осколки ослепительного жидкого огня - пленки скафандров отражали почти все
виды радиаций, в том числе и свет. Они вышли из освещенной полосы и
исчезли. Голос Диего прозвучал, казалось, совсем рядом:
- На быстролете до цели можно дойти за десять минут. Может, я рискну?
Ответа Сташевского они не услышали, но Молчанов усмехнулся довольно
красноречиво. Теперь-то Грехов тоже многое знал о Тартаре, в том числе и
то, как погибли экипаж "Спира" и люди "Могиканина". Летательные аппараты
преследовались паутинами с особой настойчивостью, именно поэтому их
спасательный рейд начался на тяжелом танке-лаборатории, рассчитанном на
эксплуатацию в атмосферах гигантских планет-полусолнц типа Юпитера. Ну, а
дальнейшее уже зависело от них, от "запаса надежности человеческого
элемента", так как техника Земли большего, чем они располагали, дать не
могла...
Молчанов включил свой инфор и принялся прослушивать записи,
беспокойно поглядывая на ясную зелень индикаторов присутствия. Грехов
сначала тоже прислушивался, потом перестал. На вершине горста что-то
происходило. Словно там во мраке зашевелился неведомый зверь и
приготовился к прыжку.
- Диего! - на всякий случай позвал Грехов. - Святослав!
Динамики молчали. Индикаторы налились желтизной - признак
кратковременных перерывов связи.
- Что случилось? - тревожно спросил Молчанов, но тут и сам заметил
неладное. "Зверь" продолжал ворочаться, темнота в том месте отступила,
поредела, и в этом светлом пятне засверкали яркие звездочки, которые
собирались в большой шар, напоминающий шаровую молнию.
- Гравистрелок! - закричал Молчанов и прыгнул к вогнутому зеркалу
наводки тиамата.
Он не успел на секунду, может быть, на полсекунды. На скалах
зашипело, и Грехов кубарем покатился к противоположной стене кабины: по
танку, вернее, по его защитному полю словно ударили гигантским молотом, и
он отпрыгнул назад, загудел, завибрировал на амортизаторах. Грехов еще
только поднимался, цепляясь за стенку, как ударило второй раз. Он очень
удачно ткнулся носом во что-то твердое и на некоторое время потерял
способность соображать.
Молчанов все же дотянулся до пускателя тиамата, Грехов понял это по
тому, что у него сначала заныли зубы, а потом внешние динамики донесли
скрежещущий вопль потревоженной атмосферы. Пока он протирал заслезившиеся
глаза, все было кончено. Верещал счетчик радиации, половину горста как
языком слизнуло, а у его основания корчилась помятая, но уцелевшая (!)
паутина, потерявшая весь свой режущий блеск.
- Удачное начало, - легкомысленно произнес Грехов, вытирая с разбитых
губ кровь.
Молчанов сдавленно пробормотал что-то и, свирепо помассировав горло,
указал в сторону. Грехов увидел далекие светляки фонарей, выписывающие при
движении замысловатые траектории. Это возвращались ничего не подозревающие
разведчики. Неужели они не слышали вопля тиамата?! Вирт что-то тихо
говорил, Сташевский молчал. Они медленно спустились по склону застывшей
лавовой волны, разрезая мрак шпагами света, вышли на освещенное
пространство, и тут Сташевский заметил исчезновение вершины горста,
метавшуюся "в агонии" паутину, да и дым еще не рассеялся полностью, и
радиация не спала. Он замер на миг, потом толкнул Диего, и они бросились к
машине, сразу поняв, в чем дело.
В кабине Сташевский окинул рассеянным взглядом растерзанную
физиономию Грехова и, будто ничего не произошло, сел в кресло. Вошел
невозмутимый Диего Вирт, прищурился на "раненого" и, сказав: "Герой", -
сел рядом с командиром.
- Гравистрелок, - произнес вдруг Молчанов таким извиняющимся тоном,
что Грехов вытаращил глаза. - Простите меня, Святослав! Я обязан был
предупредить, простите.
На него было жалко смотреть, и Грехов почувствовал к нему если не
расположение, то во всяком случае уважение. Наверное, это действительно
мужественный человек.
- А-а... - сказал в ответ Сташевский безмятежно. - Сам виноват -
обязан был помнить.
Он повернулся к аппаратуре связи и вызвал Станцию.
Долгое время, пока ориентаст прощупывал небо, видеом связи лишь
мерцал тусклой голубизной, потрескивали динамики приемного устройства, да
пощелкивал автомат помех, пробуя разные частоты. Наконец видеом мигнул,
разгорелся, и в нем постепенно проявилось такое знакомое Грехову усталое
лицо с чуть вздернутым носиком и умоляющими глазами. Он замер.
"Полина! Полина... Любовь моя и жизнь моя... и боль моя... Я сильный
человек и ко многому привык в этом щедром на сюрпризы мире, но я слабею,
если тень отчуждения - иногда кажущегося - появляется в твоих глазах,
былая уверенность покидает меня, как кровь израненное тело... Человек жив
человеком, и пусть кто-нибудь докажет мне обратное. Я жив Сташевским, жив
Виртом, всеми друзьями своими, но больше всего я жив тобой... Мы так и не
поговорили на Станции, хотя Диего сделал все, чтобы мы встретились. Это,
конечно же, он постарался, чтобы ты оказалась здесь, у Тартара. Не без
ведома Сташевского, конечно. Хитрые и добрые друзья мои, вам не понять,
наверное, что для Полины я только что воскрес. А до этого был год
одиночества, год моей смерти, мнимой - для меня, настоящей - для нее..."
Диего покосился на окаменевшего Грехова и сказал:
- Привет связистам. Что нового, Полиночка?
Губы Полины зашевелились, но звука не было. Видеом подернулся рябью
помех, очистился, и вместо женского в него вплыло лицо Кротаса, с
неправильными мелкими чертами, не слишком приветливое, с острым взглядом
льдистых глаз.
- Новообразование, - сказал Сташевский в нос. - Через эпицентр нам не
пройти, дайте кратчайший путь.
- Настолько нехорошо? - прохрипел динамик сквозь вой сопроводительной
помехи.
- Не пройти даже с генератором поля, я смотрел. Укажите-ка поточнее,
где мы застряли.
- Минуту... - Кротас скосил глаза в сторону и стал похож на камбалу с
носом. - Вы сейчас... на северном склоне хребта, рядом с перевалом Серого
Призрака. До корабля от вас всего восемьдесят два километра по прямой...
Но если по этому перевалу не пройти, то кратчайший путь - через другой
перевал.
- Другой - это Извилистый?
- Да.
- Благодарю... - задумался Сташевский. - До Извилистого где-то около
ста километров? Многовато... Ну, а если через Торо-Оро?
- Ты же знаешь, там стоит...
- Город, знаю. Зато мы сэкономим чуть ли не полсуток. Это не так уж
плохо, как ты думаешь?
За экраном заговорило сразу несколько человек. Кротас, отвечая,
покачал головой и сморщился. Говорить и убеждать ему было трудно, он
прекрасно понимал Сташевского, риск был велик. Но и Сташевскому принимать
решение было нелегко, Грехов слишком хорошо его знал, чтобы не видеть
этого.
- А нового ничего? - спросил Молчанов.
Кротас посмотрел на него одним глазом из видеома, качнул головой.
Начальник сектора находился в худшем положении, чем они, - он мог только
ждать.
- Придется идти через Город, - сказал Сташевский, подводя итог своим
размышлениям, и добавил, как бы извиняясь: - Скоро утро, и, может быть,
пробиться через помехи мы не сможем, так вы уж не слишком беспокойтесь...
Сверху танк вам видел, вот и наблюдайте.
Кротас кивал при каждом слове, и лицо у него было какое-то
несчастное, хорошо было видно, что он плохо отдыхал и едва ли ел, и Грехов
подумал, что зря Сташевский упомянул о беспокойстве. Беспокойство -
фундамент ожидания, а для людей на Станции оно стало основой
существования. До тех пор, пока они не дойдут до корабля и не узнают,
почему он молчит.
В видеом втиснулись знаменитый нос Левады и рыжая его шевелюра.
- Мы тут подготовили еще два "панциря" с танками. Экипажи готовы
стартовать по первому вашему сигналу...
- Не надо, - сказал Сташевский грубовато, а Молчанов красноречиво
отвернулся. Ни у кого не было гарантий, что и эти десантные корабли не
замолчат при посадке, как звездолет. К тому же, в случае непредвиденных
осложнений, они могли и не успеть.
По видеому заструились белые зигзаги и раскололи изображение.
- Что там еще? - недовольно обернулся Сташевский.
- Любопытники, - лаконично отозвался Диего Вирт, тыча пальцем в небо.
Грехов тоже заметил их. Один напоминал своим свечением медузу, двое
других - немыслимые комбинации светящихся жил.
Сташевский выключил аппаратуру связи и покосился на пульт тиамата.
Связи все равно не будет, пока рядом барражируют эти фосфоресцирующие
булыжники. Их излучение создает помехи в любом диапазоне волн, в этом
спасатели убедились еще при посадке.
Любопытники не нападали. Покружились на значительной высоте,
эскортируемые неизменно сопровождающей их паутиной, и скоро ушли,
растворившись в зеленоватом мерцании беззвездного неба.
- А я ни разу не был в Городе, - сказал вдруг с некоторым удивлением
Молчанов. Хотел еще что-то сказать, но посмотрел на Сташевского и
передумал.
"Неужели он действительно не был в Городе? - подумал Грехов с
недоверием. - Вот так проводник... старожил... Или он сказал это
специально для нас, чтобы успокоить, приободрить?" Грехову, естественно,
тоже не приходилось бывать в Городе, но наслушался он о нем предостаточно.
Сташевский махнул рукой, Грехов увеличил обороты моторов, и танк
полез на крутой желто-коричневый бок каменного кряжа.
3
Он выключил акустические приемники, и приглушенное бормотание
двигателя умолкло, стало совсем тихо. Только в кабине изредка кто-нибудь
шелестел одеждой да поскрипывали ремни кресел.
Дороги, как таковой, не было. Танк шел по кромке свежего разлома,
потом ухнул куда-то в ущелье и минут двадцать шлепал гусеницами по мелкой
речке со светящейся изумрудной жидкостью.
Затем пошла сравнительно ровная поверхность - столообразное плато, в
середине которого машина с ходу влетела в облако сизого дыма. В этом дыму
не помогало даже локаторное зрение - очередное чудо природы! - и Грехов
руководствовался только стрелкой ориентаста, чтобы машина шла точно по
прямой. Такие дымные подушки они уже проезжали, размеры их не превышали
нескольких километров. Означали они спуски в мелкие, но широкие воронки,
ровные до удивления. Объяснить их назначение не мог и единственный
"старожил" Тартара - Молчанов.
При выезде из дыма танк тряхнуло. Грехов поднял глава и увидел над
собой гигантскую белую "сеть", медленно уплывающую в дым. И тотчас же
громко зашелестели динамики приемника, люди ощутили странное давление на
мозг, внутри них заговорили, зашептали сотни голосов, разобрать которые
они так и не смогли. Колышущийся край паутины еще некоторое время светился
сквозь дым, потом растворился в сизой пелене. Умолк и шепот.
Обеспокоенный Грехов придержал штурвал рукой и оглянулся. Диего Вирт
спал. Молчанов позевывал, деликатно прикрываясь ладошкой. Минуту спустя
задремал и он. В кабине царил уютный полумрак, создаваемый рассеянным
отсветом прожекторов.
"Странно, никто не слышал?.. Или у меня слуховые галлюцинации?.."
- Отдохни, - посоветовал Сташевский, внимательно посмотрев на
водителя. - Дорога здесь одна - на северо-восток. Надо будет - разбужу.
"Он тоже же слышал?" - расстроенный Грехов уступил место командиру и
откинул соседнее кресло. Спать захотелось непреодолимо, и уснул он почти
мгновенно, забыв о своих галлюцинациях. Приснилось ему, что стоит он с
Полиной в каком-то жутком черном ущелье, отделенный от нее невидимой, но
