- Да, непременно, вот как только Андрей Иваныч соберется.
- Вы охотно едете? - спросила она.
- Да, я очень охотно...
Он взглянул: улыбка так и ползает у ней по лицу, то осветит глаза, то
разольется по щекам, только губы сжаты, как всегда. У него недостало духа
солгать покойно.
- Я немного... ленив... - сказал он, - но...
Ему стало вместе и досадно, что она так легко, почти молча, выманила у
него сознание в лени. "Что она мне? Боюсь, что ли, я ее?" - думал он.
- Ленивы! - возразила она с едва приметным лукавством. - Может ли это
быть? Мужчина ленив - я этого не понимаю.
"Чего тут не понимать? - подумал он, - кажется, просто".
- Я все больше дома сижу, оттого Андрей и думает, что я...
- Но, вероятно, вы много пишете, - сказала она, - читаете. - Читали ли
вы?...
Она смотрела на него так пристально.
- Нет, не читал! - вдруг сорвалось у него в испуге, чтоб она не
вздумала его экзаменовать.
- Чего? - засмеявшись, спросила она.
И он засмеялся...
- Я думал, что вы хотите спросить меня о каком-нибудь романе: я их не
читаю.
- Не угадали; я хотела спросить о путешествиях...
Он зорко поглядел на нее: у ней все лицо смеялось, а губы нет...
"О! да она... с ней надо быть осторожным..." - думал Обломов.
- Что же вы читаете? - с любопытством спросила она.
- Я, точно, люблю больше путешествия...
- В Африку? - лукаво и тихо спросила она.
Он покраснел, догадываясь, не без основания, что ей было известно не
только о том, что он читает, но и как читает.
- Вы музыкант? - спросила она, чтоб вывести его из смущения.
В это время подошел Штольц.
- Илья! Вот я сказал Ольге Сергеевне, что ты страстно любишь музыку,
просил спеть что-нибудь... Casta diva.
- Зачем же ты наговариваешь на меня? - отвечал Обломов. - Я вовсе не
страстно люблю музыку...
- Каков? - перебил Штольц. - Он как будто обиделся! Я рекомендую его
как порядочного человека, а он спешит разочаровать на свой счет!
- Я уклоняюсь только от роли любителя: это сомнительная, да и трудная
роль!
- Какая же музыка вам больше нравится? - спросила Ольга.
- Трудно отвечать на этот вопрос! всякая! Иногда я с удовольствием
слушаю сиплую шарманку, какой-нибудь мотив, который заронился мне в память,
в другой раз уйду на половине оперы; там Мейербер зашевелит меня; даже
песня с барки: смотря по настроению! Иногда и от Моцарта уши зажмешь...
- Значит, вы истинно любите музыку.
- Спойте же что-нибудь, Ольга Сергеевна, - просил Штольц.
- А если мусь° Обломав теперь в таком настроении, что уши зажмет? -
сказала она, обращаясь к нему.
- Тут следует сказать какой-нибудь комплимент, - отвечал Обломов. - Я
не умею, да если б и умел, так не решился бы...
- Отчего же?
- А если вы дурно поете! - наивно заметил Обломов. - Мне бы потом
стало так неловко...
- Как вчера с сухарями... - вдруг вырвалось у ней, и она сама
покраснела и бог знает что дала бы, чтоб не сказать этого. - Простите -
виновата!.. - сказала она.
Обломов никак не ожидал этого и потерялся.
- Это злое предательство! - сказал он вполголоса.
- Нет, разве маленькое мщение, и то, ей-богу, неумышленное, за то, что
у вас не нашлось даже комплимента для меня.
- Может быть, найду, когда услышу.
- А вы хотите, чтоб я спела? - спросила она.
- Нет, это он хочет, - отвечал Обломов, указывая на Штольца.
- А вы?
Обломов покачал отрицательно головой:
- Я не могу хотеть, чего не знаю.
- Ты грубиян, Илья! - заметил Штольц. - Вот что значит залежаться дома
и надевать чулки...
- Помилуй, Андрей, - живо перебил Обломов, не давая ему договорить, -
мне ничего не стоит сказать: "Ах! я очень рад буду, счастлив, вы, конечно,
отлично поете... - продолжал он, обратясь к Ольге, - это мне доставит..." и
т.д. Да разве это нужно?
- Но вы могли пожелать по крайней мере, чтоб я спела... хоть из
любопытства.
- Не смею, - отвечал Обломов, - вы не актриса...
- Ну, я вам спою, - сказала она Штольцу.
- Илья, готовь комплимент.
Между тем наступил вечер. Засветили лампу, которая, как луна, сквозила
в трельяже с плющом. Сумрак скрыл очертания лица и фигуры Ольги и набросил
на нее как будто фл°ровое покрывало; лицо было в тени: слышался только
мягкий, но сильный голос, с нервной дрожью чувства.
Она пела много арий и романсов, по указанию Штольца; в одних
выражалось страдание с неясным предчувствием счастья, в других - радость,
но в звуках этих таился уже зародыш грусти.
От слов, от звуков, от этого чистого, сильного девического голоса
билось сердце, дрожали нервы, глаза искрились и заплывали слезами. В один и
тот же момент хотелось умереть, не пробуждаться от звуков, и сейчас же
опять сердце жаждало жизни...
Обломов вспыхивал, изнемогал, с трудом сдерживал слезы, и еще труднее
было душить ему радостный, готовый вырваться из души крик. Давно не
чувствовал он такой бодрости, такой силы, которая, казалось, вся поднялась
со дна души, готовая на подвиг.
Он в эту минуту уехал бы даже за границу, если б ему оставалось только
сесть и поехать.
В заключение она запела Casta diva: все восторги, молнией несущиеся
мысли в голове, трепет, как иглы, пробегающий по телу, - все это уничтожило
Обломова: он изнемог.
- Довольны вы мной сегодня? - вдруг спросила Ольга Штольца, перестав
петь.
- Спросите Обломова, что он скажет? -сказал Штольц.
- Ах! - вырвалось у Обломова.
Он вдруг схватил было Ольгу за руку и тотчас же оставил и сильно
смутился.
- Извините... - пробормотал он.
- Слышите? -сказал ей Штольц. - Скажи по совести, Илья: как давно с
тобой не случалось этого?
- Это могло случиться сегодня утром, если мимо окон проходила сиплая
шарманка... - вмешалась Ольга с добротой, так мягко, что вынула жало из
сарказма.
Он с упреком взглянул на нее.
- У него окна по сю пору не выставлены: не слыхать, что делается
наруже, - прибавил Штольц.
Обломов с упреком взглянул на Штольца.
Штольц взял руку Ольги...
- Не знаю, чему приписать, что вы сегодня пели, как никогда не пели,
Ольга Сергеевна, по крайней мере я давно не слыхал. Вот мой комплимент! -
сказал он, целуя каждый палец у нее.
Штольц уехал. Обломов тоже собрался, но Штольц и Ольга удержали его.
- У меня дело есть, - заметил Штольц, - а ты ведь пойдешь лежать...
еще рано...
- Андрей! Андрей! - с мольбой в голосе проговорил Обломов. - Нет, я не
могу остаться сегодня, я уеду! - прибавил он и уехал.
Он не спал всю ночь: грустный, задумчивый проходил он взад и вперед по
комнате; на заре ушел из дома, ходил по Неве, по улицам, бог знает что
чувствуя, о чем думая...
Чрез три дня он опять был там и вечером, когда прочие гости уселись за
карты, очутился у рояля, вдвоем с Ольгой. У тетки разболелась голова; она
сидела в кабинете и нюхала спирт.
- Хотите, я вам покажу коллекцию рисунков, которую Андрей Иваныч
привез мне из Одессы? - спросила Ольга. - Он вам не показывал?
- Вы, кажется, стараетесь по обязанности хозяйки занять меня? -
спросил Обломов. - Напрасно!
- Отчего напрасно? Я хочу, чтоб вам не было скучно, чтоб вы были здесь
как дома, чтоб вам было ловко, свободно, легко и чтоб не уехали... лежать.
"Она - злое, насмешливое создание!" - подумал Обломов, любуясь против
воли каждым ее движением.
- Вы хотите, чтоб мне было легко, свободно и не было скучно? -
повторил он.
- Да, - отвечала она, глядя на него по-вчерашнему, но еще с большим
выражением любопытства и доброты.
- Для этого, во-первых, не глядите на меня так, как теперь, и как
глядели намедни...
Любопытство в ее глазах удвоилось.
- Вот именно от этого взгляда мне становится очень неловко... Где моя
шляпа?..
- Отчего же неловко? - мягко спросила она, и взгляд ее потерял
выражение любопытства. Он стал только добр и ласков.
- Не знаю; только мне кажется, вы этим взглядом добываете из меня все
то, что не хочется, чтоб знали другие, особенно вы...
- Отчего же? Вы друг Андрея Иваныча, а он друг мне, следовательно...
- Следовательно, нет причины, чтоб вы знали про меня все, что знает
Андрей Иваныч, - договорил он.
- Причины нет, а есть возможность...
- Благодаря откровенности моего друга - плохая услуга с его стороны!..
- Разве у вас есть тайны? - спросила она. - Может быть, преступления?
- прибавила она, смеясь и отодвигаясь от него.
- Может быть, - вздохнув, отвечал он.
- Да, это важное преступление, - сказала она робко и тихо, - надевать
разные чулки.
Обломов схватил шляпу.
- Нет сил! - сказал он. - И вы хотите, чтоб мне было ловко! Я разлюблю
Андрея... Он и это сказал вам?
- Он сегодня ужасно рассмешил меня этим, - прибавила Ольга, - он все
смешит. Простите, не буду, не буду, и глядеть постараюсь на вас иначе...
Она сделала лукаво-серьезную мину.
- Все это еще во-первых, - продолжала она, - ну, я не гляжу
по-вчерашнему, стало быть вам теперь свободно, легко. Следует: во-вторых
что надо сделать, чтоб вы не соскучились?
Он глядел прямо в ее серо-голубые, ласковые глаза.
- Вот вы сами смотрите на меня теперь как-то странно... - сказала она.
Он в самом деле смотрел на нее как будто не глазами, а мыслью, всей
своей волей, как магнетизер, но смотрел невольно, не имея силы не смотреть.
"Боже мой, какая она хорошенькая! Бывают же такие на свете! - думал
он, глядя на нее почти испуганными глазами. - Эта белизна, эти глаза, где,
как в пучине, темно и вместе блестит что-то... душа, должно быть! Улыбку
можно читать, как книгу; за улыбкой эти зубы и вся голова... как она нежно
покоится на плечах, точно зыблется, как цветок, дышит ароматом"...
"Да, я что-то добываю из нее, - думал он, - из нее что-то переходит в
меня. У сердца, вот здесь, начинает будто кипеть и биться... Тут я чувствую
что-то лишнее, чего, кажется, не было... Боже мой, какое счастье смотреть
на нее! Даже дышать тяжело".
У него вихрем неслись эти мысли, и он все смотрел на нее, как смотрят
в бесконечную даль, в бездонную пропасть, с самозабвением, с негой.
- Да полноте, мсь° Обломов, теперь как вы сами смотрите на меня! -
говорила она, застенчиво отворачивая голову, но любопытство превозмогало, и
она не сводила глаз с его лица.
Он не слышал ничего.
Он в самом деле все глядел и не слыхал ее слов и молча поверял, что в
нем делается; дотронулся до головы - там тоже что-то волнуется, несется с
быстротой. Он не успевает ловить мыслей: точно стая птиц, порхнули они, а у
сердца, в левом боку, как будто болит.
- Не смотрите же на меня так странно, - сказала она, - мне тоже
неловко... И вы, верно, хотите добыть что-нибудь из моей души...
- Что я могу добыть у вас? - машинально спросил он.
- У меня тоже есть планы, начатые и неконченные, - отвечала она.
Он очнулся от этого намека на его неконченный план.
- Странно! - заметил он. - Вы злы, а взгляд у вас добрый. Недаром
говорят, что женщинам верить нельзя: они лгут и с умыслом - языком, и без
умысла - взглядом, улыбкой, румянцем, даже обмороками...
Она не дала усилиться впечатлению, тихо взяла у него шляпу и сама села
на стул.
- Не стану, не стану, - живо повторила она. - Ах! простите, несносный
язык! Но, ей-богу, это не насмешка! - почти пропела она, и в пении этой
фразы задрожало чувство.
Обломов успокоился.
- Этот Андрей!.. - с упреком произнес он.
- Ну, во-вторых, скажите же, что делать, чтобы вы не соскучились? -
спросила она.
