знакомые, родственники, неизвестно каким образом узнавшие о
рискованном эксперименте. Дважды звонили Ромашин и отец, потом Карой,
и лишь Купава не позвонила ни разу. Скорее всего она ни о чем не
знала, как и ее добровольный информатор Марсель Гзаронваль, он же
Семен Руцкий, перешедший из отряда курьеров-спасателей на работу в
один из районных центров службы сервиса.
Мальгин должен был находиться под наблюдением врачей в институте
еще как минимум трое суток - по рекомендации Гиппократа, но уже через
сутки не выдержал и буквально сбежал домой. Его мотивировки
"прекрасного самочувствия" не возымели бы никакого действия, если бы
не поддержка хирургического инка, не выявившего послеоперационных
патологий, и директора института Стобецкого. И лишь последний знал,
что его собственное решение основано на согласии службы безопасности,
контролирующей пациента своими средствами.
Клим и вправду чувствовал себя сносно. Ушли головные и
фантомальные боли - беспричинные, от срабатывания перенапряженных
нервных узлов, шум в ушах прекратился, вялость и сонливость
улетучились, и лишь мышечная слабость напоминала о буре, бушевавшей
недавно в голове, поднявшей на ноги все иммунно-защитные резервы
организма.
Ничего сверх обычного восприятия окружающего мира Мальгин не
ощущал и даже почувствовал легкое разочарование, когда попытался ночью
"напрячь" центры новых знаний и у него ничего не получилось. Но потом
вспомнилось: "чтение темного знания возможно только при огромном
напряжении воли", - и хирург успокоился. Время огромного напряжения
еще не пришло, да и кто знает, что это такое и как проявляется?
Домой его провожали Заремба и Джума Хан. Железовский ушел из
института сразу после операции, довольный результатом и полным
соответствием своей модели с ходом эксперимента. Уходя, он кинул
загадочную фразу (ее привел Джума): "Что ж, еще одним стало больше..."
Что он хотел этим сказать, догадаться было трудно.
- Знаешь, на кого ты похож? - сказал безопасник, уложив Клима в
спальню под надзор переносного медкомбайна. - Вылитый Фантомас. Но
тебе эта прическа идет из-за высокого лба. Лежи теперь, привыкай.
Кормить мы тебя будем сами, точно по времени, ты понимаешь. Вот это
пойло будешь пить, как минимум, три раза в день. - Хан поставил у
изголовья кровати графин с темно-рубиновым зельем. - Это
общеукрепляющий бальзам, целый комплекс трав и снадобий. Вообще-то
первое время я бы у тебя пожил, а?
- Или я, - вставил Заремба, изучающий жилище хозяина. - А это кто?
Кого-то она мне напоминает.
Мальгин перевел взгляд: Иван разглядывал стереографию Купавы в
детстве, здесь ей было двенадцать лет.
- Это моя... Наяда.
- Сестра, что ли? Ты о ней не рассказывал.
- Наяды - нимфы родников и ручьев, феи печали, - улыбнулся Джума,
глядя на Мальгина прищуренными глазами. - Но надо признаться, ты нас
удивил, мастер.
- Чем? - тихо спросил Клим, прислушиваясь к тонкому замирающему
звону в голове: словно кто-то нежно тронул струну гитары.
- Да уж, было дело, - согласился Заремба, оживляясь. - Лежишь в
полной отключке, глаза под лоб, и вдруг начинаешь давать указания
Пирогову - куда направлять лучи сканера. Мы обалдели! Да и еще моменты
были интересные.
- Какие? - Внутри что-то болезненно напряглось, на колонке
медкомбайна вспыхнули алые огоньки: инк аппарата зафиксировал
ухудшение состояния пациента.
- Потом, потом об этом, - быстро сказал Джума. - На, выпей.
Мальгин послушно выцедил стакан почти черного, с рубиновым
просверком, напитка, уперся требовательным взглядом в Зарембу:
- Выкладывай.
Молодой нейрохирург помялся, посматривая на недовольного Хана.
- Да, в общем-то, ничего такого... один раз показалось, что ты нас
всех внимательно рассматриваешь... с закрытыми глазами. Ну и тому
подобное. Тебе все Гиппократ расскажет, попозже, когда окрепнешь.
Главное, что нам еле удалось тебя вытащить из Запределья... - Иван
осекся, виновато поглядев на Джуму.
- Вот как? - Мальгин тоже посмотрел на врача. - И как вам это
удалось? Я действительно одно время чувствовал, что меня затягивает
серая трясина.
- Трясина полного покоя, - буркнул Джума.
- Ни один раздражитель не действовал, и тогда он, - Заремба кивнул
на Хана, - откуда-то притащил в операционную малый синтезатор
"Паганини" и начал играть. Ты и выкарабкался.
- Музыка, - прошептал Клим, вспоминая волшебные звуки. - Я так и
подумал - музыка. Выходит, я твой должник, Джу...
- Сочтемся. - Джума Хан легонько похлопал Мальгина по руке. - К
счастью, мои музыкальные пассажи затронули твою родовую память и
потащили цепочку положительных ассоциаций, иначе процесс
восстановления твоего "я" затянулся бы. Отдыхай, я приду вечером.
Спасибо, хотел сказать Мальгин, но передумал: Джума не нуждался в
одобрениях, а благодарность чувствовал и так.
Он засыпал и просыпался каждые полчаса и снова засыпал под мелодию
дождя, и длилось это состояние почти до вечера, когда наконец удалось
справиться с сонливостью и расслабленными мышцами. Приходил ли
кто-нибудь к нему, Клим не помнил, а выяснять у "домового" не стал.
Душа остановилась у глубокого провала в неизведанные глубины психики и
жаждала покоя, и даже мысли о Купаве и обо всем, что было с ней
связано, не создавали привычного фона тоски и безнадежности.
Сначала Мальгин удивился такому безразличию, потом подумал о
нейролептанальгетическом барьере, который ему обязаны были поставить
хирурги, и успокоился. Состояние покоя пройдет, а с тоской бороться
нет смысла: он до сих пор барахтается в болоте собственных оценок
происходящего и нравственных норм, внушенных ему с детства, и не
знает, что делать. Купаву не вернуть. Да и в особой опеке она не
нуждается. Должна же она соображать, куда могут завести ее попытки
ловить кайф с помощью наркомузыки. Хотя... кто знает, поймет ли,
друзья у нее не из клана заботливых помощников. Вот за дочкой надо
присмотреть. Ребенок-то мой, - вслух проговорил Мальгин, разглядывая
себя в зеркале. С другой стороны, еще жив Даниил, и, чтобы разобраться
в ситуации, необходимо его присутствие. Надо помочь Ромашину в его
реабилитирующем поиске, это снимет груз вины с обоих. Что касается
Купавы, то... может быть, есть смысл запретить себе думать о ней,
включив свои новые "блоки"?
Мальгин усмехнулся, покачал головой.
В кого ты превратился, "человек-да"? Неужто так и будешь теперь
жить с синдромом раздвоенности и нерешительности? Не пора ли вернуть
прежнюю формулу характера - воля, плюс твердость духа, плюс
убежденность в своей правоте?
Не пора ли сосредоточиться именно на этом?
Он напрягся и сосредоточился, в голове тихо лопнула гитарная
струна, серый ливень хлестнул, казалось, из окна сквозь голову, родив
необычные ощущения, и все стихло. Перед глазами заколебались предметы
домашней обстановки, сердце болезненно сжалось. Хирург ухватился за
раму кровати, закрыл глаза, расслабился.
Спокойно, парень, напрягаться тебе еще рано, слаб. Давай-ка думать
о приятном, например, об ужине.... или лучше о чистой родниковой воде,
о реке, лесе, грибной охоте наконец... Отпустило? Ну и слава Богу! Из
спальни засвистел медкомбайн.
- Слышу, слышу, эскулап, - с досадой отозвался Клим, осторожно
отрываясь от стены. Прошлепал в спальню, выпил стакан рубинового
бальзама и направился в душ. Купался долго, то с тихим наслаждением, с
подвыванием, то с воплями и хлопаньем по спине и бокам, а когда
вытерся и прошествовал в халате к "домовому", собираясь послушать
новости, в гостиную вошла Карой.
С минуту они молча смотрели друг на друга, потом у Мальгина снова
сработал какой-то музыкальный, "струнный" переключатель, в голове
прошумел теплый ветер, и хирург уловил слабый пси-шепот в
сопровождении волны грустных и одновременно вызывающе-дерзких
настроений. Шепота он не разобрал, а "пакет" настроений исходил от
Карой, с любопытством разглядывающей его голый череп. Где-то глубоко в
колодце памяти на черном фоне мелькнул тающий мираж лица - кто знает,
чьего? - и Мальгин очнулся.
- Привет.
- Я думала, что ошиблась квартирой, - проговорила женщина низким
голосом вместо приветствия. - А знаешь, тебя безволосие не портит -
лоб настолько высок, что скрадывает отсутствие волос.
- Спасибо, - хмыкнул Клим, размышляя: показалось ему или нет, что
он "подслушал" мысли Карой, вернее, увидел ее эмоциональный портрет.
- Меня прислал Джума, - продолжала гостья, морща носик и
оглядываясь в нетерпении: разбираясь в своих новых ощущениях, Клим
забыл предложить ей сесть. - Но я думала, что вы, мастер, лежите и
нуждаетесь в лечении и уходе.
- Нуждаюсь, - поспешно сказал Мальгин и сделал утомленный вид. -
Особенно в массаже. Я, пожалуй, лягу под присмотр компа.
Карой рассмеялась.
- Малая подвижность, компьютеризация, а также избыток лекарств уже
завели человечество в тупик, тебе этого мало? Можно, я сяду?
- О, биг пардон! - Клим дал "домовому" мысленную команду, и в
гостиной выросли низкие кресла и столик.
- Мой любимый размер, - сказала Карой с иронией, пробуя кресло. -
Любишь комфорт?
- А кто его не любит? - Хирург отдал еще одно распоряжение, и в
комнату вплыл поднос, на котором стояли бокалы золотистого стекла,
бутылка "Киндзмараули", тарелочки с тостами и коробка конфет.
- Надо же, мой любимый набор, - с той же интонацией протянула
гостья.
Клим внимательно присмотрелся к ней, и снова где-то
глубоко-глубоко, казалось, внутри позвоночника, тихо щелкнул
переключатель, хирурга обдало волной несвойственных ему мгновенных
переживаний, а в ушах прошуршал степной ветер и принес еле слышимый
неразборчивый шепот, в котором угадывались слова: Джума...
несмышленыш... не понять... одиноко...
Мальгин наполнил бокалы, пытаясь держать себя в руках, ничему не
удивляться и выглядеть естественным и галантным. Он уже сообразил, что
начал воспринимать эмоции и пси-сферу собеседника, как и в случае с
Джумой, но было ли это результатом эксперимента, утверждать не брался.
- Комфорт любят все, - повторил он, поднимая бокал, - даже
спортсмены и туристы, а не только старики и женщины. За тебя?
- За тебя. - Карой пригубила вино. - Насчет комфорта у меня свое
мнение. Слишком памятны примеры, которыми нас нафаршировывали по
методу Карнеги на первом курсе университета. Ты тоже должен помнить: в
двадцатом веке комфортные условия, вместо обычного сосания груди,
начали создавать ребенку сразу же в послеродовой период, а обернулось
это болезнями для большинства детей и в конце концов физиологической
незрелостью как наследственным признаком.
Мальгин покачал головой.
- Нам такую информацию не давали. Но пример действительно сильный.
У тебя с этим было что-то связано?
- Вы, как всегда, проницательны, мастер. Моя ветвь по материнской
линии начиналась от прапрапрабабушки, которая практически не могла
ходить. Вся эта ветвь словно была проклята: болезни, болезни, пороки
сердца, аллергия, хроническая слабость, малый рост...
Карой залпом выпила бокал, успокаиваясь, провела ладонью по лицу.
Клим налил еще, проговорил, осторожно подбирая слова:
- Но ты, похоже, сломала эту закономерность.
- Повезло с отцом. Давай о другом. - Женщина откинула прядь волос
за ухо, обнажая сверкающую каплю серьги. Капля набухла светом и
сорвалась на пол, обозначив падение высверкивающей трассой. Серьга в
