за руку, мешая вскочить, бежать.
- Какая пресс-конференция? Зачем? Не хочу! Пустите меня!
Первое, что пришло мне в голову, - это схватить штатив
киноаппарата и, вертя его над головой, пробиваться к выходу.
Я не хотел никакой пресс-конференции, я хотел пить, я
хотел курить, хотел вытереть пот, я был грязный, небритый, я
хотел под душ, я мечтал отделаться от своего пальто. Я был
готов к чему угодно, только не к пресс-конференции.
"Советский писатель в Австралии!
В ответ на вопросы он опустился на четвереньки, укусил
нашего корреспондента, рыча, выбежал из аэропорта и скрылся в
соседней пустыне..."
- Товарищи, учтите, возможны всякие провокации,
реакционные круги этой страны могут встретить вас враждебно...
- Ты слушай меня, я человек опытный, я эту буржуазную
журналистику, как свои пять. Они любят, когда им отвечают
быстро, остроумно. Что-нибудь такое находчивое. И оригинальное.
Чтобы вынести в заголовок. Например: "Остановись, мгновенье, -
ты прекрасно" или: "Собака лает - ветер носит". Действуй в
таком роде.
- Буржуазные журналисты - они могут приписать тебе что
угодно. Говорил ты, не говорил - это их не остановит, потом
ходи доказывай.
Со всех сторон нависли занесенные шариковые ручки.
Господи, как я ненавидел этих журналистов - чистых, выбритых, в
легких рубашках.
- Зачем мы приехали? Не для того, чтобы потеть на
пресс-конференциях. Проделать шесть тысяч километров, чтобы
рассказывать вам про Достоевского?
Я огрызался, накидывался на них, - ничего не получалось.
Они не обиделись и не ушли. Они весело строчили в своих
блокнотах, как будто им нравился мой тон.
- Печатаете ли вы несоциалистических реалистов?
- Богатые ли вы люди?
- А можете вы сами напечатать свой роман?
- Что сейчас делает Пастернак?
Пастернак? Сверкнули блицы, фиксируя мои вылупленные от
изумления глаза. Я невесело рассмеялся. Каждый из них умел
стенографировать, у них были отличные портативные
магнитофончики и превосходные фотоаппараты, они были оснащены
по последнему слову журналистской техники, - но до чего ж они
мало знали, до чего ж нелепы были приготовленные вопросы! Я
смеялся над собой и над ними. Я увидел, что передо мной
сидят замороченные газетные работяги, мало знающие, мало
читающие.
- Кто вам нравится из современных западных писателей?
- Хемингуэй, - сказал я, - Колдуэлл. - Я вспомнил одного
нашего критика и в пику ему добавил: - Кафка.
- Кто?
- Кафка,- повторила Оксана.
И по их физиономиям я понял, что никакого Кафку они не
знают, первый раз слышат. С таким же успехом я бы мог назвать
им Овидия, Бронислава Кежуна, Вольфа Мессинга. Они ни черта не
знали, ни западной, ни советской литературы, не знали, что
Пастернак умер, а потом выяснилось, что они и своей,
австралийской, литературы не знали. Журналистка одной из
центральных газет Австралии приехала к Катарине Причард взять у
нее интервью по каким-то вопросам женского движения. Она
спросила: "Говорят, что вы пишете романы? Вы писательница?".
Мы часто недооцениваем широты собственных знаний, своего
образования. Нам все кажется, что они знают больше. Мы и не
представляем, как много мы изучили за последние годы.
Еще сыпались вопросы, а радио уже объявило посадку на
Канберру, и нас в том же темпе потащили на поле, и бобслей
раскручивался в обратном порядке, пока мы не очутились в
воздухе. И тут мы обнаружили, что дотошные журналисты украли у
нас встречу с Австралией. Мы с Оксаной пытались выяснить друг
у друга, что мы наговорили. Осталось ощущение бедлама,
суматохи, мельтешни. Нет, быть первооткрывателем тоже нелегко.
Итак, туземцы с фотоаппаратами вместо копий отбили первую
попытку высадиться в Австралии, мы вынуждены были подняться в
воздух.
Мы задумались над судьбой нашей поездки. Плата за экзотику
оказалась слишком высокой.
В дальнейшем мы, конечно, как-то приспособились. К славе
тоже можно приноровиться, тем более что слава была не наша. Это
был интерес к советской культуре, к советским писателям,
которые тут бывали редко. В конце концов мы ехали сюда
работать. Пресс-конференции были тоже работой. Встречи, приемы,
выступления по радио, телевидению, доклады, визиты - обычная
работа всех подобных делегаций. Из-за этого много интересного
мы не успели посмотреть. Из-за этого уставали, надоедало
говорить одно и то же, но я все-таки рад, что у нас было дело,
а не туристская поездка. Мы жили. Мы ошибались, попадали
впросак, что-то нам не удавалось, зато что-то мы смогли
рассказать и сделать - завоевать друзей, разоблачить ложь... Мы
были участниками, а не только зрителями.
- А что ты видел в Австралии?
Я начинал перечислять и вдруг убеждался, что все это я мог
узнать, не уезжая из дому. Почему-то никому не приходило в
голову спросить: "А что вы делали там?", хотя больше всего
хотелось рассказать, что делали и что сделали. Потому что это
наше, об этом нигде не прочтешь, кроме как в нашем коротеньком
служебном отчете, который подшивается к денежному отчету для
бухгалтерии.
СТОЛИЦА
Такой странной столицы я еще не видал и вряд ли увижу.
Канберра - дитя многолетней распри Сиднея и Мельбурна. Каждый
из двух крупнейших городов страны хотел стать столицей.
Ожесточенные споры долго мешали самоуправляющимся штатам
создать федерацию. Наконец в 1901 году договорились - "ни нам,
ни вам" - сделать столицу где-то между обоими городами.
Двенадцать лет выбирали место. Еще двенадцать лет кряхтели,
чесали затылок, пока начали строить столицу на пустынном
пастбище, окруженном холмами. Строили неохотно, еще лет сорок,
и так и не выстроили. И сейчас строят. Бенгт Даниельссон,
спутник Хейердала, путешествовал в 1955 году по Австралии. Он
написал интересную книгу "Бумеранг", где едко высмеял Канберру
- скучнейшую деревню, потерянный город, единственную в мире
столицу, где чиновники по дороге со службы могут собирать грибы
и стрелять кроликов с балкона.
Все правильно. Однако за последние десять лет Канберра
изменилась. Группы коттеджей, раскиданные, по словам
Даниельссона, на грязном пустыре, оказались теперь на берегу
искусственного озера. Водная гладь объединила разрозненные
поселки, оживила долину. Вода часто создает физиономию города.
Немыслимо представить себе Ленинград без набережных, мостов,
каналов. Попробуйте тот же Сидней отодвинуть от залива.
Канберра построена далеко от океана; пока не было озера, она
выглядела, наверное, безобразно. Сейчас у нее появилось что-то
свое. Еще не характер - приметы. Деревенская скука осталась.
Еще нет центра города, нет толпы, вечернего Бродвея, нет огней
рекламы, кабаре, театров. Приходится придумывать развлечения
самим. Скучающие чиновники привезли акулу, пустили ее в озеро.
Поднялась паника, но то ли от пресной воды, то ли от
канберрской скуки акула издохла.
Чем еще можно заняться? Канберра живет в коттеджах. Она не
признает квартир, общих домов, только коттеджи. И занимаются
коттеджами.
Коттеджи-щеголи, коттеджи-пижоны, стиляги, снобы,
аристократы, коттеджи-хвастуны, коттеджи-завистники. Все они
модерновые, каменные: красный кирпич, белый кирпич, пестрый
кирпич. Вокруг коттеджа садик. Мой садик примыкает к твоему
садику. У тебя клумбы, а у меня алые кусты, у тебя фикусы, а у
меня араукарии, и я еще посажу всякие ботанические тропики. На
траве-мураве целый день крутится поливалка. У тебя шланг
розовый, тогда у меня бирюзовый. Водяные хвосты радужно
переливаются на солнце. С улицы смотреть - красотища. И
смотрится хорошо: никаких заборов, никаких оград тут нет. Но на
улице пусто. Один беленький шпиц сидит на веранде. Красные
глаза его налиты умопомрачающей скукой. Лаять не на кого. И не
предвидится. Выморочные пространства асфальта лишены человечьей
плоти. Крашеное железо проносится с вонью и скоростью,
бессмысленной для погони. Пешехода в Канберре нет. Ему и
тротуаров не выстроено. Автомобиль и автобус - единственные
движущиеся существа. Тротуарная площадь сожрана обильными
дорогами, по которым можно добраться в любое учреждение. Ровно
в полдень из министерств, из Пентагона - есть тут свой
Пентагончик, - обгоняя друг друга, несутся машины. Ленч.
Разбегаются по извивам асфальтов, до коттеджей. Через час так
же стекаются, несутся обратно и стройно скапливаются на
площадях перед светлыми государственными параллелепипедами.
Небесному наблюдателю бегающие авто кажутся единственными
жителями столицы. Настоявшись на площади, они расползаются по
своим коттеджам, забираются в гаражи, откуда выбегают утречком
помытые и заправленные для дальнейшего движения к
государственным стоянкам.
Мы дважды прилетали в Канберру. Большинство пассажиров -
чиновники с портфелями; в свою столицу чиновник летит без
радости, он совсем не похож на оживленного чиновника, летящего
из столицы.
Канберра в некотором смысле идеальная столица: туда не
рвутся командированные, в отелях всегда есть номера.
Периферийные граждане, из самой глухомани, - и те не мечтают
переехать в столицу. Только отъявленные карьеристы, чтобы
сделать государственную карьеру, готовы поступиться многими
радостями жизни. Карьерист оставляет их в Сиднее, в Мельбурне.
Или продвигаться, или развлекаться.
На университетском обеде в честь нашей делегации профессор
Менинг Кларк познакомил нас с писателями и литераторами
Канберры, с ее Союзом писателей - "Феллоушип". Мы привыкли, что
слова "Союз писателей" связаны с каким-то клубом, помещением,
где есть кабинеты, письменные столы, телефоны. "Феллоушип"
ничего этого не имеет. Однажды, когда мы сидели дома у
секретаря "Феллоушип" - Линден Роуз, она вытащила папку - все
хозяйство писательской организации. В папке помещались
канцелярия, отдел кадров, отчетность, бухгалтерия, переписка.
Та же папка фигурирует в "Феллоушип" каждого из семи штатов.
Руководит австралийским союзом по очереди в течение года
организация одного из штатов. Сейчас обязанности председателя
исполнял "Феллоушип" Тасмании. Нам ни разу не удалось
позассдать в кабинетах, с графинами и секретаршами. Не было
протоколов и стенограмм. Все дела решались в кафе, на обедах,
со стаканом пива в руках.
Давид Кемпбелл читал стихи. У него были огромные руки
фермера. Когда он взмахивал ими, пламя свечей колебалось и тени
шатались. Мы обедали при свечах. На деревянном непокрытом
столе, в деревянном зале. Это была первая встреча с нами, и все
держались немного настороже, избегали трудных вопросов. А стоит
только начать избегать, как любая тема становится опасной.
Менинг Кларк обеснокоенно поглядывал в нашу сторону. Ему очень
хотелось, чтобы нам здесь понравилось. И другие тоже старались.
Рядом со мной сидел Гарри. Он преподавал в университете
славистику.
- Можно мне помочь вам смотреть Канберру? - сказал он
по-русски.
- А вы не заняты?
- Я освобожусь, - он как-то робко запнулся. - Если вам,
конечно, не помешаю, у вас свои планы.
- Чудесно, - сказал я.
- Я бы заехал за вами, если это возможно.
Он нерешительно оговаривался, готовый в любую минуту
отступить, словно опасаясь чего-то. По одной его обмолвке я
вдруг понял, что он боится поставить нас в неудобное положение,
- он не знал, можно ли нам оставаться наедине с ним, бывать в
