и сказал: "Ну, ну, ничего. Пойдем посмотрим, там, кажется, есть малина".
Как после ее венчания он стоял на лестнице дома на Грин-стрит, смотрел
через головы толпившихся в холле гостей, ждал, бледный и ненавязчивый,
чтобы она в последний раз оглянулась на него. Ненавязчивый! Вот именно,
он никогда не навязывался. Ведь если он умрет, на память о нем не оста-
нется ни одного портрета, почти ни одной фотографии. Только и снят он,
что ребенком на руках у матери; маленьким мальчиком, скептически разгля-
дывающим, свои бархатные штанишки; в 76-м году молодым человеком в сюр-
туке, с короткими бачками; да несколько любительских карточек, когда он
не знал, что его снимают. Вряд ли кто снимался реже его, будто он не же-
лал, чтобы его оценили или хотя бы запомнили. Флер, всегда жадной до
похвал, это казалось непонятным. Какая тайная сила, скрытая в худощавом
теле, которое сейчас лежит перед ней так неподвижно, давала ему эту не-
зависимость? Он рос в такой же роскоши, как и она сама, никогда не знал
бедности или работы по принуждению, но каким-то образом сохранил стои-
ческую отрешенность от других людей и их мнений о себе. А между тем -
никто лучше ее не знал этого - он тосковал по ее любви. Теперь это было
ей больнее всего. Он тосковал по ее любви, а она так мало ее выказывала.
Но она любила его, право же, всегда любила. Что-то в нем самом противи-
лось чувству, охлаждало его проявления. Притягательной силы не было в
нем. И часто, неслышно приблизившись к постели - постели ее матери, где
сама она была зачата и рождена, - Флер стояла возле умирающего и, глядя
на исхудавшее, серое лицо, чувствовала такую пустоту и муку, что едва
сдерживала себя.
Так проходили ночи и дни. На третий день, около трех часов, стоя воз-
ле него, она увидела, что глаза открылись - вернее, распались веки, а
мысли не было; но сердце ее сильно забилось. Сиделка, которую она пома-
нила пальцем, подошла, взглянула и быстро вышла к телефону. И Флер стоя-
ла, глядя изо всех сил, стараясь взглядом пробудить его сознание. Созна-
ние не приходило, и веки опять сомкнулись. Она пододвинула стул и села,
не сводя глаз с его лица. Сиделка вернулась с известием, что доктор уе-
хал к больным; как только он вернется, его пошлют сюда. Как сказал бы ее
отец: "Ну, конечно, когда этот тип нужен, его нет дома!" Но значения это
не имело. Они знали, что делать. Часа в четыре веки опять поднялись, и
на этот раз что-то проглянуло. Флер не была уверена, видит ли он, узнает
ли ее и комнату, но что-то было, какой-то мерцающий свет, стремление
сосредоточиться. Крепло, нарастало, потом опять погасло. Ему сделали
укол. И опять она села и стала ждать. Через полчаса глаза открылись. Те-
перь он видел. И Флер мучительно следила, как человек силится быть, как
сознание старается подчиниться инстинктивной силе воли. Наклонившись
так, чтобы этим глазам, которые теперь уже наверно узнали ее, потребова-
лось как можно меньше усилий, она ждала, и губы у нее дрожали, как в по-
целуе. Невероятное упорство, с каким он старался вернуться, ужасало ее.
Он хотел обрести сознание, хотел знать, и слышать, и говорить. Казалось,
одно, это усилие могло убить его. Она тихо с ним заговорила. Подложила
руку под его холодную ладонь, чтобы почувствовать малейшее движение. В
отчаянии следила за его губами. Наконец эта борьба кончилась, полупус-
той, полусердитый взгляд сменился чем-то более глубоким, губы зашевели-
лись. Они ничего не сказали, но они шевелились, и еле заметная дрожь
прошла из его пальцев в ее.
- Ты узнаешь меня, милый?
Глаза ответили: "Да".
- Ты помнишь?
Опять глаза ответили: "Да".
Губы его все время подрагивали, словно он примеривался, чтобы загово-
рить, взгляд становился все глубже. Она заметила, как он чуть-чуть сдви-
нул брови, будто ему мешало, что лицо ее слишком близко; немножко отод-
винулась, и нахмуренное выражение исчезло.
- Милый, ты поправишься.
Глаза ответили: "Нет"; и губы шевелились, но звука она не могла уло-
вить. На мгновение она потеряла самообладание, всхлипнула, сказала:
- Папа, прости меня!
Взгляд смягчился, и на этот раз ей послышалось что-то вроде:
- Простить? Глупости!
- Я так тебя люблю.
Тогда он, казалось, бросил попытку заговорить, и вся его жизнь сосре-
доточилась в глазах. Глубже и глубже становился их цвет и смысл, он
словно понуждал ее к нему-то. И вдруг, как маленькая девочка, она сказа-
ла:
- Да, папа; я больше не буду!
Она почувствовала ладонью, как дрогнули его пальцы; губы, казалось,
силились улыбнуться, голова шевельнулась, как будто он хотел кивнуть, а
взгляд становился все глубже.
- Здесь Грэдмен, милый, и мама, и тетя Уинифрид, и Кит, и Майкл. Хо-
чешь кого-нибудь видеть?
Губы зашевелились:
- Нет, тебя.
- Я все время с тобой. - Опять она почувствовала, как задрожали его
пальцы, увидела, как губы шепнули:
- Ну, все.
И вдруг глаза погасли. Ничего не осталось! Он еще некоторое время ды-
шал, но не дождался, пока приехал "этот тип", сдал - умер.
XVI
КОНЕЦ
Сообразуясь со вкусами Сомса, пышных похорон не устраивали. Вся
семья, за исключением его самого, давно уже утеряла интерес к этой цере-
монии.
Все прошло очень тихо, присутствовали только мужчины.
Приехал сэр Лоренс, такой серьезный, каким Майкл никогда его не ви-
дел.
- Я уважал "Старого Форсайта", - сказал он сыну, возвращаясь пешком с
кладбища, где Сомс теперь лежал в им самим выбранном углу, под дикой яб-
лоней. - У него были устарелые взгляды, и он не умел себя выразить; но
честный был человек - без глупостей. Как Флер держится?
Майкл покачал головой.
- Ей страшно тяжело сознание, что он...
- Мой милый, нет лучшей смерти, чем умереть, спасая самое свое доро-
гое. Как только сможешь, привези Флер к нам в Липпингхолл - там ни ее
отец, ни родные не бывали. Я приглашу погостить Хилери с женой - их она
любит.
- Она меня очень беспокоит, папа, - что-то сломалось.
- Это с большинством из нас случается, пока мы не дожили до тридцати
лет. Сдает какая-то пружина, а потом приходит "второе дыхание", как го-
ворят спортсмены. То же самое случилось и с нашим веком - что-то слома-
но, а "второе дыхание" еще не пришло. Но придет. И к ней тоже. Какой вы
думаете поставить памятник на могиле?
- Вероятно, крест.
- По-моему, он предпочел бы плоский камень; в головах эта дикая ябло-
ня, а кругом тисовые деревья, чтобы никто не подглядывал. Никаких "Люби-
мому" и "Незабвенному". Он купил этот участок в вечное пользование? Ему
приятно было бы принадлежать своим потомкам на веки вечные. Во всех нас
больше китайского, чем можно предположить, только у них на роли
собственников предки. Кто этот старик, который плакал в шляпу?
- Старый мистер Грэдмен - своего рода деловая нянька всего семейства.
- Верный старый пес! Да, вот не думал я, что "Старый Форсайт" отпра-
вится на тот свет раньше меня. Он выглядел бессмертным, но мир наш зиж-
дется на иронии. Могу я что-нибудь сделать для тебя и Флер? Поговорить с
правительством относительно картин? Мы с маркизом могли бы это вам уст-
роить. Он питал слабость к "Старому Форсайту", и Морланд его уцелел.
Кстати, нешуточная, видно, была у него схватка с огнем - совсем один, во
всей галерее. Кто бы заподозрил, что он способен на такое!
- Да, - сказал Майкл. - Я расспрашивал Ригза. Он никак не опомнится.
- Разве он видел?
Майкл кивнул.
- Вот он идет!
Они замедлили шаг, и шофер, козырнув, поравнялся с ними.
- А, Ригз, - сказал сэр Лоренс, - вы, я слышу, были там во время по-
жара.
- Да, сэр Лоренс. Мистер Форсайт прямо чудеса творил - пылу, как у
двухлетка, мы его чуть не силой увели, Так всегда боялся попасть под
дождь или сесть на сквозняке, а тут - ив его возрасте... Дым валит, а он
мне одно: "Идемте" да "идемте" - прямо герой! В жизни я не был так удив-
лен, сэр Лоренс! Такой беспокойный был джентльмен, а тут... И нужно же
было! Не вздумай, он непременно спасти эту последнюю картину, она бы не
упала и его бы не сшибла.
- Как же возник пожар?
- Никто не знает, сэр Лоренс, разве что мистер Форсайт знал, а он так
ничего и не сказал. Жаль, не поспел я туда раньше, да я убирал бензин. И
что он там один делал, да после какого дня! Вы подумайте! Мы в то утро
прикатили из Уинчестера в Лондон, оттуда в Доркинг, забрали миссис Монт
- и сюда! И теперь он уж никогда мне не скажет, что я поехал не той до-
рогой.
Гримаса исказила его худое лицо, темное и обветренное от постоянной
езды; и, притронувшись к шляпе, он отстал от них у калитки.
- "Прямо герой", - вполголоса повторил сэр Лоренс. - Почти что эпита-
фия. Да, на иронии зиждется мир!
В холле они расстались - сэр Лоренс возвращался в город на машине. Он
взял с собой Грэдмена, так как завещание уже было вскрыто. Смизер плака-
ла и спускала шторы, а в библиотеке Уинифрид и Вэл, приехавший с Холли
на похороны, принимали немногочисленных посетителей. Аннет была в детс-
кой у Кита. Майкл пошел наверх к Флер, в комнату, где она жила девочкой;
комната была на одного, и спал он отдельно.
Она лежала на постели изящная и словно неживая.
Взгляд, обращенный на Майкла, придавал ему, казалось, не больше и не
меньше значения, чем потолку. Не то чтобы в мыслях она была далеко -
вернее, ей некуда было идти. Он подошел к постели и прикрыл ее руку сво-
ей.
- Радость моя!
Опять Флер взглянула на него, но как понять этот взгляд, он не знал.
- Как только надумаешь, родная, повезем Кита домой.
- Когда хочешь, Майкл.
- Я так понимаю, что в тебе творится, - сказал Майкл, сознавая, что
ничего не понимает. - Ригз рассказывал нам, как изумительно держался
твой отец там, в огне.
- Не надо!
Выражение ее лица совсем сбило его с толку - в нем было что-то неес-
тественное, как бы ни горевала она об отце.
Вдруг она сказала:
- Не торопи меня, Майкл. В конце концов все, вероятно, пустяки. Да не
тревожься обо мне - я этого не стою.
Лучше чем когда-либо сознавая, что слова бесполезны, Майкл поцеловал
ее в лоб и вышел.
Он спустился к реке, стоял, смотрел, как она течет, тихая, красивая,
словно радуясь золотой осенней погоде, которая держалась так долго. На
другом берегу паслись коровы Сомса. Теперь они пойдут с молотка; вероят-
но, все, что здесь принадлежало ему, пойдет с молотка. Аннет собиралась
к матери в Париж, а Флер не хотела оставаться хозяйкой. Он оглянулся на
дом, попорченный, растрепанный огнем и водой. И печаль наполнила его
сердце, словно рядом с ним встал сухой, серый призрак умершего и глядел,
как рассыпаются его владения, как уходит все, на что он не жалел ни тру-
дов, ни времени. "Перемена, - подумал Майкл, - ничего нет, кроме переме-
ны. Это единственная постоянная величина. Что же, кто не предпочтет реку
болоту!" Он зашагал к цветам, бордюром посаженным вдоль стены огорода.
Цвели мальвы и подсолнухи, и его потянуло к их теплу. Он увидел, что в
маленькой беседке кто-то сидит. Миссис Вэл Дарти! Холли, милая женщина!
И от великой растерянности, которую Майкл ощущал в присутствии Флер,
вдруг возникла потребность задать вопрос, возникла сначала робко, стыд-
ливо, потом смело, настойчиво. Он подошел к ней. Она держала книгу, но
не читала.
- Как Флер? - спросила она.
Майкл покачал головой и сел.
- Я хочу задать вам один вопрос. Если не хотите - не отвечайте; но я
чувствую, что должен спросить. Можете вы сказать: как обстоит у нее дело
с вашим братом? Я знаю, что было в прошлом. Есть ли что-нибудь теперь? Я
не ради себя спрашиваю, ради нее. Что бы вы ни сказали - она не постра-
дает.
Она смотрела прямо на него, и Майкл вглядывался в ее лицо; ему стало
ясно: что бы она ни сказала, если она вообще что-нибудь скажет, будет
