Когда, наконец, под окном зашуршали колеса экипажа, он сказал:
- Непременно приезжайте еще; приезжайте к завтраку, тогда увидите их
при дневном свете, и мою детку увидите - она милая крошка. Собака к вам,
видно, благоволит.
Балтазар, чувствуя, что она уезжает, терся боком о ее ногу. Провожая
ее на крыльце, старый Джолион сказал:
- Он довезет вас в час с четвертью. Вот вам для ваших протеже. - И он
сунул ей в руку чек на пятьдесят фунтов.
Он видел, как заблестели ее глаза, услышал ее тихое: "О дядя Джоли-
он!" - и все в нем вздрогнуло от удовольствия. Это значило, что одно-два
бедных создания получат какую-то помощь, и это значило, что она приедет
еще. Он заглянул в экипаж и еще раз пожал ей руку. Ландо покатилось. Он
стоял и смотрел на луну и на тени деревьев и думал: "Чудесная ночь!
Она!.."
II
Два дня дождя, и установилось лето, ясное, солнечное. Старый Джолион
гулял и беседовал с Холли. Сначала он чувствовал себя словно выросшим и
полным новых сил, потом ощутил беспокойство. Почти каждый день они ходи-
ли в рощу и доходили до упавшего дерева. "Ну что ж, ее нет, - думал он,
- конечно, нет". И тогда ему казалось, что он стал ниже ростом, и, с
трудом передвигая ноги, он шел в гору к дому, прижав руку к левому боку.
Иногда у него являлась мысль: "Приезжала она или мне это приснилось?" И
он устремлял взгляд в пустоту, а пес Балтазар устремлял взгляд на него.
Конечно, она больше не приедет! Он уже без прежнего интереса вскрывал
письма из Испании. Они решили вернуться только в июле; как ни странно,
он чувствовал, что это не так уж трудно пережить. Каждый день за обедом
он скашивал глаза и смотрел на то место, где она тогда сидела. Ее там не
было, и глаза его опять смотрели прямо.
На седьмой день он подумал: "Надо съездить в город заказать башмаки".
Велел Бикону подавать и отправился. Между Пэтни и Хайд-парком он поду-
мал: "Можно бы заехать в Челси навестить ее". И крикнул кучеру:
- Заезжайте, куда вечером отвозили даму.
Кучер обернул к нему свое широкое красное лицо, и его толстые губы
ответили:
- Даму в сером, сэр?
- Да, даму в сером.
Какие же еще могут быть дамы! Болван!
Коляска остановилась перед небольшим трехэтажным домом, стоявшим нем-
ного отступя от реки. Опытным глазом старый Джолион увидел, что квартиры
в нем дешевые. "Фунтов шестьдесят в год", - прикинул он и, войдя в
подъезд, стал читать фамилии на дощечке. Фамилии Форсайт не было, но
против слов: "Второй этаж, квартира С", значилось: "Миссис Ирэн Эрон".
А, она опять носит девичью фамилию! Ему это почему-то понравилось. Он
медленно пошел по лестнице, бок побаливал. Он постоял, прежде чем зво-
нить, чтобы улеглось ощущение подергивания и трепыхания. Не будет ее до-
ма! А тогда - башмаки! Мрачная мысль! Зачем ему еще башмаки в его воз-
расте? Ему и своих-то всех не сносить.
- Хозяйка дома?
- Да, сэр.
- Доложите: мистер Джолион Форсайт.
- Сейчас, сэр, пройдите, пожалуйста, сюда.
Старый Джолион последовал за очень молоденькой горничной - лет шест-
надцати, не больше - в очень маленькую гостиную со спущенными шторами. В
ней было пианино, а больше почти ничего, если не считать неясного арома-
та и хорошего вкуса. Он стоял посередине, держа в руке цилиндр, и думал:
"Нелегко ей, видно, живется!" Над камином висело зеркало, и он увидел
свое отражение. Ох, как стар! Послышался шелест, он обернулся. Она была
так близко, что усы его чуть не задели ее лба, как раз там, где начина-
лись серебряные нити в волосах.
- Я был в городе, - сказал он. - Подумал, загляну к вам, узнаю, как
вы тогда доехали.
И при виде ее улыбки он почувствовал внезапное облегчение. Может
быть, она и вправду рада его видеть.
- Хотите, наденьте шляпу, покатаемся в парке?
Но когда она ушла надевать шляпу, он нахмурился. Парк! Джеме и Эмили!
Жена Николаев или кто другой из членов его милого семейства уж наверное
там, разъезжают взад и вперед. А потом пойдут болтать о том, что видели
его с ней. Лучше не нужно! Он не желал воскрешать на Форсайтской Бирже
отзвуки прошлого. Он снял седой волос с отворота застегнутого на все пу-
говицы сюртука и провел рукой по щеке, усам и квадратному подбородку.
Под скулами прощупывались глубокие впадины Он мало ел последнее время,
надо попросить этого шарлатана, который лечит Холли, прописать ему
что-нибудь подкрепляющее. Но Ирэн была готова, и, сидя в коляске, он
сказал:
- А может, лучше посидим в Кенсингтонском саду? - и прибавил, подми-
гивая: - Там-то никто не разъезжает взад и вперед, - как будто она уже
была посвящена в его мысли.
Они вышли из коляски, вступили на эту территорию для избранных и нап-
равились к пруду.
- Вы, я вижу, снова под девичьей фамилией, - сказал он. - Это непло-
хо.
Она взяла его под руку:
- Джун простила мне, дядя Джолион?
Он ответил мягко:
- Да, да, конечно, как же иначе?
- А вы?
- Я? Я простил вам, едва только понял, как, собственно, обстоит дело.
И он, возможно, говорил правду: он всегда был душой на стороне красо-
ты.
Она глубоко вздохнула.
- Я никогда не жалела, не могла. Вы когда-нибудь любили очень сильно,
дядя Джолион?
Услышав этот странный вопрос, старый Джолион устремил взгляд в прост-
ранство. Любил ли? Да как будто и нет. Но ему не хотелось говорить этого
молодой женщине, чья рука касалась его локтя, чью жизнь словно приоста-
новила память о несчастной любви. И он подумал: "Если бы я встретил вас,
когда был молод, я... я, возможно, и наделал бы глупостей". Ему захоте-
лось укрыться за обобщениями.
- Любовь - странная вещь, - сказал он. - Часто роковая. Ведь это гре-
ки - не правда ли? - сделали из любви богиню; и они, вероятно, были пра-
вы, но ведь они жили в Золотом веке.
- Фил обожал их.
"Фил!" Это слово резнуло его, - способность видеть вещи со всех сто-
рон вдруг подсказала ему, почему она им не тяготится. Ей хотелось гово-
рить о своем возлюбленном! Что ж, если это доставляет ей удовольствие! И
он сказал:
- А он, наверно, понимал толк в скульптуре.
- Да. Он любил равновесие и пропорции, любил греков за то, как они
без остатка отдавались искусству.
Равновесие! Насколько он помнил, этот молодой человек был совсем не
уравновешенный; что касается пропорций... фигура у него была, конечно,
хорошая, но эти странные глаза и выдающиеся скулы... пропорции?
- Вы тоже из Золотого века, дядя Джолион.
Старый Джолион оглянулся на нее. Что она, смеется над ним? Нет, глаза
ее были мягки, как бархат. Льстит ему? Но зачем? С такого старика, как
он, взять нечего.
- Фил так думал. Он всегда говорил: "Но я никак не могу ему сказать,
что восхищаюсь им".
А, вот оно опять. Ее погибший возлюбленный; желание говорить о нем. И
он пожал ей руку, отчасти обиженный этими воспоминаниями, отчасти благо-
дарный, точно сознавая, как они связывают его с нею.
- Очень талантливый молодой человек был, - проговорил он. - Жарко, на
меня жара теперь действует. Давайте посидим.
Они сели на стулья под каштаном, широкие листья которого защищали их
от тихого сияния вечера. Приятно сидеть здесь, и смотреть на нее, и
чувствовать, что ей хорошо с ним. И желание, чтобы ей стало еще лучше,
заставило его продолжать.
- Вы, вероятно, знали его с такой стороны, какую я не мог видеть. Вам
он показал лучшее, что в нем было. Его взгляды на искусство казались мне
немного... новыми, - он чуть не сказал: "новомодными".
- Да, но он говорил, что вы понимаете толк в красоте.
Старый Джолион подумал: "Говорил он, как же!" Но ответил, подмигивая:
- Ну что ж, он был прав, а то я бы не сидел здесь с вами.
Очаровательна она, когда улыбается вот так, глазами.
- Он говорил, что у вас сердце из тех, что никогда не старятся. Фил
замечательно разбирался в людях.
Старый Джолион не обманывался этой лестью, звучащей из прошлого, выз-
ванной желанием говорить об умершем, - совсем нет; и все же он жадно ло-
вил ее слова, ибо Ирэн радовала его взоры и сердце, которое - совершенно
верно - так и не состарилось. Потому ли, что, не в пример ей и ее мерт-
вому возлюбленному, он никогда не любил до отчаяния, всегда сохранял
равновесие и чувство пропорций? Что же, зато в восемьдесят пять лет он
еще способен наслаждаться красотой! И он подумал: "Будь я художником или
скульптором!.. Но я старик. Надо жить, пока можно!"
Двое, обнявшись, прошли по траве перед ними, по краю тени от каштана.
Солнце безжалостно освещало их бледные, помятые молодые лица.
- Некрасивое создание человек, - сказал вдруг старый Джолион. - Пора-
жает меня, как любовь это превозмогает.
- Любовь все превозмогает.
- Так молодые думают, - сказал он тихо.
- У любви нет возраста, нет предела, нет смерти.
Ее бледное лицо светилось, грудь подымалась, глаза такие большие, и
темные, и мягкие - прямо ожившая Венера! Но эта шальная мысль сейчас же
вызвала реакцию, и он сказал, подмигивая:
- Да, если б у нее были пределы, мы бы и на свет не родились. Ведь
ей, честное слово, ставится немало препятствий.
Потом, сняв цилиндр, старый Джолион провел по нему манжетой. Большой
и нескладный, он нагрел ему лоб; эти дни у него часто бывали приливы
крови к голове - кровообращение уже не то, что было.
Она все сидела, глядя прямо перед собой, и вдруг проговорила еле
слышно:
- Странно, как это я еще жива! Слова Джо "загнанная, потерянная"
пришли ему на память.
- А-а, - сказал он, - мой сын видел вас мельком в тот день.
- Это был ваш сын? Я слышала голос в холле; на секунду я подумала,
что это - Фил.
Старый Джолион видел, что у нее задрожали губы.
Она поднесла к ним руку, опять отняла ее и продолжала спокойно:
- В ту ночь я пошла к реке; какая-то женщина схватила меня за платье.
Рассказала мне о себе. Когда узнаешь, что приходится выносить другим,
становится стыдно.
- Одна из тех? Она кивнула, и в душе старого Джолиона зашевелился
ужас, ужас человека, никогда не знавшего, что значит бороться с отчаяни-
ем. Почти против воли он сказал:
- Расскажите мне, хорошо?
- Мне было все равно - жить или умереть. А когда дойдешь до такого,
судьбе уж и не хочется тебя убивать. Эта женщина ухаживала за мной три
дня, не отходила от меня. Денег у меня не было. Вот я теперь и делаю для
них, что могу.
Но старый Джолион думал: "Не было денег!" Что может сравниться с та-
кой участью? С этим и все остальное связано.
- Напрасно вы не пришли ко мне, - сказал он. - Почему?
Ирэн не ответила.
- Потому что моя фамилия Форсайт, наверно? Или Джун не хотели встре-
тить? А теперь как ваши дела?
Он невольно окинул глазами ее фигуру. Может быть, она и теперь... но
нет, она не худая, право же нет.
- О, ведь у меня пятьдесят фунтов в год, как раз хватает.
Ответ не удовлетворил его; уверенность пропала. Уж этот Соме! Но
чувство справедливости заглушило обвиняющий голос. Нет, она, конечно,
скорее умрет, чем согласится принять хоть что-нибудь от него. Это ниче-
го, что она такая мягкая, в ней, наверное, скрыта сила, сила и верность.
И нужно же было этому Босини дать себя раздавить и оставить ее на мели!
- Ну, теперь уж вы должны прийти ко мне, если вам что-нибудь понадо-
бится, - сказал он, - а то я совсем обижусь, - и он встал, надевая ци-
линдр. - Пойдемте выпьем чаю. Я велел этому лентяю дать лошадям час от-
дохнуть и заехать за мною к вам. Сейчас возьмем кэб; я уже не могу
столько ходить, как раньше.
Хорошо было пройтись до дальнего конца сада - звук ее голоса, взгляд
ее глаз, тонкая красота прелестной женщины двигались рядом с ним. Хорошо
было выпить чаю у Раффела на Хай-стрит, - он вышел оттуда с большой ко-
робкой конфет, нацепленной на мизинец. Хорошо было ехать назад в Челси в
наемной карете, покуривая сигару. Она обещала приехать в следующее воск-
