огород посмотреть зеленый горошек, из стручков которого Холли так любила
выскребать пальцем горошинки, чтобы слизнуть их потом со своей смуглой
ладошки. Много чудесных вещей он ей показал, а Холли и пес Балтазар но-
сились вокруг, время от времени подбегая к ним и требуя внимания. Это
был один из счастливейших дней его жизни, но он утомился а был рад, ког-
да, наконец, уселся в гостиной и она налила ему чаю. К Холли пришла под-
руга - блондиночка с короткими, как у мальчика, волосами. Они резвились
где-то в отдалении, под лестницей, на лестнице и на верхней галерее.
Старый Джолион попросил Шопена. Она играла этюды, мазурки, вальсы, и де-
вочки тихонько подошли и стали у рояля - слушали, наклонив вперед темную
и золотую головки. Старый Джолион наблюдал за ними.
- Ну-ка вы, потанцуйте.
Они начали робко, не в такт. Подскакивая и кружась, серьезные, не
очень ловкие, они долго двигались перед его креслом под музыку вальса.
Он смотрел на них и на лицо игравшей, с улыбкой обращенное к маленьким
балеринам, и думал: "Давно не видал такой прелестной картинки!" Послы-
шался голос:
- Hollee! Mais enfin - qu'est ее que tu fais la - danser, le
dimanche! Viens done! [1]
Но девочки подошли к старому Джолиону, зная, что он не даст их в оби-
ду, и глядели ему в лицо, на котором было ясно написано: "Попались!"
- В праздник-то еще лучше, mam'zelle. Это я виноват.
Ну, бегите, цыплята, пейте чай.
И когда они ушли вместе с псом Балтазаром, которому тоже полагалось
есть четыре раза в день, он посмотрел на Ирэн, подмигнул и сказал:
1. Холли, послушай, что же это такое - танцевать в воскресенье! Пе-
рестань! (франц.).
- Вот видите ли! А правда, милы? Среди ваших учениц есть маленькие?
- Да, целых три - две из них прелесть.
- Хорошенькие?
- Очаровательные.
Старый Джолион вздохнул. Он был полон ненасытной любви ко всему моло-
дому.
- Моя детка, - сказал он, - по-настоящему любит музыку; когда-нибудь
будет музыкантшей. Вы бы не могли сказать мне свое мнение о ее игре?
- Конечно, с удовольствием.
- Вы бы не хотели... - но он удержался от слов "давать ей уроки".
Мысль, что она дает уроки, была ему неприятна. А между тем тогда уж
он видел бы ее регулярно. Она встала и подошла к его креслу.
- Хотела бы, очень; но ведь есть Джун. Когда они возвращаются?
Старый Джолион нахмурился.
- Не раньше середины будущего месяца. А что из этого?
- Вы сказали, что Джун меня простила; но забыть она не могла, дядя
Джолион.
Забыть! Должна забыть, если он этого хочет.
Но будто отвечая ему, Ирэн покачала головой.
- Вы же знаете, что нет; такое не забывается.
Опять это злосчастное прошлое! И он сказал обиженно и твердо:
- Ну посмотрим.
Он еще больше часа говорил с ней о детях, о тысяче мелочей, пока не
подали коляску, чтобы отвезти ее домой. А когда она уехала, он вернулся
к своему креслу и долго сидел в нем, поглаживая подбородок и щеки и в
мыслях заново переживая весь день.
В тот вечер после обеда он прошел к себе в кабинет и достал лист бу-
маги. Он не сразу начал писать, поднялся, постоял под шедевром "Гол-
ландские рыбачьи лодки на закате". Он думал не об этой картине, а о сво-
ей жизни. Он оставит ей что-нибудь в завещании; ничто так не могло
взволновать тихие глубины его дум и памяти. Он оставит ей часть своего
состояния, своих надежд, поступков, способностей и труда, которые это
состояние создали; оставит ей часть всего того, чти упустил в этой жиз-
ни, пройдя по ней здраво и твердо. Ах, а что же это он упустил? "Гол-
ландские рыбачьи лодки" не отвечали; он подошел к стеклянной двери и
открыл ее, отстранив портьеру. Поднялся ветер; прошлогодний дубовый лис-
ток, чудом избегнувший метлы садовника, еле слышно постукивая и шелестя,
тащился в полутьме по каменной террасе. Других звуков не было, до него
доносился запах недавно политых гелиотропов. Пролетела летучая мышь. Ка-
кая-то птица чирикнула напоследок. И прямо над старым дубом зажглась
первая звезда. Фауст в опере променял душу на несколько лет молодости.
Неестественная выдумка! Невозможна такая сделка, в этом-то и трагедия.
Нельзя снова стать молодым для любви и для жизни. Ничего не осталось,
как только издали наслаждаться красотой, пока еще можно, да отказать ей
чтонибудь в завещании. Но сколько? И как будто не в состоянии произвести
этот подсчет, глядя в вольную тишину деревенской ночи, он повернулся и
подошел к камину. Вот его любимые бронзовые статуэтки: Клеопатра со зме-
ей на груди; Сократ; борзая, играющая со щенком; силач, сдерживающий ко-
ней. "Они-то не умрут, - подумал он, и у него защемило сердце. - У них
еще тысяча лет жизни впереди!"
"Сколько?" Что ж, во всяком случае достаточно, чтобы не дать ей сос-
тариться раньше срока, чтобы как можно дольше уберечь ее лицо от морщин,
а светлые волосы от губительной седины. Он, может быть, проживет еще лет
пять. Ей к тому времени будет за тридцать. "Сколько?" В ней нет ни капли
его крови. Верность образу жизни, который он вел сорок лет, даже больше,
с тех самых пор, как женился и основал это таинственное учреждение -
семью, подсказала ему осторожную мысль: не его кровь, ни на что не имеет
права. Так значит, эта его затея - роскошь! Баловство, потакание стари-
ковскому капризу, поступок слабоумного. Его будущее по праву принадлежит
тем, в ком течет его кровь, в ком он будет жить после смерти. Он отвер-
нулся от статуэток и стоял, глядя на старое кожаное кресло, в котором
выкурил не одну сотню сигар. И вдруг ему показалось, что в кресле сидит
Ирэн - в сером платье, душистая, нежная, темноглазая, изящная, смотрит
на него! Эх! Она и не думает о нем; только и думает, что о своем погиб-
шем возлюбленном. Но она здесь, хочет она того или нет, и радует его
своей красотой и грацией. Какое он, старик, имеет право навязывать ей
свое общество, какое имеет право приглашать ее играть ему и позволять
смотреть на себя - и все даром? Надо платить за удовольствия в этой жиз-
ни. "Сколько?" В конце концов, денег у него много, его сын и трое внуков
не пострадают. Он заработал все сам, чуть не от первого пенни; может ос-
тавить их кому хочет, может позволить себе это скромное удовольствие. Он
вернулся к бюро. "Так я и сделаю, - решил он. - Пусть их думают, что хо-
тят! Так и сделаю".
Сколько? Десять тысяч, двадцать тысяч, сколько? Если бы только за эти
деньги он мог купить один год, один месяц молодости! И, пораженный этой
мыслью, он стал быстро писать:
"Дорогой Хэринг, составьте к моему завещанию добавление такого содер-
жания: "Завещаю племяннице моей Ирэн Форсайт, урожденной Ирэн Эрон, под
коей фамилией она сейчас и живет, пятнадцать тысяч фунтов, не подлежащих
обложению налогом на наследство".
Преданный вам Джолион Форсайт".
Запечатав конверт и наклеив марку, он опять подошел к двери и глубоко
вдохнул в себя ночной воздух. Было темно, но теперь светило много звезд.
IV
Он проснулся в половине третьего, в час, когда - он это знал из дол-
гого опыта - все тревожные мысли обостряются до безотчетного страха. По
опыту он знал и то, что следующее пробуждение в нормальное время - в во-
семь часов - обнаруживает всю несостоятельность такой паники. В эту ночь
новая страшная мысль быстро разрослась до невероятных размеров: ведь ес-
ли он заболеет, а это в его возрасте вполне возможно, он не увидит Ирэн.
Отсюда был только шаг к догадке, что он лишится ее и тогда, когда его
сын и Джун вернутся из Испании. Как оправдать свое желание встречаться с
женщиной, которая украла - рано утром в выражениях не стесняешься - ук-
рала у Джун жениха? Правда, он умер; но Джун такая упрямица, доброе
сердце, но упряма, как пень, и - совершенно верно - не из тех, что забы-
вают. К середине будущего месяца они вернутся. Всего каких-то пять не-
дель еще можно наслаждаться новым увлечением, которое появилось в его
жизни, а ведь жить осталось немного. В темноте он до нелепости ясно по-
нял свое чувство. Любоваться красотой - жадно искать того, что радует
глаз. Смешно в его возрасте! А между тем какие же еще у него причины
подвергать Джун тяжелым воспоминаниям и что сделать, чтобы его сын и же-
на сына не сочли" его уж очень странным? Ему останется только уезжать
тайком в Лондон; это его утомляет; а малейшее недомогание лишит его и
этой возможности. Он лежал с открытыми глазами, заранее вооружаясь про-
тив такой перспективы и обзывая себя старым дураком, а сердце его билось
громко, а потом, казалось, совсем перестало биться. Прежде чем опять ус-
нуть, он видел, как рассвет прочертил щели в занавесках, слышал, как за-
щебетали и зачирикали птицы и замычали коровы, и проснулся усталый, но с
ясной головой... Еще пять недель можно не тревожиться, в его возрасте
это целая вечность! Но предрассветная паника не прошла бесследно, она
подхлестнула волю человека, который всю жизнь поступал по-своему. Он бу-
дет встречаться с ней, сколько ему вздумается. Почему бы не съездить в
город к своему поверенному и самому не изменить завещание, вместо того
чтобы делать это письменно; может быть, ей захочется пойти в оперу. Но
только поездом: не желает он, чтобы этот толстый Бикон скалил зубы у не-
го за спиной. Слуги такие дураки; да еще, наверное, знают всю старую ис-
торию Ирэн и Босини - слуги знают все, а об остальном догадываются. Ут-
ром он написал ей:
"Милая Ирэн, завтра мне нужно быть в городе.
Если Вам хочется заглянуть в оперу, давайте пообедаем спокойно..." Но
где? Уже лет сорок он нигде не обедал в Лондоне, кроме как в своем клубе
или в частном доме. Ах да, есть этот новомодный отель у самого Ко-
вент-Гарден...
"Дайте мне знать завтра утром в отель "Пьемонт", ждать ли мне Вас там
в семь часов.
Преданный Вам Джолион Форсайт".
Она поймет, что ему просто захотелось доставить ей маленькое удо-
вольствие. Ибо мысль, что она может дождаться о его неотвязном желании
видеть ее, была ему почему-то неприятна. Не дело такому старику нарушать
свой образ жизни, чтобы увидеть красоту, да еще в женщине!
На следующий день поездка, хоть и короткая, и визит к поверенному
утомили его. Было жарко, и, переодевшись к обеду, он прилег на диван
немножко отдохнуть. С ним, вероятно, случился легкий обморок, так как он
очнулся с очень странным ощущением и еле заставил себя подняться и поз-
вонить. Как! Уже восьмой час, а он-то! И она уже, наверно, дожидается!
Но головокружение внезапно повторилось, и ему пришлось снова опуститься
на диван. Он услышал голос горничной:
- Вы звонили, сэр?
- Да, подойдите сюда. - Он видел ее неясно: перед глазами стоял ту-
ман. - Мне нездоровится, достаньте мне нюхательной соли.
- Сейчас, сэр.
Ее голос звучал испуганно.
Старый Джолион сделал усилие:
- Постойте! Передайте поручение моей племяннице, она ждет в вестибюле
- дама в сером. Скажите, мистеру Форсайту нездоровится - жара. Он очень
сожалеет. Если он сейчас не сойдет вниз, пусть не ждет обедать.
Когда она ушла, он бессильно подумал: "Зачем я сказал: "дама в се-
ром"? Она может быть в чем угодно. Нюхательные соли!" Сознания он снова
не потерял, однако не помнил, как Ирэн очутилась рядом с ним, подносила
ему к носу соли, подсовывала под голову подушку. Он слышал, как она
спросила тревожно: "Дядя Джолион, дорогой, что с вами? ", смутно по-
чувствовал на руке мягкое прикосновение ее губ; потом глубоко вдохнул
нюхательные соли, внезапно обнаружил в них силу и чихнул.
- Ха, - сказал он, - пустяки! Как вы сюда попали? Идите вниз и обе-
дайте. Билеты на столе перед зеркалом. Через пять минут я буду молодцом.
Он почувствовал у себя на лбу прохладную руку, вдохнул запах фиалок и
сидел, колеблясь между чувством удовлетворения и твердой решимостью быть
