечных майских дней я увидел, как он подходит к моему отцу, столярных
дел мастеру, указывает на свою тигровую папку и тут же ее раскрывает,
предоставляя рисункам говорить самим за себя. И отец сходу дал ему раз-
решение рисовать нашего сторожевого пса Харраса. Только втолковал ему,
чтобы он со всеми своими причиндалами располагался за чертой того полук-
руга, который канавкой и насыпью достаточно ясно обозначал пределы дося-
гаемости собачьей цепи.
- Собака злая, и художников наверняка не жалует, - так мой отец, сто-
лярных дел мастер, сказал.
Однако с первого дня наш Харрас слушался Эдди Амзеля с самого тихого
полуслова. Амзель сделал Харраса своей собачьей моделью. Амзель не гово-
рил, к примеру, "Харрас, сидеть!", как это делала Тулла, которая говори-
ла "Сидеть, Харрас!", если нужно было, чтобы Харрас неподвижно сел. С
первого дня Амзель игнорировал его собачью кличку Харрас и обращался к
нашему сторожевому псу, когда хотел, чтобы тот поменял позу, примерно
так:
- Ах, Плутон, не соблаговолите ли вы сперва встать на все четыре ла-
пы, а потом правую переднюю поднять и слегка согнуть, но непринужденно,
еще свободнее, пожалуйста. А теперь не будете ли вы так добры повернуть
вашу благородную голову овчарки вполоборота налево, вот так, именно так,
прошу вас, Плутон, так и оставайтесь.
И Харрас отзывался на кличку Плутон, словно он и вправду весь свой
век был адским псом преисподней. Казалось, серый в клеточку, спортивного
покроя костюм Амзеля вот-вот лопнет по всем швам под напором его необъ-
ятных телес. Макушку его укрывала белая льняная шапочка, придававшая ему
невнятное сходство с английским репортером. Но одежка была не новая:
все, что носил Амзель, вид имело подержанный, да и было подержанное, по-
тому что он, - так рассказывали, - хотя деньги на карманные расходы имел
сказочные, покупал только ношеные вещи либо в ломбарде, либо в лавках
старьевщиков в Поденном переулке. А ботинки так и вовсе вроде были от
почтальона. Он водружался своим широченным задом на маленький, но, судя
по всему, невероятно прочный складной стульчик. Но покуда он, оперев на
упругую левую ляжку свою папку с прижатым к ней чистым листом, расслаб-
ленной правой рукой как бы от запястья водил по нему своей неизменной
густо-черной кисточкой, которая постепенно покрывала лист из левого
верхнего угла в правый нижний стремительными, летящими, иногда, впрочем,
неудачными, но чаще очень точными и какими-то удивительно свежими зари-
совками нашего сторожевого пса Харраса или, как он считал, адского пса
Плутона, вокруг день ото дня все больше - а Эдди Амзель рисовал у нас во
дворе примерно неделю, каждый день после обеда, - нагнетались самые раз-
ные страсти и осложнения.
Во-первых, поодаль всегда стоял Вальтер Матерн. Одетый в живописные
лохмотья - этакий костюмированный пролетарий в злободневной критической
пьесе, который заучил наизусть свои обличительные тирады и в третьем ак-
те становится предводителем мятежа, - он у нас во дворе становился, нап-
ротив, жертвой дисковой пилы. Подобно нашему Харрасу, который то и дело,
особенно в плохую погоду, подхватывал ее напев - только пилы, фрезы ни-
когда - руладами истошного воя, задирая морду к небу, так и этот молодой
человек голос нашей пилы спокойно переносить не мог. Он, правда, голову
не задирал и выть не порывался, не произносил и пылких бунтарских моно-
логов, а перемалывал рабочий шум инструмента своим старым излюбленным
способом - сухим скрежетом зубовным.
Этот скрежет, однако, действовал на Харраса. Губы его раскрывались,
обнажая нехороший оскал. Углы губ подрагивали. Ноздри расширялись. Спин-
ка носа сморщивалась от кончика до самого корня. Знаменитые стоячие, с
легким наклоном вперед овчарочьи уши теряли свою уверенную стать и опа-
дали. Харрас поджимал хвост, выгибал спину от холки до крупа трусливым
горбом, словом, выглядел просто как побитая собака. И вот в этой позор-
ной позе Эдди Амзель запечатлевал его снова и снова, причем с самой
прискорбной достоверностью - то юркой густо-черной кисточкой, то царапа-
ющим врастопырку пером, то вдохновенно-брызгучим рапидографом. Наша дис-
ковая пила, скрежещущие зубы Вальтера Матерна и наш Харрас, которого эта
пила и этот скрежет превращали в выродка, - все они работали художнику
Эдди Амзелю на руку. А все вместе - дисковая пила, Матерн, пес и Амзель
- они образовывали примерно столь же слаженную рабочую команду, как ав-
торский коллектив господина Браукселя, где он, я и еще некий соавтор пи-
шут одновременно и должны управиться к четвертому февраля, когда начнет-
ся вся эта свистопляска и прочая дребедень со звездами.
Но моя кузина Тулла,
которая, день ото дня разъяряясь все больше, стояла тут же поодаль,
больше в стороне оставаться не хотела. Всевластие Амзеля над адским псом
Плутоном лишало ее прежней власти над сторожевым псом Харрасом. Не то
чтобы пес совсем перестал ее слушаться - он, как и прежде, садился не-
подвижно, когда она приказывала "Сидеть, Харрас!", только исполнял эти
все более сурово выкрикиваемые команды до того рассеянно и бездумно, что
и Тулла сама себе, и я сам себе и Тулле вынуждены были признаться: этот
Амзель портит нам собаку.
Тулла,
вне себя от ярости, сперва просто бросалась камушками, не однажды
весьма метко попадая Амзелю то в круглую спину, то в мясистый загривок.
Он, однако, легким пожатием плеч и вялым поворотом головы всякий раз да-
вал понять, что, хотя камушек его и задел, чувствовать себя задетым он
не намерен.
Тулла,
с перекошенным белым лицом, опрокинула его пузырек с тушью. Черная,
отсверкивающая металлом лужица долго поблескивала на песке нашего двора
и не хотела рассасываться. Амзель достал новый пузырек из кармана и как
бы между прочим показал, что у него и третий в запасе.
Когда Тулла,
подкравшись сзади, швырнула горсть мельчайших опилок, из тех, что ап-
петитной горкой скапливаются в ящичке под кожухом дисковой пилы, на поч-
ти законченный, еще влажный и поблескивающий рисунок, Эдди Амзель сперва
удивился, потом рассмеялся, раздосадованно и добродушно одновременно,
по-отечески погрозил Тулле, которая с отдаления наблюдала за произведен-
ным эффектом, своим толстым пальцем-сарделькой, после чего, все более и
более вдохновляясь открывшейся новой техникой, начал обрабатывать при-
липшие к бумаге опилки, придавая рисунку то, что в наши дни называют
структурой; он мгновенно оценил возможности этой хотя и забавной, но не-
долговечной художественной манеры, извлекающей выгоду из случайности,
тут же прихватил мелких опилок из ящичка под дисковой пилой, завернул их
в носовой платок, добавил туда же мохнатые стружки от фрезы, игривые ло-
коны от строгального станка, остренькие опилки от пилы ленточной и собс-
твенноручно, не дожидаясь Туллиных набегов из-за спины, сообщил своему
рисунку кисточкой точечно-бугристый рельеф, прелесть которого состояла
еще и в том, что некоторая часть прилипших к рисунку древесных крупиц
через какое-то время отпадала, обнажая таинственно мерцающие крохотные
островки чистой бумаги. Однажды - видимо, он был недоволен своими слиш-
ком нарочитыми стружечно-опилковыми загрунтовками - он попросил Туллу
подкрасться сзади и как бы непроизвольно швырнуть на только что закон-
ченный лист пригоршню опилок, стружек, можно даже песка. Он многого ожи-
дал от Туллиного соавторства; но та отказалась и изобразила "задернутые
занавески".
Моей кузине Тулле никак не удавалось
ущучить живописца и укротителя собак Эдди Амзеля. И только Август
Покрифке сумел нащупать его слабину. С пильными козлами на плече, он не
раз останавливался за спиной у художника и, хрустя своими клейкими паль-
цами, высказывал критические соображения и похвалы, обстоятельно вспоми-
нал другого художника, который в свое время каждое лето приезжал в Кош-
надерию и писал маслом Остервикское озеро, "церкву" в Шлангентине и раз-
ных кошнадерских обитателей - таких, как Йозеф Бутт из Аннафельда, порт-
ной Мусольф из Дамерау и вдова Ванда Йентак. И его тоже за резкой торфа
нарисовали, а потом под названием "Резчик торфа" даже в Конице на выс-
тавке показывали. Эдди Амзель интерес к собрату по живописи выказал, од-
нако наносить быстрые штрихи на бумагу не бросил. Тогда Август Покрифке
оставил Кошнадерию и завел разговор о политической карьере нашего сторо-
жевого пса. Со всеми подробностями он поведал о том, каким образом Вождь
у себя в Оберзальцберге оказался владельцем овчарки по кличке Принц.
Рассказал и про фотографию с подписью, что висит у нас в красной горнице
над горкой грушевого дерева, выпускной работой одного из отцовских под-
мастерьев, рассказывал, загибая пальцы, сколько раз его дочку Туллу,
сфотографированную вместе с Харрасом, а то и посреди большой статьи о
Харрасе, в газетах пропечатали. Амзель вместе с ним порадовался ранним
успехам Туллы и принялся за новый рисунок сидящего Харраса, или Плутона.
Август Покрифке выразил уверенность, что уж Вождь-то все сделает как на-
до, уж в нем-то можно не сомневаться, ума у него больше, чем у всех про-
чих, вместе взятых, и рисовать он, кстати, тоже умеет. А кроме того,
Вождь не из этих, которые только и знают, что важных господ из себя ра-
зыгрывать.
- Вождь, он когда в машине-то едет, всегда спереди с нашим братом шо-
фером сидит, а не сзади, как какой-нибудь жидюга.
Амзель счел народную простоту Вождя весьма похвальной и перенес на
бумагу уши адского пса с карикатурным преувеличением - они встали совсем
уж торчком. Тогда Август Покрифке поинтересовался, состоит ли Амзель по-
ка только в молодежном союзе "Гитлерюгенд" или уже в партию вступил; по-
тому как где-нибудь, либо тут, либо там, Амзель - так ведь, кажись, его
звать - конечно же состоит наверняка.
Тут Амзель медленно опустил кисточку, проглядел, склонив голову чуть
набок, еще раз рисунок сидящего Харраса или Плутона, а затем, повернув-
шись всем своим круглым, взмокшим, забрызганным веснушками лицом к воп-
рошающему, с готовностью ответил, что нет, к сожалению, он нигде никакой
не член и о человеке этом - ну-ка, еще раз, как там его зовут? - слышит
впервые, но теперь обязательно наведет справки, кто этот господин, отку-
да родом и какие у него планы на будущее.
Тулла
на следующий день сполна отплатила Амзелю за его неосведомленность.
Едва он уселся на своем прочном походном стульчике, едва опер на упругую
левую ляжку свою папку с листом бумаги, едва Харрас, он же Плутон, при-
нял свою новую модельную позу - лежа с вытянутыми передними лапами и
бдительно-гордо вскинутой головой, - едва кисточка Амзеля обмакнулась в
пузырек с тушью и напилась досыта, едва Вальтер Матерн, правым ухом к
дисковой пиле, занял свой наблюдательный пост, - как дверь столярный
