Ото всего веяло разгулом распустившейся и чающей скорого избавления
буржуазии.
Николай проводил Эмму до самого дома.
XIX.
Владимир был сыном слесаря и часто помогал отцу в работе. Потому ему
не стоило особенного труда сделать по восковому слепку ключ для двери
комнаты начальника курсов.
Сергей зашел к Ботту, объяснил в чем дело и попросил под каким-нибудь
предлогом увести Сорокина на час с курсов.
- Хорошо! - согласился тот. - Как раз кстати, нам нужно съездить с
докладом о работе отрядов.
Когда увозивший их экипаж скрылся, Сергей и Владимир отправились в
темный конец коридора, отперли новым ключом дверь, заперлись изнутри и
огляделись. Квартира состояла из двух хорошо обставленных комнат. Они
осторожно перерыли все ящики и полки, но ничего подозрительного не наш-
ли.
Они уже собрались уходить, как Сергей остановился в маленькой темной
прихожей возле заставленной умывальником, наглухо завинченной печки.
Отодвинули... развинтили и открыли тяжелую дверку. В глаза сразу же бро-
сились какие-то бумаги и письма.
- Ага! - сказал, просмотревши мельком, Сергей. - Это-то нам и нужно.
Теперь и слежка излишнею будет.
И он положил все обратно.
Ночью пришел Николай и подробно рассказал обо всем комиссару и това-
рищам. Сведений набралось более чем достаточно. Решено было Сорокина
арестовать сейчас же, а об Агорском сообщить в Чека. Николай рассказал
также Ботту о том, что сделала для них Эмма и о ее положении. Ботт охот-
но согласился дать ей небольшие задания по клубной работе на курсах. На
первое время это было удачным разрешением вопроса.
Теперь нужно было произвести арест.
Все четверо направились к кабинету. Сергей подошел и нажал кнопку фо-
нического аппарата, вызывая квартиру. Через несколько минут послышался
ответный гудок и потом вопрос:
- Я слушаю! Кто у телефона?
- Дежурный по курсам. Вас просят по городскому от начальника гарнизо-
на.
- Сейчас приду.
Вскоре послышались шаги, вошел Сорокин и направился к телефону.
- Алло! Я слушаю. В чем дело?
- Дело в том, что вы арестованы, - проговорил подходя Ботт.
А Владимир твердо положил руку на кобур его револьвера.
Генеральское лицо начальника побагровело от бессильной злобы, и он
понял, кажется, что игра его проиграна, но темные точки направленных на
него ноганов заставили его отказаться от мысли о сопротивлении. Он ни о
чем не спросил, не поинтересовался даже о причинах такого внезапного
ареста, а только процедил негромко:
- Что же! Пусть пока будет так!
Его отвели в крепкую камеру бывшего карцера и к дверям и к окну выс-
тавили надежные парные посты.
Всю ночь не спали наши товарищи. Долго Ботт говорил с кем-то по теле-
фону, потом отсылал захваченные бумаги с прискакавшим откуда-то верхо-
вым. Квартиру обыскали еще раз. Помимо всего там нашли еще тщательно за-
вернутую новенькую генеральскую форму и двадцать пар блестящих, вызоло-
ченных, на разные чины, погон.
- Точно целую армию формировать собирался.
- Кто ж его знает! Разве не из этого же теста были слеплены Деникины,
Каледины и прочие спасатели отечества.
Наступало утро.
Из генеральской квартиры ребята перетаскали лучшую мебель в небольшую
светлую комнату возле коридора, занимаемого семьями комсостава. - Вышло
очень недурно. - Это для Эммы.
Рано утром с небольшой корзинкой она вышла из дома и направилась к
роще. Там ее уже ожидал Николай.
- Ну, ты совсем?
- Совсем, Коля!
- Не жалко?
- Нет! - и она, обернувшись, посмотрела в сторону оставленного дома.
- Теперь уже не жалко!
- Ну так значит теперь жить и работать по-новому. Не так ли, детка?
И он, подхвативши, легко подбросил ее в воздух, поймал сильными рука-
ми и поставил на землю.
- Конечно так!
Днем Укрчека арестовала обоих Агорских, при которых нашли много цен-
ных сведений и бумаг. Домик заперли и запечатали.
Опасная игра изменников на этот раз сорвалась.
Начальника курсов расстреляли сами курсанты. Его обрюзгшее гене-
ральское лицо не выражало ни особенного страха, ни растерянности, когда
повели его за корпус к роще. Он усиленно сосал всю дорогу свою дорогую
пенковую трубку и поминутно сплевывал на сухую, желтую траву. И только
когда его поставили возле толстой каменной стены у рощи, он как будто с
изумлением посмотрел на стоящий перед ним ряд, на окружающих курсантов,
и окинул всех полным сознания своего собственного превосходства взгля-
дом. И в загрохотавшем залпе потерялось последнее, презрительно брошен-
ное им слово:
- ...Сволочи!
Через два дня Петлюра внезапным ударом продвинулся за Фастов и очу-
тился чуть ли не под самым Киевом. Это было для всех неожиданностью, так
как предполагали, что красные части продержатся значительно дольше.
XX.
- Слушайте! Слушайте!
- Тише!
- Это ветер!
- Нет, это не ветер.
- Это орудия.
- Так тихо?
- Тихо, потому что далеко.
- Да... Это орудия.
Курсанты высыпали на широкий плац, на крыльцо и даже на крышу корпуса
и внимательно вслушивались в чуть слышные порывы воздуха.
Ежедневные сводки доносили о непрерывном продвижении противника. Уже
потерян был Курск, отошли: Полтава, Житомир, Жмеринка. Уже подходил враг
с тылу к Чернигову и только еще Киев держался в руках Советской власти.
Но вскоре очевидно суждено было пасть и ему, так как все уже и уже
сжималось вокруг белое кольцо, и все наглее и смелее бороздили бесчис-
ленные банды его окрестности.
Провода перерывались, маршрутные поезда летели под откос или останав-
ливались перед разобранными путями.
Шла спешная эвакуация, хотя отправлять что-либо ценное поездами не
представлялось возможности из-за бандитизма. Даже баржи приходили к Го-
мелю с продырявленными пулями бортами. Со всех сторон теперь, после жес-
токих боев, сюда подходили командные курсы Украины: Харьковские, Пол-
тавские, Сумские, Екатеринославские, Черкасские и другие - всех родов
оружия - для того, чтобы впоследствии сорганизоваться в железную "брига-
ду курсантов", которой и пришлось вскоре принять на свои плечи всю тя-
жесть двухстороннего Петлюро-Деникинского удара. Часто теперь по синему
небу скользили куда-то улетающие и откуда-то прилетающие аэропланы. А по
земле - тяжело пыхтящие бронепоезда, с погнутым осколками снарядов желе-
зом, срывались со станций и уносились на подкрепление частей фронта.
XXI.
Уже пятый день, как отбивается бригада курсантов, - отбивается и та-
ет. Уже сменили с боем четыре позиции и только отошли на пятую.
- Последняя, товарищи!
- Последняя! Дальше некуда!
Жгло августовское солнце, когда измученные и обливающиеся потом кур-
санты вливались в старые, поросшие травой, изгибающиеся окопы, вырытые
почти что под самым Киевом еще во времена германской оккупации.
- Вода есть? - еле ворочая пересохшим языком, спросил, подходя к Вла-
димиру, покачивающийся от усталости Николай.
- На, бери!
Прильнув истрескавшимися губами к горлышку алюминиевой фляги, долго,
с жадностью тянул тепловатую водицу.
Взвизгнув, шлепнулась почти рядом о сухую глину шальная пуля и умча-
лась рикошетом в сторону, оставивши облачко красноватой пыли.
- Осторожней! Стань за бруствер.
И опять напряженная тишина.
- Говорят, справа пластунов поставили.
- Много ли толку в пластунах. Два батальона. - Помолчали. Где-то да-
леко влево загудел броневик, и эхо разнеслось по притихшим полям. -
У-ууу!..
- Гудит!
Шевельнул потихоньку головками отцветающего клевера ветер и снова
спрятался.
- Сережа! Пить хочешь?
- Дай!
Выпил все той же тепловато-пресной воды. Отер рукавом со лба капли
крупного пота. Долго смотрел задумчиво в убегающую даль пожелтевших по-
лей и вздохнул тяжело.
- Стасин убит?
- Убит!
- А Кравченко?
- Кравченко, тоже!
- Жалко Стасина!
- Всех жалко! Им-то еще ничего, а вот которые ранеными поостались!
Плохо!
- Федорчук застрелился сам.
- Кто видел?
- Видели! Пуля ему попала в ногу. Приподнялся, махнул рукой товарищам
и выстрелил себе в голову.
Жужжал по земле над поблекшей травою мохнатый шмель спокойно.
Жужжал в глубине ослепительно-яркого неба аэроплан однотонно.
- Жжз-жжж!
И смерть чувствовалась так близко, близко. Не тогда, когда шум, гро-
хот, а вот сейчас, когда все так безмолвно и тихо... Жжз-жжж!..
- Тах-та-бах!..
- Вот она!
- Тах-та-бабах.
- Вот!.. Вот она!
И дальше в грохоте смешались и мысли, и взрывы, и время. Прямо перед
глазами, - цепь... другая. - Быстрый и судорожный огонь.
- Ага, редеют!
Батарея...
- Наша! Отвечает!
Еще и еще цепи, еще и еще огонь. Окопы громятся чугуном и сталью, и
нет уже ни правильного управления, ни порядка. И бой идет в открытую, по
полям.
Трудно... тяжело!..
- Врете, чортовы дети. Не подойдете!
Кричит оставшийся с несколькими нумерами пулеметчик:
- Врете, собачьи души!
И садит ленту за лентой в наступающих.
- Бросай винтовки!... О-го-го, бросай!
- Получай! Первую!.. вторую!..
И с треском рвутся брошенные гранаты перед кучкой нападающих на кур-
санта петлюровцев.
Стремителен, как порыв ветра, с гиканьем вырывается откуда-то эскад-
рон и взмахивает тяжелым ударом в одну из передних рот.
- Смыкайся! Смыкайся! - кричит Сергей. Но его голос совершенно теря-
ется посреди шума и выстрелов.
Эскадрон успевает врубиться в какой-то оторвавшийся взвод, попадает
под огонь пулеметов и мчится, растеривая всадников, назад.
Пулеметчик, с разбитой пулею ногой, уже остался один и, выпустивши
последнюю ленту, поднимает валяющийся карабин и стреляет в упор, разби-
вая короб "максима" с криком:
- Нате! Подавитесь теперь, сволочи!
На фланге бронепоезд, отбиваясь из орудий, ревет и мечется. Его песня
спета, полотно сзади разбито.
- Горинов, отходим! - кричит Сергею под самое ухо Ботт. - Бесполез-
но... уже охватывают.
Справа петлюровцы забирали все глубже и глубже и густыми массами ки-
дались на тоненькую цепь. Пластуны не выдержали и отступили.
- Кончено?
- Кончено, брат!
С хрипом пролетел и бухнулся почти рядом, вздымая клубы черной пыли и
дыма, взорвавшийся снаряд. Отброшенный с силою упал, но тотчас же вско-
чил невредимым Владимир. С разорванной на груди рубахой, шатаясь, под-
нялся Сержук. Шагнул, как бы порываясь что-то сказать товарищам, и упал
с хлынувшей из горла кровью.
А влево на фланге что-то гулко ахнуло, перекатившись по полям и заг-
лушая трескотню ружейных выстрелов. И белое облако пара взвилось над
взорванным броневиком.
Разбитые части отступали.
XXII.
Вот и беленькие домики окраин Киева. Здесь Петлюра и Деникин не нуж-
ны. В страхе перед надвигающейся напастью их обитатели попрятались по
погребам и подвалам.
Беспорядочно и торопливо вливались смешавшиеся остатки красных частей
в город.
Чем больше они подвигались к центру, тем больше попадался им на глаза
торопящийся и снующий народ. Носились мотоциклеты, гудели автомобили,
тянулись бесконечные обозы, и кучками, с узлами на плечах, уходили ка-
кие-то люди.
- Это - беженцы, рабочие! - пояснил кто-то. - Кто от деникинцев, кто
от петлюровцев. Чорт их знает, который захватит раньше город.
Шли не останавливаясь дальше. Вот налево и бывшая курсовая обитель.
Золотило заходящее солнце верхушки знакомой зеленой рощи, еще недавно
шумной и оживленной, а теперь пустой и безмолвной.
Молчал черными пятнами распахнутых окон покинутый корпус. И стройно,
точно бессменные часовые, застыли рядами тополя вокруг безлюдного плаца.
Стало больно. Но скорей - мимо и мимо, - некогда...
В разных концах города раздавались с чердаков выстрелы по отступаю-
щим. Бухали церковные колокола, - где набатом, где пасхальным перезво-
ном.
Это торжествовала контр-революция.
