местная женщина, - слушайте, что говорит народ. Смиритесь.
Таков закон. Лучше смотрите, о чужеземцы, вот он - наш Великий
Мост!
Ужасная бледность покрыла лица иностранцев. Машина
двигалась в стальном коридоре конструкции. Несчастные потеряли
счет времени. Где-то внизу сверкала начищенная до глянца вода
залива. На другом берегу машина повернула обратно.
Хозяева молитвенными голосами принялись исполнять славу
своему мосту. Стало ясно, что пленников будут продолжать возить
по мосту, пока они не сдадутся.
Мужество покинуло иностранцев. Глухими голосами они
поклялись, что:
1) Сиднейский Мост самый висячий и при этом самый длинный
и красивый мост в мире;
2) мельбурнцы клевещут, называя его вешалкой, у них самих
мост самый дрянной из всех мостов;
3) Великий Сиднейский Мост необходимо еще будет осмотреть
днем, на рассвете, на закате и при солнечном затмении;
4) в течение всей оставшейся жизни иностранцы, где бы они
ни были, обязуются хвалить Мост, рассказывать про Мост,
описывать Мост;
5) они видели своими глазами, что Мост имеет два
трамвайных пути, два железнодорожных, проезжую часть в шесть
рядов автомашин, обзорную вышку и сетку для самоубийц;
6) все вышеизложенное заявлено совершенно добровольно, по
глубокому внутреннему убеждению.
После этого пленников заставили несколько раз воскликнуть:
"Спасибо, что нас сюда привезли!", "Страшно подумать, если б мы
его не увидели!", "Какое счастье иметь такой Мост!".
Если в этой истории что и преувеличено, то самая малость.
Я понимаю, что у каждого города есть своя слабость, но хуже
всего, когда это мост, да еще такой длинный. Пока по нему
идешь, забываешь, зачем ты отправился на тот берег. Построив
мост, Сидней залез в долги, с каждой проезжающей машины взимают
шиллинг, и неизвестно, когда это кончится. Мост постоянно
красят. Пока доберутся до конца, начало уже облупилось. У
парней, которые висят в люльках с кистями, были счастливые,
спокойные физиономии. Работа им обеспечена пожизненно.
Как-то под вечер, блуждая по Сиднею, мы вышли к заливу.
Набережных в Сиднее нет. Город повернулся спиной к воде. Берег
был застроен угрюмыми пакгаузами. Вдали мы увидели мост. Он был
удивителен. Он поднимался над заливом, как глубокий вздох. В
глубоком облаке света он парил среди грязноватых скучных
берегов. Дуга его вздувалась стальным бицепсом. Он был бы еще
краше, если б им не заставляли любоваться. Красоту лучше
открывать самому. Но тут же я вспомнил, как сам вожу по
Ленинграду гостей и заставляю их любоваться Невой, дворцами и
требую похвал. Зачем мне это нужно? До чего ж мы все одинаковы!
Это не бог весть какое открытие обрадовало меня, я находил в
нем даже что-то замечательное: за столько тысяч километров люди
подвержены тем же слабостям, так же наивны и тщеславны. Очень
приятно. Ничто так не сближает, как слабости. Хитрость в том,
чтобы искать их не у других, а у себя. Честно признаваться в
них - вот что оказывается почему-то самым сложным.
КИНГ-КРОСС
1
"Он нетипичен для нашего города, - объясняли нам, - нельзя
судить о Сиднее по этому проклятому Кинг-Кроссу".
Кинг-Кросса почти стыдились, о нем избегали писать, не
любили говорить. Нас просили не ходить на Кинг-Кросс, не
советовали - не то чтоб там было что-то такое, просто не стоит
тратить времени.
Иногда вечером мы проезжали Кинг-Кросс. Там было много
народа и много света. Казалось, что-то происходит на этой
улице. Гуляние? А может, киносъемки? Чем-то отличался ее
густой, тягучий людской поток от обычных прохожих. Меня всегда
привлекали двери с надписью: "Посторонним вход воспрещен". Мало
того, что я неисправимо любопытен, я еще терпеть не могу
запретов. Наверное, Лен Фокс страдал той же болезнью - он
подмигнул нам, и при первом удобном случае мы отправились на
Кинг-Кросс.
Мы двигались, не торопясь, в плотной толпе, разглядывая
встречных, и встречные разглядывали нас. Это не было ленивым
любопытством театральных фойе. Что-то связывало толпу. Она не
гуляла, она была чем-то занята.
Сама улица скрывалась за ослепительным светом. Освещение
было настолько пронзительным, что создавало ощущение события.
Как ночная игра на стадионе. Как праздничная иллюминация. Дома
были плотно начинены всевозможными кабаре и ресторанчиками.
Узкие спуски в подвальчики пылали щитами с цветными фото
стриптизов. Сквозь открытые двери баров блестели стойки,
миксеры и прочая аппаратура для коктейлей. Подмигивал русский
рестооан "Балалайка". За стеклами кафе в зеленоватом свете, как
в аквариуме, скользили пары. А были сидящие неподвижно над
рюмкой, естественные, как манекены.
В небе мчались, плясали слова реклам, вспыхивали вывески
ревю, над ними светились обнаженные груди девиц всех мастей,
прозрачные прекрасные груди, и длинные голые ноги. Перед ними
кружились, толпились пятнадцатилетние юнцы и постарше,
причудливо разнаряженные, в алых рубахах, в черных трико,
бородатые, в больших черных очках, мелькали какие-то типы с
накрашенными губами.
На углу стояло нечто диковинное - существо с красивой
золотистой косой и золотистыми усами. Я подошел ближе. Коса
была натуральная, пышная, усы тоже натуральные, только
закрученные. Остальное составляли черная рубаха, черные джинсы,
внутри которых разместился здоровенный парень. Его толстая
заплетенная коса лежала на плече. Он обнимался с коротко
остриженной девушкой. Тут я стал замечать, что он не одинок:
как на старинном маскараде, мимо двигались и другие парни с
буклями, женскими прическами. Парни шли с отличными девушками,
стриженными по-мужски; волосы их были раскрашены в розовое,
голубое, зеленоватое. Проститутки совершенно терялись в этой
толпе. Шныряли продавцы чего-то, шептались в подъездах о
чем-то, кто-то зачарованно столбенел у витрин, кругом пили,
курили, и все это колыхалось, мельтешило, как облако вечерней
мошкары. Музыка ресторанов, транзисторов, радиол складывалась в
общее завывание. В теплоте вечера плыли запахи бензина и
косметики. Все было насыщено блеском глаз, жаждой каких-то
встреч, приключений, ожиданием необычного.
По мостовой так же слитно двигалась толпа машин. На
перекрестке, огибаемый потоками авто, стоял полицейский. Толпа
скапливалась у перехода, ожидая сигнала. Кто-то поторопил
полицейского, и тот нахмурился. С другого угла крикнули:
- Душечка, тебе там не скучно?
Полицейский рассвирепел, и это подзадорило шутников.
Выкрики полетели в него с обеих сторон. Видно было, как челюсти
его сжались, он стоял недоступный, защищенный идущими машинами,
олицетворение власти, и не пускал толпу. Ему хватило бы машин,
чтобы держать нас часами. Перекресток вопил, народу прибывало,
теперь полицейский усмехался, он наглядно показывал могущество
диктатуры.
Наконец кому-то удалось его рассмешить, полицейский поднял
руку, машины остановились, все закричали "ура!" и бросились на
мостовую на другую сторону улицы в погоне за чем-то.
Я тоже спешил и оглядывался - мне все время казалось, что
где-то рядом что-то произошло, а может, именно сейчас
происходит - впереди, за спиной, в переулке за углом.
Кинг-Кросс существует не для увеселения туристов, это не
парижская площадь Пигаль. Кинг-Кросс сам для себя. Чьи-то
подведенные глаза следят из-за стекла. Старуха, свесясь из
окна, часами завороженно смотрит на безостановочное кружение.
Город давно опустел, заперся в коттеджах, уткнулся в
пухлые, по пятьдесят страниц газеты, в телевизоры, и остался
только Кинг-Кросс, единственный, кто хоть как-то утоляет жажду
общения.
Время от времени нам попадалась пара - босая девушка и
парень в деревянных сандалетах. На груди у него висел
транзистор. Они шли обнявшись, слушали музыку и глазели по
сторонам. Между собой они не говорили. Лица их были безмятежно
довольны. Транзистор и Кинг-Кросс освобождали их от
необходимости развлекать друг друга.
Я представил себе, как они встречаются здесь по вечерам и
гуляют, часами не обмениваясь ни словом. Иногда идут в кино, -
там тоже не нужно говорить. У телевизора тоже сидят молча. Вряд
ли они приступали к разговорам в постели. Им незачем утруждать
себя искать тему разговора, нужные слова, интонации.
На Кинг-Кроссе разговаривать некогда - боишься что-то
пропустить - и думать некогда. Мелькание лиц, реклам, вывесок.
И ведь вроде бы живешь, бурно, ярко, в длинной возбужденной
толпе, - они-то ведь недаром здесь, что-то, значит, происходит,
должно происходить. Живешь вовсю - глазами, ногами, что-то
жуешь, пьешь, куришь. Участвует все, кроме головы. Как будто ее
нет. Она не нужна. Очень удобно, а главное - современно. Можно
ни о чем не думать. Глотаешь пустоту. Великолепно оформленную
пустоту.
2
В центре Кинг-Кросса сверкала большущая вывеска "Стомп". Я
посмотрел на Оксану. Она не знала, что это значит. Лен
засмеялся и успокоил ее. Ни в одном из английских словарей еще
не было этого слова.
- Зашли? - подмигнул он.
И мы зашли.
Потолок, стены огромного дансинга терялись где-то в
синеватой мгле. На высокой эстраде, сбоку, работало четверо
парней. Они играли почти непрерывно. Рубашки их потемнели от
пота. Подменяя друг друга, они выбегали к микрофону и яростно
выкрикивали - слов не было, один ритм, хриплый, укачивающий
ритм. Внизу сотни людей танцевали. Танец назывался "стомп".
Танцевали как будто парами, но это не были пары. Каждый
танцевал сам по себе. Танцующие топтались, покачиваясь из
стороны в сторону на расстоянии нескольких шагов друг от друга,
топтались и больше ничего, иногда они теряли партнера в толпе и
не искали его, возможно, они и не замечали его отсутствия.
Танец одиноких, им не нужен был партнер. Каждый танцевал сам
для себя, полузакрыв глаза, уйдя в полузабытье. Большинство
составляли подростки пятнадцати - семнадцати лет. Девочки
скидывали туфли, некоторые были в брюках, в шортах, не
существовало никаких ограничений. И при этом танец был лишен
секса, в нем не чувствовалось ничего эротического, ничего
волнующего. Пожалуй, эта бесполость больше всего меня огорчала.
Наши ханжи - и те бы растерялись. Никакого смысла я не видел в
таком танце, скорее он походил на какой-то религиозный обряд.
Стомп почти не требовал умения, не было пар, выделявшихся
искусством. Волнообразно и одинаково они раскачивались в такт
набегающему ритму. Порой из толпы выходили, садились за
столиками рядом с нами, и я видел, как постепенно лица их
освобождались от стомпа, начинали улыбаться, становились
разными лицами обычных мальчиков и девочек. Они пили лимонад,
пиво и даже ухаживали друг за другом. А на синтетической
подстилке однообразно колыхались лишенные примет тела.
- Ну и танец, - сказал Лен. - Ни прижать, ни обнять. В чем
тут смысл?
Лен тоже впервые попал сюда. Дези пожала плечами:
- А они и не ищут смысла.
- Чего ж они ищут?
Дези прищурилась:
- Может быть, они хотят потерять себя? Дези была артистка.
Она сама иногда ходила сюда потанцевать и знала этих ребят. "В
ваши годы, - сказала ей одна из девочек, - в ваши годы
танцевали буги-вуги и рок, а мы танцуем стомп, у нас свои
танцы". Имея двадцать три года, Дези была снисходительна.
- Видите, у них все свое, - сказала она. - Они не желают
ничего нашего. Парни будут ходить с косами, девочки будут
делать зеленые брови, лишь бы не так, как старшие.
